Смекалка русская не ниже
Чудес былого чернокнижья.
Какое чутье колдовское вело уральских рудознатцев сюда на север? За окном вагона — чахлость одна, деревья ниже, листва и трава скуднее, и скиты да деревни реже.
Верили рудознатцы, а точнее сказать, твердо знали, что хранят старейшие в мире горы в хрустально-перламутровых шкатулках все, что надо человеку для жизни. Сейчас бы они сказали, что у них в горах были сокрыты все до единого элементы из таблицы Менделеева. По чтобы сокровища уральские из хранилищ подземных взять, надобно заводы ставить.
Что же требуется, чтобы металлургический завод поднять?
Земля, как говорится, на трех китах стоит. На китах трех и заводу такому быть: на руде, на воде да на энергии, а ее в лесах непроходимых не занимать стать! Порубки, заводу потребные, земля своими соками да солнце ярое с дождем живительным, бор или березняк, ко времени восстановят — сызнова богатырей лесных руби.
Надежда была великая отыскать для крупного завода тех трех китов завидных, и всех поблизости. Пусть сбудется надежда та хоть на далеком севере, уральцев холодом не запугаешь! И как дар надежды щедрой встал самый северный Надеждинский металлургический завод. И на плотине пруда, где искусственные зори играли, когда в сталеплавильном цехе в ковш металл пошел, послышались озорные рабочие песни:
Эх, да мы подходим к кабаку,
Целовальник на боку.
Спит.
Целовальнику по уху,
Не люби нашу Маруху
Сбит!
И потянул к себе романтикой суровый Северный Урал. Он вторично позвал на летнюю практику теперь уже студента третьего курса Сашу Званцева. Металлургии он еще не видел, а поработать там было его сокровенное желание!
Предыдущую практику, когда сокурсники отдыхали, он, верный себе, посвятил освоению рабочих профессий, остался на практику в мастерских Технологического института. Последовательно переходил он тогда из цеха в цех, начиная с модельного. Сделать разъемную модель будущей отливки было посложней первой табуретки. Но, по крайней мере, тогда он узнал, как браться за столярный инструмент. А теперь — модельный цех, вершина столярного искусства.
Чертежи читал легко. Недаром любимым предметом, кроме математики Шумилова, была начертательная геометрия Завалишина.
Мастер похвалил его, и он перешел в литейный. Там начал с подбора шихты, чтобы получить чугун нужного состава. Затем раздул огонь в вагранке, загружая в пышущее пламя подобранную шихту из чугунных плиток и железного лома. И когда первая, выплавленная им струя раскаленного металла полилась из пробитой лётки, поднимая фонтан золотых искр, у него даже слезы на глазах выступили. Подставил он под струю, как заправский литейщик, малый ковш на длинной рукоятке. Новый сноп искр был, как фейерверк в его честь.
Натужась и отворачиваясь от жара, нес он ковш к своей разъемной опоке, откуда только что вынул модель, забитую со всех сторон просеянной им землей, и установил в продавлинах по краям хорошо просушенную «шишку» — фигурный стержень из спекшейся песчаной массы.
Из поднесенного ковша, Званцев залил жидкий металл в оставленное в опоке отверстие. Сердце готово было вырваться у него из груди, пока он сидел на корточках возле остывающей опоки с таившимся в ней чудом — первой его отливкой. Вынутая из опоки, она была еще горяча и дымилась. Запахло, как обычно в литейной, горелой землей, более приятно для Саши, чем ароматом былых маминых французских духов «Коти». Он удалил с отливки жесткой щеткой песчаные остатки стержня-«шишки» и осталась на его месте требуемая по чертежу пустота. И через брезентовые рукавицы ощущая приятную теплоту вынутого изделия, любовался им как Венерой Мелосской.
Он старательно и нежно обрабатывал его, тер железной щеткой и абразивным диском, и снова заслужил похвалу мастера, зорко следившего за ним.
И вот теперь Надеждинский завод...
Саша Званцев ощутил себя Гулливером в стране великанов. По сравнению с цехами Омских железнодорожных мастерских и с мастерскими Технологического института, все здесь казалось непомерно огромным, начиная со сталеплавильного цеха и кончая механическим, где ему предстояло работать.
Он вошел в просторное здание и посмотрел вверх. Там через застекленный двускатный фонарь крыши просвечивали плывущие облака. Чуть ниже, но все также высоко, двигался мостовой кран, перенося тяжелые изделия к крупным станкам, вроде карусельного. На его вращающемся столе разместился бы парный экипаж или, подогнув ноги, разлегся бы свифтовский великан.
