И он помчался вдаль стремглав,
В полете крылья поломав.
Чанышев уехал в Москву, и в конце сентября прислал срочную телеграмму с вызовом Званцеву для участия через три дня в рассмотрении Наркомтяжпромом проекта реконструкции Белорецкого завода.
Изотов вызвал его к себе и показал телеграмму.
— Странный вызов, не правда ли? Как будто можно добраться отсюда до Москвы за три дня. Разве что на крыльях?
— Именно на крыльях, товарищ Изотов, — обрадовался Званцев.
— Где ж вы их возьмете?
— Если вы поможете. У меня есть много аргументов в защиту проекта, с которым ознакомил меня Чанышев. И решающие из них пришли мне в голову после отъезда Чанышева, — и он стал объяснять директору, какие узкие места следует устранить, чтобы резко повысить производительность завода.
Вместе с директором главного механика слушал и тихо вошедший Аскаров. Когда Званцев окончит свой рассказ, Аскаров обратился к Изотову.
— Он прав, товарищ директор Наркомат должен учесть высказанные здесь соображения. Проект надо доработать, а не утверждать. Смета должна быть пересмотрена. Гипромез не удосужился прислать своих проектировщиков сюда, чтобы учесть наши соображения. Я могу послать телеграмму.
— В телеграмме нельзя дать всей аргументации, а Наркомтяжпром не станет на первых шагах пятилетки что-либо откладывать.
— Не могу же я превратить нашего главного механика в Икара и дать ему крылья! — раздраженно возразил Изотов.
— Можете! — уверенно вставил Званцев.
— Объяснитесь, — сердито потребовал Изотов, откидываясь на спинку кресла.
— Попросите по телефону начальника Магнитостроя отправить меня на их постоянно курсирующем самолете в Челябинск, а оттуда мне легко добраться по воздуху до Москвы на рейсовом самолете, и крылья Икара послужат металлургии.
— Я поддерживаю Он сможет, — твердо сказал Аскаров.
— Быть по сему, — ударил кулаком по столу Изотов и взял трубку вновь установленного красного телефона. — Товарищ начальник Гигантостроя? Рад что застал вас, Изотов из Болорецка беспокоит Докладываю. Детали для вас отлиты, и я сейчас отправлю их на полуторке к вам с нашим главным механиком Званцевым. Ну что вы! Всегда готовы помочь. Но и у нас к вам просьба У вас самолеты в Челябинск летают? Вот хорошо! Нам все равно биплан или моноплан, только переправьте по воздуху нашего главного механика в Челябинск. Емy срочно надо быть в Москве Спасибо, сосед, за готовность оказать нам помощь. Шлите заказы. Что надо — отольем. Будьте здоровы, — он повесил трубку и вызвал секретаршу. — Заготовьте командировочное удостоверение Званцеву в Москву на десять дней. Если надо Чанышев продлит. Вот как в наше время крылья Икарам делают. Счастливых посадок. Лети, — и он подписал переданный секретаршей бланк, вручая его Званцеву
Дверь открылась и в кабинет ворвался механик Мехов. Он задыхался от волнения и быстрого бега:
— Пожар, товарищи!.. Горят угольные склады у доменных печей, как в позапрошлом году. И, как тогда, не затушить... Домны нечем кормить!.. — И он заплакал.
Было больно смотреть на старого человека, бессильно рухнувшего на стул. Он заглушал рыдания, но вздрагивающие плечи и текущие по впалым заросшим щекам слезы выдавали его.
— Так что же мы ждем? Всем к месту бедствия! — вскочил в волнении Изотов.
— Переведем домны на голодный режим, скиповые вагонетки с другой стороны загружать будем, как в прошлый раз, пока склады не выгорят. Это хуже лесного пожара, — на ходу говорил Аскаров, сохраняя каменное выражение лица.
— И так будет всякий раз, пока мы не переделаем, как я настаивал, склады угля в порядке реконструкции. И будущие пожары надо гасить не здесь, а в Москве, вот почему я спешу чуда, — сказал Званцев у проходной, через ворота которой проезжала полуторка. Он спросил шофера:
— На Магнитку? — и услышав утвердительный ответ, сел в кабину. — Гони мимо моего дома, я чемоданчик захвачу.
