БОЙ БЕЗ ШПАГИ

(О трилогии А. П. Казанцева «Клокочущая пустота»)

 

Признанный мастер научно-фантастических романов, повестей, рассказов, за свои гипотезы прозванный «генератором идей» и «возмутителем спокойствия», Александр Петрович Казанцев родился в 1906 году в городе Акмолинске (ныне Целиноград), а в 1930 году окончил Томский технологический институт. 0н работал инжене­ром, много изобретал, возглавлял созданный им во время Великой Отечественной войны НИИ, победу встретил уполномоченным ГКО СССР в звании полковника.

Широкое признание принес автору его первый роман «Пылающий остров», который печатался не только в «Пионерской правде» (1940 г.), увлекая воображение ребят, помогая некоторым наметить жизненный путь, но и в «Юманите» (1956 г.), явившись острым политическим оружием (памфлет).

А. Казанцев создал серию романов о великих преобразованиях лика Земли («Мол Северный», «Полярная мечта», «Подводное солнце». Последний вместе с романами «Арктический мост» и «Льды возвращаются» составил трилогию — своеобразный гимн созида­тельному труду). Завершил писатель и серию произведений, насы­щенных космической романтикой (повести «Лунная дорога», «Пла­нета бурь», романы «Сильнее времени», трилогия «Фаэты»). Его перу принадлежат и сборники полярных новелл и рассказов о необыкновенном. В их числе и знаменитый рассказ «Взрыв» (1946 г.) с гипотезой о гибели в 1908 году над тунгусской тайгой инопланетного корабля. Кроме того, будучи международным мастером по шахматной композиции, Казанцев изобрел синтез художественной фантастики и шахматного этюда (книга «Дар Каиссы»). Наведение мостов между Западом и Востоком дало второе дыхание роману «Арктический мост» в новой редакции — книге «Мост дружбы». Интересен роман «Купол надежды», посвященный теме уничтожения голода на Земле с помощью создания искусственной пищи. Многие герои Александра Казанцева пополнили ряды положительных ге­роев советской литературы.

Неиссякаемая фантазия влечет фантаста и в прошлое, где он ищет и находит волнующие загадки и вызывающие восхищение образы.

Так появилась трилогия «Клокочущая пустота» («Гиганты»), открываемая романом-гипотезой «ОСТРЕЕ ШПАГИ» (1982 — 1983 гг.) о магистре Прав, Чисел и Поэзии, великом французском математике Пьере Ферма и его знаменитых современниках.

«Это роман-фантазия о прошлом, об эпохе Ришелье — Мазарини, — говорит Казанцев. — Под влиянием Дюма у многих сложилось представление, что это была эпоха дуэлей и придворных интриг. В действительности это было время борцов за социальную справедливость и великих умов, заложивших основы современной науки. Таких, как Пьер Ферма, отец и сын Паскали, Торричелли, Декарт, Гюйгенс, Мерсенн... Конечно, их пытливая мысль была ост­рее самой острой шпаги».

Образ создателя знаменитой теоремы Ферма — значительное достижение Казанцева, получившего за свой роман премию — «лучшее произведение года» журнала «Молодая гвардия» (1983 г.). Писатель показал оригинального, остро мыслящего человека, в котором доброта и скромность сочетались с уверенностью в неограниченности своих возможностей. Разносторонне образованный знаток нескольких языков и античности, мира чисел и юриспруденции, Пьер Ферма был гением своего времени, изящно и просто выводя стройные формулы, постигая глубины математической науки, но не записывая выводов своих находок, а лишь предлагая современникам пройти его путем, что оказалось не всегда осуществимым не только в ту пору, но и по сей день. А для него самого столь же свободно и естественно было как подарить любимой Луизе сонет «Сны - только сны», вдохновенно созданный им, так и обосновать путем математической логики раскрытие преступления. Теория вероятностей, смело примененная Ферма в юридической практике, придает повествованию черты своего рода научного детектива — от латинского «раскрываю, разоблачаю». Трагическая судьба героя, до конца не понятого даже своей женой Луизой, обреченного коварством «серого кардинала» Мазарини на преждевременную смерть, озарена высоким светом научного поиска. Математические идеи Ферма, его так называемые «этюды», практически бессмертны, продолжают тревожить умы.

Автор широко пользуется правом художника на вымысел, создавая новаторскую «гипотетическую» разновидность жанра научно-фантастической литературы.