Конторка начальника отделялась от шумного цеха стеклянной перегородкой и казалась его частью. При виде студента из-за стола, как от станка, поднялся невысокий бородатый человек в очках с тонкой металлической оправой.
— Практикант? Вот хорошо, — радушно встретил он. — Пойдем. Ты нам и нужен. Будешь у нас конструктором цеха.
— Михал Дмитрич! Мне бы к станку...
— Я пятьдесят лет Михал Дмитрич. Из них тридцать пять на заводе. Инженеров толковых Колчак увел. А к нам станки новые пришли по дюймовой системе, для запасных деталей потребно нарезать на станке резьбы разные: когда дюймовые, а когда миллиметровые. Может, вас в институте этому учили?
— Там учат не запоминать, а понимать.
— Понимание — оно, конешно, перво дело. Так. Где ж мне такое без образования?
— При станках набор шестерен приложен?
— А как же без «перебору». Только в наборе шестеренок сам черт не разберется.
— Попробую, Михал Дмитрич, вам черта заменить.
— Фу ты! Безбожная твоя накипь! Пошто нечистую силу поминаешь! Накликаешь беды.
Они подошли к новенькому токарному станку. Рабочие возились с последними креплениями.
— А! Михал Дмитрич! Здоровеньки булы. До тебе топать дюже треба, — встретил этими словами подошедших здоровяк с висячими усами.
— Тут с хохлацкими мозгами с зубчатками станочными не управиться. А наладчик из Полтавы не прибыл.
— Так это ж для перебору.
— То ж нам ясно, товарищ начальник. Ты укажи, какую с какой сцеплять?
— А на то вместо инженера нам студента прислали.
— И вам, здоровеньки булы! Батьку как кликали?
— Петром Званцевым. А меня — Сашей.
— По нашему Олесь. Ласково. Но Саша, так Саша. Давай, побачимо. Посмотри: номера, яки выбиты.
— Это не номера, товарищи, а число зубцов в зубчатке.
— Ишь, как раскумекал. А зачем? — спросил молодой напарник наладчика. — С дюймов на миллиметры как?
Саша этого не знал, но, взяв в руки самую большую зубчатку, увидал на ней выбитое число сто двадцать семь и, сообразив, что в одном дюйме 2,54 мм — кратно числу зубцов, не задумываясь, сказал:
— Когда миллиметровую резьбу надо нарезать — в зацепление эту зубчатку вставляйте.
— Магическое число, — уверенно заявил начальник цеха. — Я ж говорил: без нечистой силы не обойтись.
— Почему? — удивился Саша.
Старый уралец умел считать быстро:
— Число сто двадцать семь, сложи все цифры, десять получишь. Еще раз сложи, единица останется. Магический знак.
— Что ж, в математике целый раздел есть — магические квадраты. Прелюбопытно.
— Нет уж, Саша, уволь. Ты думаешь, почему враги наши за дюймы держатся? Под адовой единицей ходят.
— Магические квадраты — чудеса впору чернокнижья, а математически безупречны.
— Квадраты говоришь? Вот мы на них твою магию и испытаем. К станку просился? Дам сверлильный. Заказ крупный, срочный. Литые, отопительные батареи. С двух сторон площадки обработанные. Квадратные как раз! Сам разметишь на каждой. По четыре отверстия. Просверлишь, перевернешь, снова сверти. Л дыры, чтоб совпадали во всех пяти тысячах штук.
И он подвел практиканта к штабелям, сложенным из ребристых батареи.
— Придется ишачить, — сказал и, хитровато посмотрев на Сашу, добавил: — Посмотрим, какие у тебя магические квадраты?
Приспособление для одновременного сверления четырех отверстий Званцев сконструировал просто. Оно имело четыре шпинделя для четырех сверл. На каждом своя шестеренка с центральной зубчаткой и хвостовиком, заменившем сверло станка. При вращении в обратную сторону за одно опускание он просверливал с предельной точностью четыре отверстия. Потом батарея переворачивалась, точно встав на четыре штырька, вставленных в просверленные тем же четырехсверлым приспособлением.
Народ сбежался смотреть на выдумку студента. Разметка не нужна, и производительность труда возросла в семь раз!
А через несколько лет появятся Алексей Стаханов и сестры Виноградовы. И рекорды зазвучат не только со стадионов, а из шахт, с заводов, сельских полей. Новое отношение к труду уже зарождалось на Урале.
Возвращался Саша Званцев в Томск признанным и премированным изобретателем. «Будет повод спеть «Крам-бам-були»! — размышлял он. — Нет. Лучше перед ребятами не хвастать...»
Как приятно идти со станции Томск—I до города без тачки! На душе радостно! Но как рассказать ребятам о пяти тысячах просверленных батарей?