Горящие склады угля представляли собой две почти соприкасающиеся стены огня, между которыми когда-то, закутавшись в мокрый балахон, бесцельно пробегал Саша-практикант.
Новый директор Изотов в ужасе смотрел на огненную стихию, ощущая жар на лице. «Прав Званцев, надо по-другому строить склады, чтобы они не могли гореть.»
— Где Званцев? Где главный механик?
Изотов обернулся и увидел перекошенное в ярости лицо человека с клыкообразными вислыми усами.
— Его здесь нет. Он срочно улетел в Москву.
— Как улетел? На чем улетел?
— Пока на полуторке через перевал, а дальше по воздуху.
— Мне необходимо догнать и допросить его по поводу этого повторного пожара.
— Вряд ли он что-нибудь сможет сказать. Он был у меня в кабинете, когда сообщили о пожаре.
— Товарищ Гришкан сказал: «Два раза угольный пожар и два раза званцевские пятки сверкают».
— Если так необходимо, догоните его, расспросите.
— Одолжите ваш газик. Он резвее нашего драндулета. Товарищ Гришкан вас попросит.
— Секретарю райкома партии отказать не могу.
И Клыков с запиской послушного партийца Изотова помчался в гараж, устроенный в одной из конюшен на конном дворе.
Груженая полуторка с трудом брала подъем. Шофер, поставив машину на ручной газ, когда задние колеса крутились, пробуксовывая, выскакивал вместе со Званцевым из кабины, и вдвоем они толкали застрявшую машину. Казалось, чем могут помочь две слабых человеческих силы многомощному мотору, но вспоминалась сказка о репке, когда последней к семейству старика присоединилась мышка, и репка пошла из земли. Два человека напрягались, и грузовик нехотя трогался, выбрасывая назад подсунутую под прокручивающиеся колеса брезентовую покрышку. Шофер первым вскакивал в кабину, хватаясь за руль, чтобы не дать машине соскользнуть в пропасть, по краю которой проходила горная дорога. Званцев бежал назад, подбирал брезент и бегом догонял еле ползущую машину.
— Так и мучаемся в энтом самом месте. Хорошо, ежели не одна машина едет, шофера с других машин подсобят, подтолкнут. А легковушкам здесь взбираться совсем беда. Подавать назад надо, разгоняться и сходу проскакивать проклятущее место, — рассуждал шофер, малорослый крепыш.
— Цепи надо надевать, — заметил Званцев.
— И то верно. Так ведь торопили. Завгар аж охрип. Надо было мне перед подъемом задержаться и цепи надеть.
— Так и сейчас не поздно.
— Да нет! Через чертову хребетину перевалили. Теперь под горку знай тормози и колодками, и скоростью.
Саша понимал автомобильный жаргон. Шофер имел в виду включенную первую скорость при заглушенном двигателе, когда не он вращает колеса, а им приходится крутить двигатель, замедляя движение машины.
С высоты, как с птичьего полета, развертывалась невиданная по размаху стройка с поднимающимися ввысь вавилонскими башнями в плакатах на самом верху. Подъехав ближе, можно было прочитать: «До пуска домны осталось...»
У Званцева защемило под ложечкой. Он воочию видел индустриализацию еще вчера сермяжной, лапотной страны. Перед ним открывалась панорама рождавшегося самого мощного в мире металлургического исполина.
Когда Саша предстал перед начальником Магнитостроя, то внутренне удивился, что встретил обычного человека, а не бородатого многорукого великана из древних сказок. Тот тепло отнесся к Саше:
— Привет соседу! Главный механик нам скоро понадобится. Приглядись. Может, перейдешь?
— Мы сами расширяемся, на вас глядя, потому и в Москву спешу. Вы обещали меня по воздуху в Челябинск перебросить.
— Сейчас летит туда учебный самолет. Пилот, я с ним говорил, обещал взять тебя. Дуй на аэродром.
