ЭЛЕКТРОКАМИКАДЗЕ
Новелла
И волны войны разобьются там в пене,
И в небе сверкнет смертоносный огонь,
Разрушатся в грохоте мирные стены,
И ринется в бой бронированный конь.
Нострадамус, Центурии, VIII, 2 1555 г.,
перевод А. Казанцева
В глубоком сыром окопе, где сапоги хлюпали в лужах от вчерашнего дождя, военинженер III ранга Званцев приник к телескопической стереотрубе, верхняя часть которой поднималась над бруствером. В тумане сумерок едва различались далекие нефтяные баки Феодосии. Красная Армия вплотную подошла к ней, отбив у гитлеровцев Керченский полуостров. Званцев возглавлял особую группу Главного военно-инженерного управления, испытывая в боевых условиях изобретенные им сухопутные электроторпеды.
Глядя на ничейную землю между окопами враждующих сторон, он вспоминал первые испытания придуманной им новинки перед правительственной комиссией, которой добился его друг профессор Иосифьян. Вместе они завершали проект электрического орудия, но на него у страны не хватало электрических мощностей. Другое дело — танкетка, переделанная из гусениц старого вездехода, которую Иосифьян помог электрифицировать.
И вот теперь его детище в наступившей полутьме выскочило из земляного укрытия и, ведомое из другого окопа высоким красавцем грузином, лишь вчера освоившим управление торпедой, виляя во избежание прямого попадания снаряда, быстро достигло возвышения над гитлеровскими окопами с дзотом, откуда велась смертоносная стрельба.
Сумрак озарился фонтаном огня, на который словно упала дымная туча.
Опасная огневая точка была уничтожена.
Немцы обрушили на место, откуда появилась танкетка-камикадзе, артиллерию.
Опытные фронтовики заставили новичка-военинженера лечь на мокрое дно окопа, а когда он поднялся, чтобы поблагодарить воентехника Ломидзе, первого водителя торпеды, то с огорчением узнал, что того уже нет в живых.
В окоп по-пластунски приполз вестовой, доставив Званцеву приказ немедленно эвакуировать его группу, основной состав которой находился в тылу близ татарского селения Мамат, где воентехник Печников и комиссар Самчелеев обучали присланных офицеров применению танкеток, которые теперь приказано было уничтожить.
Это так не укладывалось в сознании Званцева, что он решил немедленно идти в штаб дивизии, в войсках которой находился, и просить разрешения занять с торпедами оборону.
Пройдя ходами сообщения и выбравшись на поверхность, он окунулся в непроглядную темноту, которая на миг исчезла, когда в затянутое тучами небо немцы запускали осветительные ракеты, и они, описывая огненные дуги, вырывали из тьмы гладкую, как паркетный пол, степь. Ракета гасла, и ослепленные глаза уже совсем ничего не видели.
Сделав несколько шагов, Званцев понял, что потерял направление и шел куда-то наугад, рискуя попасть к немцам.
Внезапно он услышал совсем близко резкий окрик:
— Хенде вверх!
В темноте еле угадывалась фигура солдата, целившегося в него из винтовки.
— Я военинженер Званцев, прикомандирован к вашей дивизии.
— Знаем мы вас. Ишь как по-нашему лопочет! Шагом марш — не то пристрелю!— скомандовал солдат.
К счастью, он привел Званцева не куда-нибудь, а в блиндаж штаба дивизии, куда, собственно, он и стремился.
Командир дивизии, молодой полковник в боевых орденах, недавно произведенный в это звание после захвата у гитлеровцев Керченского полуострова, обрадовался при виде Званцева.
— А это кто? — спросил он, указывая на солдата.
— А он меня в плен взял,— с улыбкой объяснил Званцев.
— Так что, товарищ полковник, с немецкой стороны шел. И с бородкой он, не по-нашему.
— Как же ты его бороду в темноте разглядел? — засмеялся полковник. — Или немцы ракетой помогли?
— Нет, это я уже здесь рассмотрел, товарищ полковник. Думал, шпион это гитлеровский к нам пробирается.
— Можешь идти, за заботу благодарность объявляю, — отпустил его командир дивизии. — И вам, товарищ военинженер, тоже надо отправляться любым способом, выводить свою группу. И уничтожить всю свою технику.
— Как так? — возмутился Званцев. — Мы могли бы сопротивляться.
— Не до испытаний сейчас, — отрезал полковник. — Надо выходить из окружения. Поражение терпим, военинженер, всем Крымским фронтом. Выполняйте приказание.
Званцев вышел из блиндажа штаба дивизии, когда уже начало светать. Предстояло поймать какую-нибудь машину. Собственно, сейчас все двинутся на юг.
«Как же так неудачно получилось? — горевал он. — Только первый дзот взорвали. Значит, могут танкетки урон врагу наносить, а тут...»
