Никита Казанцев,
Москва
Счастье творить
Счастье – это не только, когда тебя понимают…
У отца есть трехстишье, навеянное японской поэзией:
В чем счастье любви?
Страсть? Взаимность?
Нет! Счастье любви…
Так и счастье творчества…
В этом смысле отца можно назвать абсолютно счастливым человеком. Он был счастлив в своем творчестве, а творил он всегда. И в раннем детстве, когда мечтал и фантазировал, неся через город судки с обедом для всей семьи, и уже работая главным механиком Белорецкого комбината, придумывая электромагнитную пушку или тормозную систему для трамвая с автоматическим подхватом человека, попавшего случайно на рельсы, и во время войны – изобретая знаменитую сухопутную торпеду-«электрокамикадзе», и конструируя автоматическую коробку передач для автомобиля, и разрабатывая технологию гелиссоидального литья труб, и конструируя подкожную электростанцию для сердечных электростимуляторов. Это не считая творчества на литературном поприще.
Он был занят всегда. Я никогда не видел его отдыхающим… я имею в виду праздно отдыхающим… Вставая из-за письменного стола, чтобы отвлечься от работы над романом, повестью или рассказом, он садился за столик с шахматной доской, а чаще доставал свои складные магнитные шахматы и придумывал шахматную композицию, или сочинял очередное стихотворение, или садился за пианино, чтобы посочинять музыку… Он был всегда занят… и всегда свободен! Ни я, да и никто другой не слышали от него слов, что он сейчас занят и не может оторваться от работы. Он всегда был открыт для общения, и имел уникальную на мой взгляд способность мгновенно переключаться на решение какой-либо другой задачи, и легко снова возвращаться к старой… А может быть это только так казалось со стороны? Я-то теперь хорошо представляю себе, как это может быть трудно…
Даже короткое время он не мог не работать… Поэтому, наверное, часто, особенно в прежние времена, он, испытывая опустошение при окончании работы над очередным романом, задумывал новое произведение и начинал работать над ним еще до завершения работы над предыдущим. Что это? Буйная генерация идей, когда они фонтаном бьют из недр сознания, и просто невозможно успевать их должным образом обрабатывать, или в некотором смысле боязнь оказаться в состоянии, когда ты не знаешь, а что же делать теперь?
Не надо думать, что все, что отец делал, он делал легко и непринужденно… В основе всех областей его деятельность лежал тяжелый, кропотливый, изнуряющий труд… и любимая поговорка…
«Жить хоть сложно,
Но по слухам:
Падать можно,
Но не духом!»
Я с ужасом вспоминаю такой эпизод. Он работал над романом «Ступени Нострадамуса». Его печатали в журнале «Молодая гвардия» “из-под пера”, вернее с машинки, с которой отец выдавал оригинал в одном экземпляре, и без конца его правил. Я предложил перепечатывать рукопись на компьютере, и забрал всю третью часть романа, чтобы представить ее в чистом и красивом виде в редакцию. По дороге домой мы с женой зашли в магазин. Рукопись осталась в машине в целлофановом пакетике на заднем сидении. Пока мы были в магазине, машину вскрыли и сумочка с рукописью исчезла… Вся третья часть романа, в единственном экземпляре, для выходящего уже номера журнала… Я даже уже не помню, какие подбирал слова, чтобы сказать отцу о случившемся… Что-то про резервные копии…
– У меня резервная копия – в голове, – мгновенно ответил отец. Ты, главное, не переживай. Я напишу еще раз, и будет даже лучше. Он получил опоясывающий лишай на нервной почве, добавил в голове седины, но никогда, даже намеком не напоминал об этом случае… Третья часть романа была опубликована по моей вине с отрывом на четыре месяца.
А в девяносто лет он отказался от работы на пишущей машинке и сел за компьютер. Резервные копии…
После окончания работы над Нострадамусом наступил тяжелый период в жизни отца. Глаза почти не видели, уши почти не слышали, пальцы утратили беглость и не попадали по нужным клавишам. Но не работать он не мог…
Моя жена Марина, стала уговаривать отца написать что-то вроде семейной летописи, что-нибудь легкое, не слишком обременительное, даже не для публикации, а для семьи, для детей, внуков, правнуков, чтобы они представили жизнь их отца, деда, прадеда целиком, а не кусочками. Ведь, как это не странно, отец не часто рассказывал о себе, все больше интересуясь чаяниями своих собеседников.
Он не сразу откликнулся на уговоры. Может быть, боялся не успеть дописать, может быть боялся, что не сможет складно вспомнить все, как было, а может быть предполагал с чем столкнется в процессе этой работы…
Но вот, однажды он подвел меня к монитору, на котором было написано
Фантаст. Очевидец ХХ века. Мнемонический роман в двух книгах. И дальше:
– Слышали, голубушка, у купцов-то Казанцевых второй сынок родился.