А Клыков в новеньком изотовском газике застрял на крутом подъеме, пока не подъехали две машины, одна сверху, другая снизу вслед за Клыковым. Два водителя остановились и пришли газику на помощь. Общими усилиями четырех человек газик вскарабкался на гребень, и Клыков, вскочив в него на ходу, крикнул:
— Гони, не задерживайся!
— Как же так, товарищ Клыков. Грузовику помочь бы надо. Нам ведь помогли, — протестовал шофер.
— Не рассуждай! За преступником гонимся.
— Скоро нельзя. Опасно. Крутой спуск по краю обрыва. Сверзиться легко.
— Опасность одна: поджигателя угольных складов упустить.
Надо отдать должное Клыкову — опасностей он не боялся и внимания не обращал на красоту горного пейзажа, которым недавно любовался Званцев, не подозревая за собой погони.
Когда преследователь спускался по головокружительной круче, Званцев занял место рядом с веселым пилотом-инструктором, как оказалось, Сашиным ровесником:
— Ну как, братишка, машину в воздух сам поднимешь или помочь? — и он указал на рычаги и приборы, такие же, как и перед ним самим.
— В воздух я поднимался только в детстве на гигантских шагах, приучал себя не бояться высоты, а управлял только лошадью, когда пришлось извозом заниматься. Я бы с радостью поучился у тебя, если бы не срочное задание.
— А ты что? Курьер?
— Я — главный механик Белорецкого металлургического комбината.
— Ишь ты, куда взлетел! И не падал?
— Падал. Вместе с подъемным краном, который сам и смонтировал.
— Тогда поехали. Второй раз падать не положено. Мотор прогрелся. Взлетаю. Дорога вверху будто гладкая, а ухабы — что надо! Хочешь ощутить полет, приподнимись над фюзеляжем. Встречный ветер тебя причешет лучше любого парикмахера. Извини, шлема для тебя нет.
— Вид на стройку чудесный, как с горы, — говорил, вернее, орал Саша пилоту, стараясь перекричать шум мотора. — А парикмахер-то твой задался целью меня, видимо, лысым сделать. Так причесывает, что волосы с корнем рвет.
Пилот кивал головой и улыбался, вряд ли понимая, о чем говорит ему пассажир.
Саше показалось, что не успели они взлететь, как начали снижаться, идя на посадку. Замелькали здания с флажками и надутыми ветром, показывающими его направление цирковыми колпаками. Повсюду на асфальтированных полосах стояли самолеты. Движение прекратилось.
— Приехали, — объявил хороша слышный, благодаря заглохшему мотору, пилот. — Плата за проезд по таксе — один рубль со скидкой в два полтинника. Будь здоров и не падай. Приезжай учиться. Полетаем.
Пассажирский самолет, один из первых АНТов, совершенно не походил на учебный моноплан веселого пилота.
Предъявив купленный до Москвы билет штурману, вместо отпущенной в город хорошенькой бортпроводницы, Саша занял место в удобном кресле у окна.
Шума двух моторов в шестиместном салоне было почти не слышно. Это был уже более комфортабельный полет, не то что в маленьком учебном моноплане. Ощущался крен, самолет ложился на курс. Вдали в дымке виднелся большой город, аэродром исчез из виду. Саша погрузился в блаженное состояние покоя и стал думать о том, что ждет его в Москве. Договорился ли Чанышев, чтобы посмотрели его модель электропушки? И что будет потом? Покойное кресло иногда вдруг уходило из-под него, и он проваливался неведомо куда. Это были те самые воздушные «ухабы», о которых говорил веселый пилот.
Одному из пассажиров стало плохо, укачало. Штурман, проходя между креслами, дал бедняге спасительные пилюли. Потом разнес пассажирам подносы со вкусно приготовленной едой. Саша вспомнил, что сегодня ничего не ел, и с аппетитом проглотил все принесенное. Штурман забрал подносики с посудой и унес в помещение между салоном и кабиной летчиков. Саше очень хотелось заглянуть туда, но он постеснялся. Устроившись поудобнее в кресле, он то подремывал, то смотрел в окно.