Один из грузовиков подхватил Званцева, и он некоторое время под проливным дождем ехал на юг, пока степь не превратилась в сеть луж или мелких озер.
В одном из них полуторка со Званцевым заглохла.
— Придется обождать, товарищ военинженер,— сказал водитель и стал закуривать.
— Нет, друг, ждать мне никак нельзя, — сказал Званцев и решительно шагнул из кабины в разлившуюся воду по самые голенища сапог.
При каждом его шаге вздымался фонтан брызг.
«Лишь бы немцы не захватили Мамат, прежде чем он успеет вывести оттуда своих!»
Дождь продолжал лить. Званцев шагал и шагал, пройдя к вечеру сорок километров. «Говорят, здесь, в степи, вырастает море тюльпанов, но как... сапоги хлюпают».
Наконец он выбрался на шоссе. И первое, что он увидел, были остовы двух подбитых немецких танков со снесенными взрывами башнями. Обезвреженные, они загромождали путь. Обходя их, Званцев увидел отброшенные взрывом знакомые приводные электромоторы его торпед! Значит, танки взорвались вместе с выпущенными на них танкетками? Выходит, боевые испытания их все же продолжались!..
Скоро Званцев добрался до расположения своей группы.
Его встретил толстенький, но подвижный и веселый Печников.
— Что? Не сработала наша техника? — встревожился он.
— Хуже! Вся армия покидает Керченский полуостров. И нам всем приказано технику уничтожить и идти к переправе через Керченский пролив.
— Будет сделано, — отрапортовал Печников.— Только вы, товарищ военинженер, подкрепитесь. Тут хозяйка таких бычков для нас поджарила! Язык проглотишь!
Но Званцеву было теперь не до вкусных рыбных блюд.
В душных, пропахших вековой пылью тоннелях древних керченских катакомб военинженер с трудом отыскал закоулок, где за брезентовым пологом помещался штаб Крымского фронта.
Среди снующих штабных офицеров он увидел знакомую низенькую фигуру заместителя командующего фронтом генерал-полковника Хренова.
— Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться? — произнес он, вытянувшись в струнку.
— А вы чего здесь?— мягким голосом возмутился Аркадий Федорович.
— Позвольте доложить результат боевых испытаний сухопутных электроторпед. Один взорванный гитлеровский дзот и два встреченных мной на шоссе немецких танка со снесенными взрывами башнями. А кругом остатки взорвавшихся наших торпед. Это уж ваши инженерные части поработали, товарищ генерал-полковник.
— Все части наши, а торпеды-то ваши. Надо, чтобы немцам не достались.
— По полученному мной распоряжению вся техника уничтожена, хотя это мне ножом по сердцу.
— Ножом по сердцу, дорогой, — опасность уничтожения не только вашей техники, но всей армии фронта. Они переправляются сейчас на Таманский берег. И вам там следует быть. Немедленно.
Подошел командующий фронтом генерал Козлов, полный и сердитый.
— Кто таков? — грозно спросил он.
Хренов представил ему Званцева.
— Ах этот! Налить ему стакан водки.
— Я не пью, товарищ командующий,— твердо отказался Званцев.
— Я говорю выпей. Приказываю.
— Не могу, товарищ генерал. Никогда не пил и не буду!
— Видно, не крещенный фронтовым крестом. Тогда ступай.
От катакомб Званцев, ведя свою полуторку-мастерскую, едва втиснулся в общий поток машин, спешивших к переправе.
Проехав метров сто, он услышал площадную брань. К нему бросился какой-то офицер.
— В кювет, раз твою так! — кричал он. — Пристрелю!
— Я не съеду, товарищ подполковник, — жестко ответил ему Званцев.
— Что? Кто такой? Военинженер? За рулем? Простите, не разглядел, за шофера принял. Уступите дорогу члену военного совета товарищу Мехлису.
— Если бежит, то объедет, — спокойно ответил Званцев.
Адъютант Мехлиса наклонился к Званцеву и шепнул:
— Без меня.
По обочине, подскакивая на ухабах, проехала штабная автомашина с товарищем Мехлисом, которого Званцев узнал по портретам.
Подвези, военинженер, — попросил адъютант.
Званцев посадил его рядом с собой, и тот, словно стараясь отвлечься от всего вокруг происходящего, стал рассказывать про глубокую древность:
В катакомбах, где мы с вами только что побывали, в былые времена выламывали плиты для строений древнего города Пентикопеи, развалины которой археологи раскапывают вот на этой горе Митридата, царя царства Босфорского. Последний царь Митридат VI воевал со скифами, подчинил себе Черноморское побережье и схватился с римлянами, к которым примкнул его собственный сын. И проиграл. Он решил покончить с собой. Но вот беда! Всю жизнь принимал помаленьку всякие яды и так приучил себя к ним, что не мог отравиться, никакой яд его не брал. И он приказал своему рабу заколоть его, как Нерон впоследствии.
