«Шахматный бюллетень», № 3, 1969

А. КАЗАНЦЕВ

СЛОВО О СТАРОМ ДРУГЕ

Мы работали с ним когда-то в одном и том же научно-исследовательском институте. Это было в начале тридцатых годов. Я был в ту пору заведующим производством опытного завода, а он заведовал аккумуляторной мастерской.

Зайдя как-то в эту мастерскую, я попал в обеденный перерыв и увидел расставленные шахматы. Заведующий мастерской «играл сам с собой», как говорили рабочие. Я уже тогда увлекался шахматной композицией, и подумал было, что встретил здесь собрата. Но оказалось, что Загорянский рассматривает партию. В ответ на мой вопрос он предложил мне сыграть.

Мы тогда оба удивили друг друга. Я поразился, что из четырех партий выиграл всего лишь одну, а он, — что я умудрился эту партию выиграть у него.

Так началась наша дружба с Евгением Александровичем Загорянским, которая продолжалась более четверти века.

Он имел первый разряд... по боксу. И первую категорию (как тогда называли) по шахматам. У меня была вторая. Мы любили сидеть с ним за шахматной доской, перекидываясь редкими словами. Это никак не могли понять близкие Евгения Александровича. Его жена всегда высмеивала нас. И без конца любила рассказывать, как Женя встречал после многолетней разлуки своего друга Андрюшу Альтгаузена (ныне директора одного из московских научно-исследова­тельских институтов); они молча­ливо обнялись, обменялись руко­пожатием, вытащили шахматную доску с фигурами и также молча засели за шахматы, не расспросив друг друга ни о чем. И тем не менее дружеский контакт каким-то образом при этом осуществлялся.

Мне знакомо это молчаливое общение с Загорянским. За двадцать пять лет дружбы мы сыграли с ним много сотен легких партий. И я гордился, что в среднем сохранял свой первый счет, набирая двадцать пять процентов. Серьезных партий мы с ним никогда не играли, и вряд ли я оказался бы в них на высоте. Этюдами я его заинтересовать так и не смог. Его не привлекали «возможные позиции» с парадоксами. О любой позиции он сразу спрашивал: «а как она могла получиться?» Он любил шахматы прежде всего как соревнование, как борьбу.

Евгений Александрович был человеком с незаурядным интеллектом. Он всегда поражал меня быстротой, с какой читал книги. Мне это казалось чудом. Он читал сразу целую страницу, как бы фотографируя ее у себя в мозгу, затрачивая на «экспозицию» считанные секунды. Я не раз проверял его, требуя пересказать якобы прочитанную страницу, которую он при мне перевернул. И всякий раз я был посрамлен. Он не пересказывал мне страницу, а просто наизусть повторял ее от слова до слова. Я не знаю в числе своих собратьев по перу, друзей и знакомых ни одного человека, который столько бы прочитал, сколько Женя Загорянский. К концу жизни он собрал огромную личную библиотеку, которую, в отличие от большинства книголюбов, прочитал всю от корки до корки.

Помню, как удивился он, узнав, что я, инженер, стал писателем. Но я нисколько не удивился, узнав, что Евгений Александрович стал писать пьесы. Его первая пьеса «Во имя жизни» была поставлена во время войны во множестве театров и имела большой успех. Следующая его пьеса совпала и по времени и по теме со знаменитой пьесой Леонида Леонова «Нашествие». Театры предпочли ставить спектакль по произведению маститого драматурга.

Однажды мы с ним написали пьесу «Сибирячка». Она была поставлена училищем имени Щепкина и вышла отдельной книгой в издательстве «Искусство».

И все-таки не в драматургии нашел себя Евгений Загорянский как писатель.

Он в совершенстве знал французский язык. И очень удачно проявил себя в художественных переводах. Такие писатели, как Жорж Сименон и Пьер Деке, были впервые представлены советскому читателю в переводах Евг. Загорянского.

Но лучшее, что он оставил после себя в литературе, — его шахматные рассказы и повесть о Поле Морфи.

В этих произведениях как-то особенно удачно проявились его разносторонние знания и таланты. Его знание литературы, истории, его понимание шахмат помогли ему создавать превосходные новеллы о шахматах.

Загорянский глубоко понимал шахматы. Он был шахматным мастером в те времена, когда это соответствовало представлению о высшем мастерстве.

Он часто и охотно играл в турнирах. И в свое время был грозой для любого из возможных противников. Говорили, что Загорянский может выиграть у кого угодно, у любого гроссмейстера. Это представление о нем, как о шахматисте «вспыхивающей силы», очень верно. Загорянский был способен на удивительные творческие взлеты. Но затяжные турнирные бои не приносили ему порой успехов. По своему характеру он не был способен к длительному напряжению и тяжелому труду турнирного бойца.

О шахматном даровании Загорянского лучше всего говорят его партии. Он умел тонко оценивать позицию, обладал хорошим шахматным чутьем и верным комбинационным расчетом. Шахматы были для него отражением жизни, и он проявлял себя в шахматах так же, как и в жизни, порой поднимаясь до больших высот.

И он не раз еще порадовал бы любителей шахмат своим творчеством, если бы его сердце не отказало всего лишь на пятьдесят первом году жизни.

А. КАЗАНЦЕВ