Внизу простирался странный, залитый солнцем белый мир, совсем не похожий ни на землю, ни на облака. Буря в неземном океане, с застывшими во взлете валами и закрученной вихрем пеной, порой похожими то на невиданных чудовищ, то на сказочные замки. И вдруг исчезло все, утонуло в тумане. Самолет снижался, проходя сквозь облака. Внизу, как на огромной географической карте, большая река... Неужели уже Волга? Самолет делал крен, река приближалась. Виднелась длинная песчаная отмель и человеческие фигурки на ней. Может быть, летчики решили посадить зачем-то самолет на эту ровную полосу? Зачем? Но мель исчезла. Впереди — лесистый берег, совсем близко...
Страшный удар, грохот, звон разбитого стекла...
Саша полетел на переднее кресло, больно ударившись о его, к счастью, оказавшуюся мягкой спинку...
Клыков добился, чтобы его допустили в кабинет начальника Магнитостроя. Тот встретил его недовольным взглядом.
— Настаиваю перебросить меня срочно самолетом в Челябинск.
— Вы ошиблись, товарищ. Здесь строительство металлургического комбината, а не филиал Аэрофлота.
— Я из ОГПУ и требую содействия в задержании опасного преступника, — Клыков предъявил удостоверение.
Мрачный вид посетителя и еще более мрачные мысли, связанные с ОГПУ, подействовали даже на такого человека, как начальник величайшей стройки в мире. Он вызвал подтянутого секретаря в полувоенной форме:
— Узнайте, Егорыч, вернулся ли из Челябинска наш учебный самолет. Как вернется, пусть доставит товарища Клыкова в Челябинск. Мой шофер отвезет вас на учебный аэродром, и оттуда улетите, куда вам надо, — последние слова его звучали, как: «Катись-ка ты ко всем чертям», — и он стал вызывать прораба доменной печи №1.
Клыков даже не поблагодарил начальника Магнитостроя, а только хмуро сказал:
— Оказывать нам содействие — ваш долг, — и вышел из кабинета.
В Челябинске, куда доставил его веселый пилот, не услышав от нового пассажира ни слова, Клыков узнал номер рейса, на котором Званцев улетел в Москву, и взял себе билет на следующий рейс, который должен был состояться через несколько часов. Пошел на телеграф и дал телеграмму всего из трех слов: «Иду следом. Клыков».
Во внуковском аэропорту он оказался лишь на следующий день, узнав, что самолет предыдущего рейса из Челябинска не прилетел. Он потерпел аварию близ Чебоксар. Ярости Клыкова не было границ...
Шестеро чудом уцелевших пассажиров с содроганием смотрели на жалкие остатки красавца-самолета, только что проносившего их выше облаков, казавшихся им белой неведомой планетой гор и пропастей.
Жизнью своей люди были обязаны первому пилоту, сумевшему в сложных условиях, при отказе одного из моторов, приземлить аэроплан. Не видя места для вынужденной посадки на Волге или ее лесистых берегах, он прельстился было длинной мелью, манившей своей гладью, но почему-то в последний момент отказался от нее, повернув к берегу, в сторону плодового сада у оврага.
На склоне его росли молодые яблони. Они спружинили, когда крылья машины коснулись их, отрываясь от фюзеляжа. Это и смягчило удар. Кабина летчиков уткнулась в землю. Один мотор оторвался и лежат поодаль с исковерканным алюминиевым пропеллером. Другой пропеллер, еще вращаясь, коснулся земли, застыв с изогнутой лопастью. И в этом хаосе разрушения лишь пассажирский салон остался невредим, и даже заклинившую дверь удалось быстро открыть и всем выйти наружу. Пострадал только один пассажир. Лопнувшим стеклом ему порезало щеку. Кровь струйкой стекала ему в аккуратно подстриженную бородку. Штурман, высокий дюжий парень с мягкими движениями, вынес аптечку и оказал ему первую медицинскую помощь.
— Конечно, у Маши это получилось бы лучше, но, слава Богу, мы оставили ее в Челябинске. Волноваться будет, бедняжка.
— Кто о чем, а он о своей Маше, — усмехнулся первый пилот, крепкий мужчина с ямкой на выдающемся вперед гладко выбритом подбородке.
