"Советская культура" 25 августа 1978 года
СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ
От выставки ждешь многого, но когда открытие дверей в зал становится открытием большого художника — это уже Событие. Именно так случилось на выставке произведений рано ушедшего от нас московского художника Cеpгея Павловича Викторова. Выставка эта — в экспозиционном зале МОСХа на улица Вавилова 65.
Мне привелось осматривать картинные галереи во многих странах мира. Видел я и классику, видел и новые течения. И всякий раз, когда я становился в тупик перед произведением, о котором хочется сказать словами Козьмы Пруткова: «Удивляйся, сын мой, но не подражай», друзья-художники убеждали меня, что он так видит. Надо, мол, мириться с тем, что художнику видятся уродливые пропорции тела, неверное, зато многозначительное расположение глаз, необыкновенный цвет и странно общая для всех фигур округлость форм. Или вообще он видит не то, что существует, и уводит в мир символов и загадочных "подтекстов". Это, мол, область искания, нельзя же повторяться.
Вспоминаю слова француза Буало: "Невероятное растрогать неспособно. Пусть правда выглядит правдоподобно". Как это верно, если вдуматься! Даже истинную правду жизни можно представить неправдоподобно, но зато оригинально. Так что же важнее в искусстве: быть оригинальным или дойти до сердца?
Так размышляя, перехожу от картины к картине Сергея Викторова. Да. поистине ты сам видишь, а не знакомишься с чужим, порой чуждым тебе взглядом. Ты сам видишь мир, который показывает тебе художник, сталкивая с различными событиями, интересными людьми, их характерами, судьбами.
Да, с судьбами! И прежде всего самого художника. Потому многоречива серия его автопортретов. Вот автопортрет 1945 года. Солдат в очках. Обладая скверным зрением и хрупким здоровьем, Викторов был "белобилетником", но в грозные дни войны пошел добровольцем на фронт.
Командир любил своего «очкарика» и то ли в шутку, то ли всерьез кричал ему: "Викторов, посмотри, что там на горизонте. Ты в очках. Тебе виднее". Викторову и в самом деле многое было виднее. Сидя в окопе, он вытаскивал из солдатского мешка бумагу, карандаш и рисовал то, что видел, что чувствовал.
Однажды за этим занятием его застал генерал. Посмотрел рисунки, потолковал с солдатом, сказал: «Ну вот что. Сейчас атака. Многих не останется. А у тебя на бумаге жить будут», И приказал зарисовать нескольких бойцов и командиров.
И рисунки остались жить. На сегодняшней выставке мы видим героев живыми, именно живыми!
Художник Викторов писал свое Время, меняясь вместе с ним, становясь взрослее, мудрее, проницательнее. Эти черты летописца можно проследить от одного его автопортрета к другому, кончая самым последним, написанным незадолго до кончины. На нас смотрит зрелый, умный, добрый человек со все понимающим и чуть грустным взглядом.
Он был подвижником искусства. Страдая неизлечимой болезнью глаз, перенося одну операцию за другой, теряя зрение, он продолжал творить. Движущей силой его творчества всегда была любовь. Потому и впечатляют портреты его близких, знакомых, друзей.
С не меньшим знанием и опять же с любовью писал он широко известную картину "Маяковский в мастерской РОСТА". С любовью к тонкой поэзии Блока, со строгим лаконизмом блоковских строк изобразил Викторов поэта, стоящего на набережной Невы. С любовью показан Сергей Есенин, светлый, раздумчивый поэт.
Викторов любил поэзию, понимал ее, сам писал неплохие стихи. Но, главное, сумел воплотить в яркие образы трех великих русских поэтов. К трем этим картинам так и хочется сделать прочитанные при жизни художнику подписи, по две строчки каждая:
Строки равны, рифмы ковки.
Поле брани. —
Маяковский
Двенадцать их! Жар ярких строк —
Порыв, надежда, вера. —
Блок.
Плетень. Березки. Сени.
Любовь. Тоска. —
Есенин.
Викторов — певец реальной жизни. Он не хотел «выдумывать» и говорил мне, что не стал бы иллюстрировать мои романы, хоть и увлекался ими. Он писал только существующее, находящееся перед ним, видимое! Ему нужна была натура.
Больших трудов стоило ему найти натуру для исторических полотен. Для картины «Суворов в Кончанском» ему посчастливилось найти человека, похожего на великого полководца, а гонцом, передающим фельдмаршалу царский указ, он сделал художника Глебова.
По работоспособности Викторов был исполином. Даже для своих «массовых» картин с большим числом персонажей он находил натуру и узнавал все о тех, кого рисовал. Потому и впечатляют так картины, скажем, с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, неожиданно явившимся на сборище ошеломленных эсеров. Или полотно «Новый зритель, где с золотом театральных лож контрастируют серые шинели и рабочие куртки, а на лицах тех, ктo смотрит на сцену, написано все, что они чувствуют, переживают. Интересна и картина «Сумерки на улице Горького». Ощущаешь и дождик, и суету большого города, и свет первых фонарей...
На открытии выставки его произведений говорилось много хороших слов. Особенно запомнилось, горько запомнилось сожаление, что художник не дожил до своей персональной выставки, которая лишь теперь открывает нам большого художника. Спрашивается: в чем же дело? Говорят, Викторов был скромен. Но разве вместе с тем он был незаметен? Разве картины его не выставлялись? Не украшали стены музеев? Это повод для размышления.
Александр КАЗАНЦЕВ.