В романе «Колокол Солнца» Казанцев обращается к годам юности одного из удивительнейших людей XVII века — французского пи­сателя и вольнодумца Сирано де Бержерака, чьи труды содержат совершенно необъяснимые для того времени знания. Его имя не случайно стало символом борьбы за свободу и справедливость и послужило названием газеты французского Сопротивления в период фашистской оккупации, о чем в прологе к роману вспоминает Казанцев. О личности самого Сирано известно не так уж много. В знаменитой героической комедии о нем Э. Ростан нарисовал романтически приподнятый красочный образ поэта и дуэлянта. Советский фантаст, отдавая дань уважения французскому драматургу, по-иному видит характер Сирано де Бержерака и, взяв за основу некоторые штрихи его жизни, восполняет недостающие звенья с помощью воображения. Он неоднократно прибегает к фантастическому допущению, создавая не подлинную биографию героя, а выдвигая свою гипотезу развития событий.

Таким путем идет писатель и в создании образов других персо­нажей произведения, имеющих исторические прототипы. Особое внимание уделяет он итальянскому философу и поэту Томмазо Кампанелле, провозвестнику утопического коммунизма, который в своем прославленном утопическом трактате «Город Солнца» рассказал об идеальной общине, организованной на коммунистических началах. Кампанелла — в переводе Колокол, и поэтому заглавие романа символично, как и сам этот герой, своей фантазией обогнавший эпоху. Он играет существенную роль в развитии сюжета и в становлении взглядов Сирано, который из лихого дуэлянта и отчаянного спорщика, стихийно протестующего против клокочущей вокруг него пустоты светского салонного быта, становится созна­тельным борцом за идеалы справедливости и добра.

Зрелая деятельность неистового дуэлянта Сирано де Бержерака, сменившего шпагу на острое перо и активно сражающегося лишь своими произведениями с косностью, жестокостью, деспотизмом властей, мракобесием церковников, освещена в следующем романе-гипотезе «Иножитель». Казанцев стремится придерживаться правды развития характера, изображая главного героя человеком страстным и бескорыстным, одаренным и искренним, одержимым жаждой знаний и порывами любви, желанием служить добру и людям, переживая яркие взлеты и горькие разочарования. «Мне — ничего, а все что есть — другим!» — таков его поэтический девиз.

Если сравнить трилогию «Клокочущая пустота» с предшествующими произведениями автора, то можно заметить в его творчестве своеобразную метаморфозу, подобную той, что произошла с его героем Сирано де Бержераком. Она сказывается не только в обра­щении к прошлому (были и «Фаэты» с древними майя и инками!), а прежде всего в языке писателя. С первых страниц романа «Острее шпаги» он благодаря изысканно длинным красочным фразам, передающим ощущение чисто французской тонкой иронии и доб­рого юмора, переносит читателя из телеграфно-лаконичной современности в другую эпоху. Более того, в Казанцеве неожиданно раскрывается одаренный поэт, берущийся рисовать образы давних поэтов через якобы «сочиненные» ими произведения, не просто старомодные (сонеты), но изящные, тонкие и проникновенные, со­вершенно различные у Пьера Ферма (не только математика, но тоже поэта!), Томмазо Кампанеллы и Сирано де Бержерака, особенно ярко обрисованного через «собственное» творчество. Кроме того, на страницах литературного произведения автор проявляет себя как недюжинный математик, отдающий собственные исследования сво­ему герою, изобретя (неугомонный изобретатель!) новую форму «примечаний для особо интересующихся» (что не тормозит сюжетного действия). Сразу после первой публикации романа у многих читателей возник взрыв энтузиазма и стремления к собственному творчеству в математике, о чем красноречиво говорит обилие чита­тельских писем и исследований. По существу, Казанцев, опять подобно своему Сирано, бросил вызов и названиями книг своей трилогии («Клокочущая пустота». «Острее шпаги», «Иножитель»), и идеями героев, противостоящими мнениям маститых ученых, поста­вивших крест на попытках повторить неуловимое доказательство Великой теоремы Ферма, бинома Ферма, таблицы Пифагоровых троек с новой теоремой о них. Вызов литератора брошен также и таким писателям прошлого, как Эдмон Ростан и сам Александр Дюма-отец! Казанцев смелее, а главное, глубже показывает эпоху и внутренний мир ее современников. Легче всего ему было бы ска­зать, что его герой увлекался математикой и даже нечто сделал в этой области или не был чужд поэзии. Но Казанцев избирает труднейший новаторский прием — показать героев через их «собственное» творчество и в математике, и в поэзии, а также в философской публицистике. Мелькнувшая, но запоминающаяся фигура Мольера подчеркивает причастность Сирано к театральному искусству, которое опять-таки служит его высоким целям.