— Спасибо, товарищ пилот. Мы обязаны вам своими жизнями, — произнес бородатый пассажир, похожий на дореволюционного профессора. — Вы так удачно посадили машину.
— Машину я разбил, а спас вас вот он, второй пилот. Это он отговорил меня садиться на мель. И очень правильно сделал. Колеса непременно зарылись бы в песок, и машина перевернулась бы через голову, вызвав взрыв. Тогда всем нам, как говорится, был бы каюк.
Ну, уж и спас, — отозвался добродушный, улыбающийся, несколько полноватый летчик. — Просто перестраховка. Если бы знать, что песок мели сырой, плотный, лежалый, сели бы, как на полосу. Но если он подсох — колеса зароются в него, тогда беда.
Выходит, мель заманивает вашего брата, как коварная Лорелея свои жертвы? — сказал «профессор».
— Вроде бы так. Разве что только песни не поет, как сирене положено.
Заботливый штурман вынес карту, пометив на ней их местонахождение:
— Вам нет смысла ждать комиссии. Я тут вам проложил путь, как лучше всего до Чебоксар добраться. Выходите на проселочную дорогу. Может, кто и подхватит вас на подводе.
— А вы? — спросил, обращаясь ко всем летчикам, Саша Званцев.
— А мы под суд пойдем и должны дождаться комиссии у разбитой машины.
— Как же без нас? Мы готовы дать свои свидетельские показания о вашем героизме. Своим присутствием доказать, что мы живы-. Кто-нибудь из нас останется, как представитель уцелевших.
Саше стало до боли стыдно, что он в этот момент промолчал. Он конечно же спешил к Чанышеву, к неизвестному высокому лицу, которое посмотрит его модель, даст ход его изобретению. И в то же время он не считал возможным оставить людей, спасших им всем жизни, ценой Бог весть каких для них последствий. Он хотел уже заявить, что останется вместе с экипажем. Но командир отвел самоотверженность пассажиров:
— В этом нет нужды, друзья, список пассажиров, летевших с нами, комиссии будет известен. Штурман оформит ваше общее заявление, что вы живы и здоровы. Мы и так в неоплатном долгу перед вами за задержку. Ведь без спешной надобности самолетами не летают. Вам немало времени понадобится, чтобы пешком добраться до Чебоксар и оттуда — поездом до Москвы. Счастливого вам пути, друзья. Мы будем помнить о вас.
— Спасибо на добром слове, командир, — сказал пассажир с пластырем на щеке. — Оставшись живыми благодаря вам, каждый из нас даст свои координаты для выступления свидетелем на суде, если он состоится.
На том и порешили. Быстро оформив в кабине документы, подготовленные штурманом, тепло простившись с летчиками, шестеро спасенных, по новому видящих мир, куда спешили вернуться, двинулись в путь, взбираясь по откосу оврага. Они искренне считали, что все встречные, узнав об их судьбе, сочтут их героями, готовые во всем помочь. Наивность их объяснялась лишь радостью возвращения к жизни.
Они выбрались из оврага в яблоневый сад. Идя по тропке, встретили девушку в красном платочке. Наперебой старались объяснить ей, как они счастливы встретить ее после авиакатастрофы. Они надеялись, что девушка наверняка укажет того, кто поможет им добраться до Чебоксар.
Девушка непонимающе слушала их, а при слове Чебоксары вдруг кинулась бежать. Из-под ее сарафана замелькали босые пятки.
— Она не поняла нас и побежала к жилью, — сказал кто-то из пассажиров. — Надеюсь, мы встретимся с местным руководством.
И потерпевшие кораблекрушение двинулись вслед за беглянкой в поисках сочувствия. Расчет был правильный — скоро они вышли к рубленому дому. В просторной комнате с портретами классиков марксизма и бюстами Ленина и Сталина стоял большой письменный стол и перед ним несколько рядов стульев. Очевидно, это была комната правления колхоза. За столом сидел щуплый человек в очках золотой оправы и прилежно что-то писал, не поднимая глаз. Когда шестерка спасенных выстроилась перед ним, он снял очки и маленькими, близорукими глазами стал разглядывать посетителей, потом спросил на непонятном языке. Убедившись, что его не поняли, повторил по-русски:
— По-чувашски говорите?
