Все года
1929 1954
1956 1958
1960 1961
1962 1964
1965 1966
1967 1968
1969 1972
1973 1974
1975 1976
1977 1978
1979 1980
1982 1983
1984 1986
1987 1988
1989 1990
1992 1993
1994 1999
По алфавиту

"Советская культура" 25 августа 1978 года

СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ

 

От выставки ждешь много­го, но когда открытие дверей в зал становится открытием большого художника — это уже Событие. Именно так случилось на выставке произведений ра­но ушедшего от нас московского художника Cеpгея Павловича Викторова. Выставка эта — в экспозиционном зале МОСХа на улица Вавилова 65.

Мне привелось осматривать картинные галереи во многих странах мира. Видел я и классику, видел и новые течения. И всякий раз, когда я становился в тупик перед произве­дением, о котором хочется сказать словами Козьмы Пруткова: «Удивляйся, сын мой, но не подражай», друзья-художники убеждали меня, что он так видит. Надо, мол, мирить­ся с тем, что художнику видятся уродливые пропорции тела, неверное, зато многозначи­тельное расположение глаз, необыкновенный цвет и стран­но общая для всех фигур ок­руглость форм. Или вообще он видит не то, что существует, и уводит в мир символов и за­гадочных "подтекстов". Это, мол, область искания, нельзя же повторяться.

Вспоминаю слова француза Буало: "Невероятное растро­гать неспособно. Пусть прав­да выглядит правдоподобно". Как это верно, если вдуматься! Даже истинную правду жизни можно представить неправдоподобно, но зато оригинально. Так что же важнее в искусст­ве: быть оригинальным или дойти до сердца?

Так размышляя, перехожу от картины к картине Сергея Вик­торова. Да. поистине ты сам видишь, а не знакомишься с чужим, порой чуждым тебе взглядом. Ты сам видишь мир, который показывает тебе ху­дожник, сталкивая с различ­ными событиями, интересными людьми, их характерами, судь­бами.

Да, с судьбами! И прежде всего самого художника. Пото­му многоречива серия его ав­топортретов. Вот автопортрет 1945 года. Солдат в очках. Об­ладая скверным зрением и хрупким здоровьем, Викторов был "белобилетником", но в грозные дни войны пошел доб­ровольцем на фронт.

Командир любил своего «очкарика» и то ли в шутку, то ли всерьез кричал ему: "Викто­ров, посмотри, что там на го­ризонте. Ты в очках. Тебе вид­нее". Викторову и в самом де­ле многое было виднее. Сидя в окопе, он вытаскивал из солдатского мешка бумагу, каран­даш и рисовал то, что видел, что чувствовал.

Однажды за этим занятием его застал генерал. Посмотрел рисунки, потолковал с солда­том, сказал: «Ну вот что. Сейчас атака. Многих не останется. А у тебя на бумаге жить бу­дут», И приказал зарисовать нескольких бойцов и командиров.

И рисунки остались жить. На сегодняшней выставке мы видим героев живыми, именно живыми!

Художник Викторов писал свое Время, меняясь вместе с ним, становясь взрослее, муд­рее, проницательнее. Эти чер­ты летописца можно проследить от одного его автопортрета к другому, кончая самым по­следним,  написанным незадол­го до кончины. На нас смотрит зрелый, умный, добрый чело­век со все понимающим и чуть грустным взглядом.

Он был подвижником искус­ства. Страдая неизлечимой бо­лезнью глаз, перенося одну операцию за другой, теряя зрение, он продолжал творить. Движущей силой его творчест­ва всегда была любовь. Пото­му и впечатляют портреты его близких, знакомых, друзей.

С не меньшим знанием и опять же с любовью писал он широко известную картину "Маяковский в мастерской РОСТА". С любовью к тонкой поэзии Блока, со строгим лако­низмом блоковских строк изобразил Викторов поэта, стоящего на набережной Не­вы. С любовью показан Сергей Есенин, светлый, раздумчивый поэт.

Викторов любил поэзию, по­нимал ее, сам писал неплохие стихи. Но, главное, сумел во­плотить в яркие образы трех великих русских поэтов. К трем этим картинам так и хочется сделать прочитанные при жиз­ни художнику подписи, по две строчки каждая:

 

Строки равны, рифмы ковки.

Поле брани. —

Маяковский

 

Двенадцать их! Жар ярких строк —

Порыв, надежда, вера. —

Блок.

 

Плетень. Березки. Сени.

Любовь. Тоска. —

Есенин.

 

Викторов — певец реальной жизни. Он не хотел «выдумывать» и говорил мне, что не стал бы иллюстрировать мои романы, хоть и увлекался ими. Он писал только сущест­вующее, находящееся перед ним, видимое! Ему нужна бы­ла натура.

Больших трудов стоило ему найти натуру для историче­ских полотен. Для картины «Суворов в Кончанском» ему посчастливилось найти челове­ка, похожего на великого пол­ководца, а гонцом, передаю­щим фельдмаршалу царский указ, он сделал художника Глебова.

По работоспособности Вик­торов был исполином. Даже для своих «массовых» картин с большим числом персона­жей он находил натуру и узнавал все о тех, кого рисовал. Потому и впечатляют так кар­тины, скажем, с Феликсом Эд­мундовичем Дзержинским, неожиданно явившимся на сбо­рище ошеломленных эсеров. Или полотно «Новый зритель, где с золотом театральных лож контрастируют серые шинели и рабочие куртки, а на лицах тех, ктo смотрит на сцену, на­писано все, что они чувствуют, переживают. Интересна и кар­тина «Сумерки на улице Горь­кого». Ощущаешь и дождик, и суету большого города, и свет первых фонарей...

На открытии выставки его произведений говорилось мно­го хороших слов. Особенно запомнилось, горько запомни­лось сожаление, что художник не дожил до своей персональной выставки, которая лишь те­перь открывает нам большого художника. Спрашивается: в чем же дело? Говорят, Викто­ров был скромен. Но разве вместе с тем он был незаме­тен? Разве картины его не выставлялись? Не украшали стены музеев? Это повод для размышления.

 

Александр КАЗАНЦЕВ.