Строя то или иное предположение, Казанцев верен себе и всегда отталкивается от реального момента — факта истории, документа мемуариста, запечатленного в литературе свидетельства самого персонажа. Эти порой скудные материалы он дополняет творческой фантазией. Дерзновенные гипотезы, выдвигаемые им для раскрытия тайн прошлого, проясняют круг вопросов, которые, несомненно, заинтригуют читателя.

Героев романа окружает живописный мир, воспроизводимый об­разным словом художника. Достаточно вспомнить, казалось бы, проходные эпизоды морского путешествия турецкой фелюги с двумя гробами, когда герою «виделись нависшие тучи над бегущими с бычьей яростью седогривыми холмами, грозящими в щепы разнести суденышко» (подчеркнуто мною. — И. С). Сколько выразительной экспрессии и в «бычьей ярости», и «седогривых холмах»! Запоминается и картина Тулонского порта, где порой одним словом автор создает характерный художественный образ.

Наряду с художественной достоверностью деталей, ощущению правдоподобности произведений помогают казанцевские прологи и эпилоги, где присутствуют реальные люди современности. Нельзя не отметить глубокий смысл, заложенный в блистательно подобран­ных эпиграфах. Недаром некоторые читатели переписывают их, как откровения тысячелетней мудрости.

Вместе с тем, прочтя романы о Сирано де Бержераке, современнике Ришелье, с удивлением замечаешь, что главный персонаж, хотя и облачен в исторический костюм, но по взглядам, делам и идеалам своим принадлежит в нашему времени, является его героем. И прежде всего героем для молодежи, притом не только для части ее, изверившейся и скучающей в поисках цели и «образца» для подражания, частенько заимствуемого о кумиров эстрады, но и для тех наших молодых людей, которым созвучны романтика и поэзия, героизм и отвага и жадно-ненасытная любовь к знаниям и исканиям, приближающим грядущее, куда так удивительно заглядывал Сирано де Бержерак.

Увлекательно следить за стремительной цепью событий повест­вования, за яростным столкновением в нем сил добра и зла. В острых перипетиях сюжета выявляются характеры друзей главного героя, его учителей и единомышленников — Лебре, Гассенди, Ферма, Тристана Лоремета. Гуманизмом проникнута «Миссия Ума и Сердца», которую якобы вершит на Земле последний из названных персонажей — посланец далекой планеты Солярии. Здесь уместно упомянуть, что сам Сирано де Бержерак в своем трактате отождествляет его о демонием Сократа, называя его «рожденным на Солнце» (это перекликается с древними южноамериканскими и иными легендами о пришельцах с Неба). Личность во многом фантастическая, Лоремет, однако, становится по-человечески близок и понятен читателю и своей тоской по покинутой родине, и высоко развитым чувством долга, ответственностью за вершимое им дело. Ясны и имеющие совсем иную подоплеку коварные побуждения, которые движут врагами Сирано — кардиналами Ришелье, Мазарини, отцами-иезуитами Максимилианами, очерченными резко гро­тескно.

Немалую роль в создании образа жаждущего любви Сирано играют прелестные женщины, покорявшие сердце поэта: Эльда, воплощение гармонии, мечты, то ли действительно встреченная Сирано на далекой планете, где он побывал с Лореметом, то ли пригрезившаяся ему, как и сам этот полет; Лаура-пламя, несчастная красавица, жертва гнусных интриг Мазарини, сделавшего ее орудием своей мести сочинителю язвительных сатир; Франсуаза, в которой для Бержерака слился образ француженки, зовущей на бар­рикады, и простой женщины из народа, преданной подруги последних дней. Эти и другие лица романа выписаны во всем своеобразии индивидуальных черт, полноте порой противоречивых свойств на­туры, в согласии с духом века.

Временами возникает ощущение, что автор сам побывал в изо­бражаемой им эпохе, встречался со своими персонажами. Но здесь Казанцев не оставляет иллюзий, считая необходимым придержи­ваться рамок возможного.

«У каждого есть своя машина времени — это его воображение. Оно способно перенести и в прошлое, и в будущее, и за тридевять земель», — пишет он в прологе к роману «Острее шпаги». Неистощимая творческая фантазия писателя доставит его читателям еще немало острых переживаний, радостей от встреч с прекрасным, возможностей принять участие в дерзком научном поиске, удо­вольствия от общения с умным,знающим собеседником.

 

И. СЕМИБРАТОВА,

кандидат филологических наук, 1988