— Нет, мы — русские. Наш самолет разбился, — начал было «профессор», который действительно оказался профессором МВТУ, избранный единогласно за старшего, но человек за столом, очевидно, председатель правления, прервал его, подняв руку, ладонью вперед:
— Зачем наша добра девица пугал? Грозил забрать, на Чебоксар отвозить?
— Что вы, товарищ председатель! — удивился таким словам профессор. — Ваша прелестная девушка просто не поняла нас, мы ей объясняли, что попали в аварию и теперь добираемся до Чебоксар, чтобы попасть в Москву.
— Зачем поверить? Бумага давай.
— Какую бумагу? — возмутился профессор. — Наш самолет разбился недалеко от вас, в овраге. Там летчики остались. Можете проверить.
— Без бумага не проверяит. Без бумага — нет-нет! Обман...
— Будет тебе бумага, и без обмана! — неожиданно вмешался Саша Званцев. Он подошел к стоящему в углу столику с родимой пишущей машинкой «ремингтон», заложил в каретку бумагу и после пулеметной очереди, восхитившей бы бывшую баронессу фон Штамм и удивившей его спутников, вынул листок, размашисто подписал американским «паркером», подарком Аскарова, затем испачкал чернилами свой большой палец и, прикладывая к бумаге, повернул его.
Получилось нечто похожее на неразборчивую круглую печать.
— Ну, вот тебе, товарищ бюрократ, требуемая бумага. Теперь все в порядке?
— Нет порядок. Мой имя Петров. Нет Бюрократ. Пиши Петров. Нет ошибка.
— Есть конверт? Письмо на почту послать. Как твой сад называется?
Председатель вынул из ящика стола конверт с напечатанным на нем на двух языках названием садового колхоза. Саша взял его, припечатал: «Председателю тов. Петрову», и вложил в конверт письменную просьбу содействовать потерпевшим аварию.
— Теперь порядок? Машину дашь, как написано? Председатель кивнул:
— Давай талоны.
— Какие талоны?
— Бензин.
— Откуда у нас талоны на бензин! Мы с неба упали. Председатель посмотрел на потолок, как на небо.
— Талон нет. Давай трудодни, — и он поднялся, рукой приглашая следовать за ним.
— Что он хочет? — заволновался профессор.
— Чтобы мы отработали поездку в Чебоксары.
— Кто не работает, тот не ест и не ездит, — заключил профессор.
Все вышли следом за чувашем, остановились перед сараем и получили по лопате. Потом он подвел их к пустырю, где лежала груда привезенных саженцев, и, ловко орудуя лопатой, вырыл ямку и показан, как закапывать саженцы.
Званцев первый принялся за работу. Председатель ушел, и к его возвращению вся груда саженцев была посажена.
Профессор спросил:
— Ну как, товарищ председатель, отработали мы поездку в Чебоксары? Вы дадите машину?
— Машина не дам. Талон нет. Один недель. Работай.
— Он шутит над нами. У нас спешные дела. Саша, объясните ему, — волновался профессор.
— У него все мужики на стройку объекта пятилетки ушли. Его тоже понять надо, — и Саша забрал у всех лопаты и вручил их Петрову. — Двинули, ребята, на трассу, — предложил он. — По карте штурмана нам шагать не более сорока километров. К утру одолеем.
— Как-то неудобно, — засомневался профессор.
Сомнения рассеялись, когда все увидели знакомую девушку, так же резво бегущую, но не от них, а к ним. Петров что-то крикнул ей по-чувашски и она, смущаясь, прикрывая подолом сарафана нижнюю часть лица, свободной рукой сделала знак идти за ней.
— Зовет, — подтвердил профессор. — Придется подчиниться. Все-таки дама.
Девушка привела работавших к пристройке, вроде сарая, внутри которой расположилась колхозная столовая. Девушка усадила всех за стол и принесла на подносе каждому по тарелке щей и чашке каши, что было мигом ими уничтожено.