– А Магдалина Казимировна так дочку ждала!
– Зато у Петра Григорьевича помощники вырастут: «Торговый Дом КАЗАНЦЕВ и СЫНОВЬЯ». На всю Сибирь звучит!..
Вот так легкие, не обременительные воспоминания для детишек и внучат!!!
И началась работа над новым, совершенно не похожем на все, что отец писал раньше романом. Это просто фантастика, но в нем не было фантастики, но то, как он над ним работал – фантастично!!!
Я был поражен, какой яркостью впечатлений надо было обладать, чтобы все краски детского восприятия, не утратили своей яркости за девяносто лет! Как можно помнить мельчайшие детали, черты лиц, имена, обстоятельства встреч, слова и обороты речи людей, с которыми он виделся почти век назад! И ведь он не имел практической возможности как-либо уточнить, то о чем вспоминал, ведь в живых-то почти никого не осталось, а читать он уже просто не мог – не видел. И из глубин памяти день за днем всплывали события и укладывались в повествование. Он взялся прожить всю свою жизнь второй раз, с самого начала…
Он настолько увлекся работой, что уже не замечал ни плохого самочувствия, ни скачков давления, ни слезящихся, почти не видящих глаз, ни меня, выползающего заполночь из кабинета, чтобы побрызгать лицо холодной водой. Масштаб изображения на мониторе приходилось увеличивать, настолько, что в одной строчке не умещалось одно слово, и были видны лишь слоги…
Но по мере взросления главного героя романа, работа становилась все труднее, появилась некая скованность…
– Я не могу так писать о себе… – говорил отец.
Тогда мы решили, что главный герой должен носить другое имя. Пусть это будет Александр Званцев, но видеть, слышать и думать он будет ушами, глазами и мыслями Александра Казанцева.
Но отца ждало еще тяжкое испытание. Не только уши, глаза и мысли у главного героя были Казанцевские, но и душа, и сердце. Тогда-то у отца родились такие строки:
Решил он честно рассказать
Про волны яростного века,
Что видели его глаза,
Глаза простого человека.
Прожить чтобы былое вновь,
Людей он вызвал из могилы.
Для осуждения нет слов!
Ведь сам-то жив! Откуда только силы?
Чтоб повторился жизни круг,
Не прибегал он к силам ада,
Средь неживых друзей, подруг
Страданье – адская награда…
Они все здесь. Ему близки.
А сердце рвётся на куски…
Взявшись заново прожить всю свою жизнь, предполагал ли он, что вынужден будет снова пережить все горести и потери бесконечно близких людей. И он снова пережил все это. И я счастлив, что в этот раз был рядом с ним.
Как-то отец сказал:
– За творческие муки ада не заготовлена награда!
Но для него главной наградой за творческие муки были эти самые творческие муки!
Даже весной 2002 года за 3 месяца до кончины, в больнице, после инсульта, он делился с пришедшем к нему навестить другом Алексеем Вырским замыслом нового романа «Прометей». Он не написал его. Не успел…
После больницы летом 2002 мы привезли его в Переделкино, в его любимый кабинетик – однокомнатный домик рядом с кустом жасмина, где рождались и умирали герои его 11 книг, возникали и развивались фантастически реальные гипотезы, легшие в основу его последних работ. Именно здесь дрался на дуэлях и писал свои научные трактаты Сирано де Бержерак, борясь с окружающей его «Клокочущей пустотой», именно здесь писал лирические сонеты и открывал математические тайны Магистр прав и поэзии Пьер Ферма, доказывая, что у человека есть нечто «Острее шпаги». Здесь, на пенечке разгадывала «Тайну нуля» и открывала «Коэффициент любви» современная Жанна д’Арк Надя – Крылова, а на этом месте, рядом с кустом жасмина, он видел как восходит «Звезда Нострадамуса», который нашел способ борьбы с чумой и «видеть» будущее, став величайшим лекарем и прорицателем.
Он хотел подняться после этого удара, и поднялся… Он мог уже самостоятельно вставать и доходить до калитки… Он уже хотел и готов был снова взяться за работу…
Но глаза уже не видели ничего и даже клавиши диктофона не подчинялись пальцам.
Я уверен, что если бы не слепота, если бы не невозможность работать, он бы поднялся и в этот раз… «Но, слишком много прожито лет, слишком много израсходовано сил…»
Он умер у себя в кабинете в Переделкино, в 12 часов дня в пятницу 13 сентября 2002 года, и отрицая бессмертие, обрел его. Обрел его в жизни героев своих книг, в памяти людей, кому оказались близки его мысли. И даже если слова его вызывали споры, то по его же словам «Значит я не зря высказался».
Никита Казанцев