Званцев с походной сумкой через плечо вошел в неприглядную мазанку бабы Груни. Та удивленно уставилась на него, не сразу ответив на приветствие.
— Или не узнали, баба Груня? — рассмеялся Саша.
— Да что ты, голубчик мой, Сашенька! Или обратно ко мне возвращаешься?
— Как обратно? — изумился Саша.
— Так ведь вещички твои девонька твоя все забрала, все до единенькой.
— А готовальня на столе осталась?
— Нет, Сашенька. Эта моя. Приготовила на продажу. Купи.
— Куда мне две! Пойду выяснять, на каком я свете. Прощайте, баба Груня. Спасибо за все.
И он, поправив сумку на плече, бодро зашагал к Черепичной улице.
В доме номер двадцать пять поднялся в большую проходную комнату, откуда вела дверь и к сестрам Давидович.
Навстречу вышла обрадованная Катя, а за ней чуть смущенный Юрочка Дубакин.
— А мы так тебя ждали. Никак расселиться не могли, — начала Катя.
— А почему меня от бабы Груни забрали?
— Ты сначала поздравь нас с Юрочкой, а потом обращайся и здоровайся по-новому.
— Ничего не пойму!
— Ну вот! — разочарованно протянула Катя. — А мы думали, что ты все можешь придумать. Я же поздравляю тебя с восемнадцатилетием.
— А тебя?
— Не только меня, но и Юрочку. Теперь мы оба супруги Дубакины.
— Поженились! Вот черти в крапинку! Ну, поздравляю! Желаю счастья!
— И отдельной комнаты не забудь, — поспешила добавить Катя.
— Пожелать-то я могу...
— Не только пожелать. В комнате напротив нашей, она большая, жили выпускники, вчетвером. Мы ее захватили, и там пока поселились Таня с Ниной. Но им слишком дорого. Васю Иванова помнишь?
— Паровозник! Один во всем институте паровоз для курсового проекта хочет в натуральную величину вычертить.
— Ему здесь есть где развернуться, — и Катя повела рукой вокруг себя. — Вот тебя и ждали.
— Не мог я раньше появиться, задержали меня дела заводские. Сверлильный станок в цехе переналаживали.
— Вот если ты и себя переналадишь, то согласишься вместе с Васей комнату с девочками разделить пополам.
— Ширмой?
— Не обязательно. Она денег стоит. Люди с крепким характером могли бы обойтись и чертой мела на полу, если слово стоящего человека себе дать.
— А вещички мои где?
— Там.
— А Вася Иванов?
— Тоже там.
— А мел?
— Мел здесь, Юрочка, дай-ка мелок. Сейчас начнем мы великое замлепереустройство .
Шурик почувствовал, что ему ласково сжали запястье. Обернулся — улыбающаяся Таня.
Вася и Саша получили левую часть комнаты с двумя топчанами вдоль стены, стол у окна разделял комнату пополам. Кровати девочек стояли углом у стен.
«Главному землепереустроителю» Дубакину пришлось лезть под стол, чтобы с принесенной рейкой провести две жирные параллельные черты, перешагнуть которые запрещал Долг настоящего человека и мужское достоинство.
— Язви меня в душу, если перешагну без приглашения, — с самым страшным сибирским ругательством произнес «комнатную клятву» каждый из них.
Подошла Нина. Вместе с Таней, в тех же выражениях, они повторили мужское обязательство. После чего спели «Крамбам-були», запили припасенной Катей бутылкой ситро. Задуманный ею хитроумный план полностью удался. О мазанке бабы Груни никто не жалел, в нерушимости меловой границы не сомневались.
Начались институтские занятия. Вася Иванов, белокурый добродушный крепыш, приступил к выполнению своего грандиозного плана вычерчивания паровоза в натуральную величину.
В институтских чертежных кабинетах третьего этажа нужного ему места предоставить не могли, и Вася, по Катиному совету, осваивал вмещающую паровоз проходную комнату. Он покрыл ее пол ватманами, защитив их старыми газетами. Поверх он проложил где-то добытые доски, по ним и должны были ходить все жильцы, развивая в себе способности канатоходцев. В основном это были студенты, за исключением полной пожилой дамы, Клеопатры Петровны, матери одного из студентов, она жила с ним, и, преклоняясь перед мудростью их наук, покорно балансировала на жердочках, расставив руки и встав на носочки, как настоящая балерина.
Но особенно доволен был замыслом Васи толстый, пышноусый профессор Бутаков, заведующий кафедрой паровозостроения. Страдая одышкой, он поднимался в «Зал Бутакова» и любовался появляющимися контурами паровоза — лучшей, по его мнению, паровой машины в мире.