— Вот теперь можно и в путь, — сказал профессор, поймав руку девушки и поцеловав ее. Девушка вскрикнула и убежала.
— Ну вот, опять спугнули, — недовольно заметил кто-то. — Они к такому обращению не приучены.
Но девушка, пунцовая от смущения, вернулась за грязной посудой. Попытки всучить ей деньги за еду вызвали бурную реакцию. Она непонятно что-то говорила, размахивая руками. Увидев, что посетители уходят, она проводила их на улицу и показала тропку на дорогу.
— Как зовут-то тебя, — спросил Саша. — Маша, Даша, Катя?
Она улыбнулась, впервые посмотрев новым знакомым в лицо. Нежно голубые глаза ее посветлели:
— Таня, — тихо сказала она.
У Саши сердце екнуло. Уже шагая, он обернулся и увидел, что пугливая Таня машет им рукой. К вечеру их обогнал обоз из нескольких подвод.
— Эй, путники! — окликнул здоровенный мужик с первой подводы. — Вы не с самолета ли упавшего? По одеже вижу, не нашинские.
— Да вот чудом уцелели, — ответил профессор. — До Чебоксар добираемся.
— Э, милые, вам шагать да шагать. Садись, почтенный, подвезу.
Спасибо. Я не могу один. Мы заплатим.
Это с вас, дураков, деньги берут, чтобы в воздух поднять и вниз скувырнуть. Видели мы, как ваша птица вниз пошла. Пеших, да еще и по пути, мы без денег подвезем, потому человеку положено по земле ходить и ездить, а не к ангелам в облака забираться. Вот они и шибанули вас оттудова пинком в мягкое место.
Ценой покорного выслушивания профессором нотаций возницы, что человеку положено и что нет, воздушные спутники распределились по другим подводам и к ночи добрались до Чебоксар, как раз к московскому поезду, который и доставил их в столицу.
Клыкову не пришло в голову дождаться этого поезда, и после короткого и холодного свидания с Малышевым он, по его совету, уехал поездом в Белорецк.
Званцев знал, что Чанышев остановился в гостинице «Националы»; и нашел его в номере. Он в этот час пил чай и встал навстречу:
— Прилетел?
— Если быть точным, то всеми видами транспорта: пешим ходом, на подводе, в автомобиле, на учебном самолете и на рейсовом АНТ.
— А на слоне?
— Не понадобилось, Садык Мифтахович, — и Саша рассказал о всех своих злоключениях.
— Полон впечатлений! Рад за тебя. Богаче стал. В железнодорожном крушении ты уже побывал, с краном падал, с самолетом тоже. Теперь жди морскую катастрофу для полного комплекта, — с улыбкой говорил Чанышев, — а главное, ты умудрился живым остаться и не опоздать. Сейчас пойдем в Гипромез. Проект реконструкции нашего металлургического комбината попал в список особо важных, поскольку нам планируют самые высококачественные сорта стали плавить. Металлурга всех заводов у нас стажироваться будут. Рассмотрение нашего проекта в Гумпе, то есть в Главном управлении металлургической промышленности Наркомтяжпрома в следующий четверг, я тебя заблаговременно вызван. В Гипромезе встретишь старого знакомого, Шефера Александра Яковлевича. Ездил к нему под Москву, в Подлипки, он там заведует крупным цехом артиллерийского завода и общается с немецкими специалистами. Его у нас и забрали за совершенное знание немецкого языка.
Шефер! Первый инженер, занявшийся с Сашей, тогда еще с практикантом... Игра на рояле технического инспектора Вакара, и озорная не то девочка, не то мальчик с золотистой стриженной головкой... Все это промелькнуло в мыслях Званцева, пока Чанышев заказывал в номер второй завтрак, для Саши.
— Вы знаете, Садык Мифтахович, я срочно уезжал с завода, когда там вновь загорелись склады угля на доменном дворе. Словно бежал, как поджигатель. На самом же деле я вез вам соображения, как избежать таких пожаров в будущем.