— А через Керченский пролив не удирал впереди своей армии этот Митридат? — язвительно спросил Званцев.
Подполковник замолчал и не проронил больше ни слова до самой переправы, куда вела зеленая улица уже не былой Пентикопеи, а современной Керчи.
Проезжая мимо уютных домов с фруктовыми садиками у каждого, приютившихся у подножья горы Митридата, Званцев подумал: «Представлял ли древний завоеватель масштабы современных войн?»
За краем обрыва, где кончались дома, на узкой береговой полосе сгрудилось множество людей, теснясь к морскому проливу, отделяющему Керченский полуостров от Тамани.
Утренний туман рассеялся, тучи исчезли. Появилось солнце. Могло показаться, что бесчисленные курортники открывают купальный сезон.
Но там толпились не купальщики, а солдаты. И вода в проливе была ледяной, не для купания.
Группа Званцева прибыла на переправу раньше, и воентехник Печников, издали узнав мастерскую на колесах, встретил Званцева.
— Разрешите доложить, товарищ комбат! — вытянулся он перед Званцевым.
— Докладывай.
— Комиссар нашей группы старший политрук товарищ Самчелеев застрелился. Решил, что из окружения не выйти, и в плен сдаваться не хотел. Рядовой Паршин поднял с земли сброшенную фашистскими летчиками шариковую бомбу и погиб вместе с санинструкторшей, которой интересовался. Техника уничтожена. Если что достать, то мигом.
— Что ты мне, как прекрасной маркизе, голову морочишь? Все в порядке? — рассердился Званцев. — Александра Михайловича, политрука нашего, жаль. Без раба обошелся...
— Так точно! — подтвердил Печников, ничего не поняв.
— А того, что здесь требуется, тебе не достать. Никак... У англичан в Дюнкерке, где эвакуировалась с материка такая же армия, к услугам был весь английский флот, а здесь два-три катера...
— Чего нет, того нет, — развел руками Печников. — Катеров мало, и неведомо, как нам на них погрузиться, товарищ военинженер. Порядку здесь никакого, один ералаш, командования нет. Все норовят, как могут. В самый раз вам команду над всеми взять и группу нашу переправить.
Званцев поморщился и посмотрел на толпящихся на узкой береговой полосе людей, шарахающихся при каждом взрыве снаряда или бомбы и осаждающих уходящие далеко в море деревянные причалы, куда приставали катера, сказал сурово:
— Если ты посоветовал в расчете поскорее нам отсюда выбраться, то ошибся. Команду переправой я на себя беру, но вы все будете обеспечивать выполнение моих приказов.
— Будет исполнено! — обрадованно воскликнул Печников.
И тотчас офицеры и бойцы группы Званцева по его указанию стали оттеснять перепуганных людей от причалов.
Подействовали и зычный голос Печникова, ссылающегося на приказ какого-то высшего командования переправой, и решительные действия бойцов его группы, не особенно церемонившихся с упирающимися.
По приказу Званцева к причалу подошел личный состав госпиталя и несли раненых.
Неподалеку на кромке прибоя, куда накатывалась волна, Званцев увидел майора, которому взрывом оторвало обе ноги. Откатываясь, волна уносила розовую пену.
Подошедший к Званцеву солдат передал просьбу майора подойти к нему.
— Военинженер... прошу... пристрели меня, — еле выговорил тот, когда Званцев склонился над ним.
У Званцева не хватило духу выполнить просьбу умирающего, и он малодушно приказал отнести его подальше от холодной волны и положить под откосом берега, словно это могло тому помочь.
Дошла очередь и до группы Званцева, которую он решил отправить раньше себя, чувствуя ответственность за происходящее на переправе, хотя командование ею принял на себя самовольно.
Он стоял на причале, наблюдая за очередной погрузкой на катер людей, беспрекословно повиновавшихся ему, еле втискиваясь на палубу перегруженного суденышка.
По причалу, расталкивая всех, бежал статный молодой капитан, держа за руку мальчонку в крохотной пилотке, в сшитой по нему гимнастерке с поясом и портупеей, в сапожках — ни дать ни взять — сын полка.
Ступить на палубу было некуда. И капитан, не задумываясь, вынул пистолет и выстрелил в стоящую с края хорошенькую санинструкторшу, которая тут же свалилась за борт. Снизу донесся всплеск. А капитан ступил на ее место, подняв над собой сына, которого невесть почему взял с собой на фронт.
Негодование парализовало Званцева. Стрелять в убийцу с ребенком на руках? Затевать перестрелку с отчаливающим катером? И он презирал себя за свою беспомощность, читая растерянность на лицах стоящих рядом солдат.
