Все года
1929 1954
1956 1958
1960 1961
1962 1964
1965 1966
1967 1968
1969 1972
1973 1974
1975 1976
1977 1978
1979 1980
1982 1983
1984 1986
1987 1988
1989 1990
1992 1993
1994 1999
По алфавиту

 

Отважнейший из отважных

Трескучий мороз или снежная метель — обычная погода для декабря. Друзья, спешащие на день рождения к человеку, всю жизнь любившему морозы, ветры, зиму, кутаются в шубы, поднимают воротники. И кто-нибудь из них обязательно пожалеет — вслух или про себя,— что над Москвой нет северного сияния, нет многоцветных, словно от самих звезд свисающих полупрозрачных занавесей, этого волшебного зрелища, какое почти каждую ночь можно увидеть в Арктике.

Северное сияние, Арктика, вечные снега и вечные льды — все это было частицей жизни тoгo, кому сегодня исполнилось бы семьдесят лет. Эрнст Теодорович Кренкель... В этом имени — героика целой эпохи в освоении Арктики, в прокладке Северного морского пути, ставшего теперь уме привычной, нормально действующей судоходной магистралью. О караване судов, идущих через арктические льды, мечтало не одно поколение мореплавателей. Мечту эту осуществили советские люди, и в их числе он, Эрнст Теодорович Кренкель, участник почти всех этапов героической эпопеи освоения Арктики. Он плавал в северных широтах еще на первых советских ледокольных судах, зимовал на первых советских зимовках, летал с международной арктической экспедицией на дирижабле «Цеппелин». И когда впоследствии потребовалось испытать в полете дирижабль отечественной конструкции, он оказался в составе экипажа. Воздухоплавательный аппарат едва не погиб, попав в жестокую бурю. Дирижабль беспомощно падал на верхушки деревьев, а люди, повиснув на рулевых канатах, смотрели в глаза смерти. Кренкелю и его товарищам повезло: они остались живы. Живы — значит, снова в бой, снова на штурм Арктики...

Когда ледокол «Сибиряков» должен был впервые — такого история еще не знала — пройти за одну навигацию вдоль северных берегов Сибири, вторым радистом, помощником зав. радио Е. Н. Гершевича, стал Кренкель. Вместе с другими отважными моряками поднимал он на мачтах «ледокольной баржи», как сибиряковцы в шутку называли свое судно, «пиратские паруса» — почерневшие от угольной пыли куски брезента: корабль потерял во льдах гребной винт, и Отто Юльевич Шмидт, легендарный первопроходец Севера, предложил «парусный вариант» движителя. Вскоре на борту нового ледокола, «Челюскин», которому предстояло повторить подвиг «Сибирякова», сделать этот подвиг повседневностью, вместе с О. Ю. Шмидтом снова был радист Кренкель.

Эрнст Теодорович словно специально выбирал для себя только самое тяжелое, что по плечу далеко не всем. «Ледовый комиссар» Шмидт ценил таких людей и пообещал, что на выполнение самого трудного задания, какое только можно было в ту пору себе представить, обязательно пойдет он, Кренкель.

Шмидт сдержал свое слово. В числе четырех смельчаков, во главе с Иваном Дмитриевичем Папаниным, высаженных на льдину у самого Северного полюса, был Кренкель. После окончания беспримерного дрейфа станции «Северный полюс-1» он, как и его товарищи, был удостоен звания Героя Советского Союза.

Все, кто знал Кренкеля, любили этого никогда не унывавшего человека за высокое чувство товарищества, за необычайную его скромность. Мне лично довелось удостовериться в том, что скромность поистине была второй его натурой. В 1947 году Кренкель был начальником Управления полярных станций Главсевморпути. По просьбе Александра Александровича Фадеева он взял меня, тогда еще молодого писателя, с собой в Арктику. Вместе с ним мне посчастливилось сделать за одну навигацию два рейса по полярным станциям на ледокольном корабле «Георгий Седов». Кренкель отечески опекал меня; как радушный хозяин, показывал свою Арктику, знакомил с «полярным народом». Ему мало было того, что он брал меня с собой в поездки по всем посещаемым кораблем островам, где мы встречались с полярниками, дождавшимися смены после долгих зимовок. Он еще и организовал в капитанском салоне (а капитаном на ледоколе был Борис Ефимович Ушаков) своеобразный «Северный декамерон», как он в шутку назвал вечера устных рассказов. На таких вечерах кто-нибудь, а часто и сам Кренкель вспоминали самое интересное из жизни полярников и моряков Арктики. Он хотел, чтобы по этим рассказам была написана книга, и возлагал надежды на меня. Однако потребовал обещания, что я не упомяну в своих книгах его имени — ни как рассказчика, ни как участника описываемых событий.

Я выполнил условия, поставленные Кренкелем. Во всех моих романах, касавшихся арктических тем, в полярных рассказах я скрепя сердце всячески обходил имя Кренкеля, хотя, на мой взгляд, произведения и проигрывали от этого.

Многие годы я поддерживал с Кренкелем самые теплые отношения. Ему перевалило за шестьдесят, когда он возглавил Научно-исследовательский институт гидрометеорологического приборостроения. До этого в 1968—1969 годах он был руководителем рейса научно-исследовательского судна «Профессор Зубов» в Антарктику: тяга к романтике путешествий у него осталась прежней.

Ему всегда хотелось объять, охватить весь мир! Страстный коротковолновик-радиолюбитель, когда-то установивший мировой рекорд дальней радиосвязи Арктика — Антарктида, он возглавлял организацию коротковолновиков-любителей. Был он и президентом клуба филателистов. Ему хотелось сближения и дружбы всех народов мира.

Когда три года назад ему представилась возможность побывать на Кубе, он немедленно решил лететь туда. Перед самым отлетом на Кубу Эрнст Теодорович почувствовал: с сердцем неважно. Но от вызова «Скорой помощи» отказался. Полярные врачи-друзья все же настояли на медицинском вмешательстве. Примчалась машина с красным крестом; немедленно в больницу. Но и тут он остался самим собой. Лечь на носилки категорически отказался — не пристало это ему, Кренкелю! Он накинул на плечи шинель и сам сошел по лестнице. Потребовал, чтобы его посадили рядом с шофером, а не «запихивали» в кузов кареты, как обычного тяжелого больного.

— Привет пилоту! — шутливо сказал он шоферу, привалился к нему плечом и… умер.

В нынешнем декабре ему исполнилось бы семьдесят…

С потерей Эрнста Теодоровича Кренкеля невозможно примириться. Он встает перед мысленным взором все таким же: с виду тяжеловатым, с ленцой в движениях, с ленцой, скрывавшей неукротимую энергию, встает ироничным, шутливым, добрым и отважным человеком широкой души и удивительного обаяния.

Во время последнего телефонного разговора со мной он посмеивался, что публикацией своих мемуаров отбивает хлеб у писателей, и утешал, что этим он по крайней мере снимает былой запрет для меня.

Он по обыкновению шутил...

Александр КАЗАНЦЕВ