Он взял себя в руки. На берегу оставались тысячи людей, о которых надо было думать. И он продолжал отдавать команды, и его по-прежнему слушались.
На причале появилась знакомая невысокая фигура генерал-полковника Хренова.
Званцев отрапортовал ему, что вынужден был принять на себя командование переправой.
Хренов не укорил его за самоуправство, а, напротив, поблагодарил за инициативу, но с присущей его мягкому голосу строгостью сказал:
— А вам лично приказываю немедленно переправиться на Таманский берег и найти свою группу. Командовать переправой буду я.
На следующий катер Званцев шагнул последним, обменявшись с Хреновым прощальным взглядом.
Званцева сразу же прижали к низенькому борту теснившиеся на палубе солдаты.
Катер отчалил. Берег уплывал назад. В небе снова появились вражеские самолеты и стали один за другим пикировать на крохотное суденышко, но их бомбы вздымали фонтаны воды поодаль.
Однако одна из них упала так близко от катера, что стоящие на палубе люди шарахнулись от ближнего к взрыву борта, и Званцев с ужасом почувствовал, что его сталкивают в воду.
На него словно надвинулась стена, и он полетел вниз.
Сквозь сразу намокшую шинель он почувствовал ледяной холод, постарался сбросить ее и не потерять при этом перекинутую через плечо на ремне планшетку.
Потом пришлось плыть в полном обмундировании.
Был он неплохим пловцом, участвовал когда-то в соревнованиях и, несмотря на промокшее обмундирование и ставшие пудовыми сапоги, все-таки выбрался на берег, сразу упав на камни, дрожа от холода.
Но не хотел он походить на девушку, которую спас когда-то, брошенную на середине реки перепуганными кавалерами. На пляже она упала без чувств, так и не поблагодарив его. И он не позволил себе расслабиться, занялся волевой гимнастикой, воображая, что поднимает тяжелые грузы, взбирается по отвесным скалам.
На счастье, солнце в этот апрельский день грело по-южному.
Званцев разделся и разложил обмундирование, чтобы обсохло, и с особой заботой — содержимое планшетки, помня, что без бумажки ты не человек.
В таком виде его и нашел Печников, преданно поджидавший своего комбата на Таманском берегу.
— Вот так, — сказал ему Званцев.— Здесь где-то описанные Лермонтовым контрабандисты, вернее одна их девушка, Печорина хотела утопить...
— А та девушка... — начал Печников и сразу закончил: — А капитана того только и видели. Никто не остановил. Никто.
— Да, друг, война людей в зверей превращает или того хуже,— говорил Званцев, подбирая высохшие документы.
Они помогли и ему, и всем членам его группы добраться до Краснодара, где генерал-полковник Хренов взял его с собой в самолет.
Летели в Москву кружным путем, обходя линию фронта над тихими, мирными еще предместьями Сталинграда.
Прощаясь в Москве, Хренов, вручая ему именной маузер в деревянной кобуре, сказал:
— А в танкетки я ваши поверил, военинженер. Запрошу их из вашего института на Волховский фронт, куда получил назначение.
С этим пожеланием обретенного друга и вернулся Званцев в свой институт.
И только через сорок лет после Победы над Германией сидел в президиуме торжественного собрания седой Званцев рядом с седым Иосифьяном в родном, ими созданном во время войны институте и слушал выступление увешенного орденами полковника в светлой парадной форме, который сообщил, что в бытность его лейтенантом он командовал подразделением, вооруженным сухопутными торпедами, созданными и изготовленными в этом институте. И эти торпеды пробили брешь в Ленинградской блокаде, взорвав доты, уничтожившие не одну тысячу солдат Красной Армии, пытавшихся выручить осажденных и погибающих с голода ленинградцев.
То, что не под силу было ни авиации, ни артиллерии, ни пехоте, сделали задуманные когда-то Званцевым и осуществленные вместе с Иосифьяном танкетки, взявшие начало от поступившего с мобилизационного пункта полуторатонного вездехода.
Иосифьян горячо поздравил старого друга с признанием его заслуг.
Прошло еще десять лет, и уже старому Званцеву была вручена особая настольная изобретательская медаль, получение которой он разделил с такими знаменитыми изобретателями, как профессор-глазник Святослав Федоров и академик Меркулов, создатель авиационных двигателей. Званцеву эта награда была дороже всех его пяти орденов.
Выступление полковника, записанное на магнитофонную пленку, было преподнесено институтом Званцеву, его первому главному инженеру, как памятный дар ветерану.
Ко дню пятидесятилетия Победы восстановленная по старым чертежам сухопутная торпеда Званцева выставлена в музее Победы на Поклонной горе.
апрель 1995 г.