— Это очень важно. Гипромезовские инженеры и понятия не имеют о таких пожарах. И до чего же додумался автор сверхдальней артиллерийской стрельбы? — шутливо произнес Чанышев.
— Разделить склады на отдельные герметичные бункеры, откуда уголь в скиповую вагонетку будет высыпаться через нижнее отверстие, а не так, как сейчас, когда склады представляют собой навал угля. При таком положении возможен и поджог, и самовозгорание от перегрева. И очаг огня беспрепятственно охватывает всю массу, а ветер разносит головешки через вагонеточный проход и загорается противоположный склад. На мой взгляд, бункеры должны быть снабжены автоматическими огнетушительными средствами, и не с водой, а с углекислотой. Начавшееся возгорание будет тотчас подавлено и не распространится на все запасы угля. Я об этом задумался еще тогда, когда, будучи студентом, сдуру прошел между пылающими стенами.
— Убедительно. Не зря прошел. Это будет одной из наших главных поправок к проекту. Уверен, в Гумпе поддержат, там бывшие производственники сидят. Главный инженер Точинский, главный механик Золотарев Михаил Осипович. А я, татарин-дурак, отдаю своего главного инженера реконструкции в руки Павлуновского, только потому, что мой инженер выдумал кое-что! — и Чанышев деланно схватился за голову.
— А кто такой Павлуновский? — спросил Саша.
— Я не забыл своего обещания по поводу твоей «штучки». Разведал пути, какими можно идти, и установил, что попытки реализовать твою идею снизу приведут тебя в непролазную бюрократическую тину. Увы, но изобретения у нас не реализуются, не заинтересованно используются, а «внедряются», вбиваются, как костыль кувалдой, преодолевая сопротивление. Поэтому действовать нужно не снизу, а сверху — ошеломить власть имущих. Из них в военном производстве доступнее всех Павлуновский, ведающий оборонными заводами. Вот к нему прорывайся напропалую без чиновничьей поддержки или всемогущего блата. Щелчки твоей «штучки» красноречивее любых телефонных звонков с просьбами или советами. Вот попадем в Гумп, перейдешь в другой коридор, найдешь табличку на двери «Павлуновский» и дуй с непробиваемой уверенностью, будто за спиной у тебя одобрительная толпа экспертов. Предоставь начальству самому увидеть и самому решать. Что я говорю, чему учу! Как от меня уйти, оставить завод без ценной инициативы. Безумец я, а не заместитель директора металлургического комбината. В чужие дела лезу, себе во вред.
— Не сокрушайтесь, Садык Мифтахович. Пока я с вами со своими неуемными замыслами. Из кабинета Павлуневского меня могут пинком под зад выставить, и никому, кроме вас, я не буду нужен.
— Ты нужен государству и пусть вожди его определят — где. Я умею заслонять от себя свои выгоды. Думаю, что и ты таков.
— Я хотел бы походить на вас.
— Стоит ли? Внешностью я не слишком вышел.
— Я хотел бы работать, как вы.
— А я хотел бы выдумывать, как ты. Пошли в Гипромез.
Святая святых пятилеток помещалась в непритязательном здании, где кипела инженерная мысль, создавая основу новой индустриальной страны, которой предстояло вступить в соревнование с седым Западом и его могучей промышленностью и вековым опытом передовой техники. Дерзкий лозунг «догнать и перегнать» воспринимался скептиками с усмешкой, но породил плеяду энтузиастов, которым преображенная страна обязана небывалой стойкостью противостояния прославленной технике всей Европы в прогремевшей через десятилетие Великой Отечественной войне.
Рядом с главным инженером проекта, невысоким пронырливым человеком, любившим говорить о своей преданности Белорецку, где никогда не был, сидел добродушный лысый Александр Яковлевич Шефер, с немецкой скрупулезностью просматривая чертежи переделки хорошо знакомого ему завода.
Чанышев представил им главного механика комбината Александра Петровича Званцева.
— О, мой Бог! Мы давно знакомы! Как они мудро поступили, назначив вас главным механиком. Именно на таком посту я мысленно видел вас в вашу студенческую пору.
— Но он привез кучу новых соображений, которые не обрадуют наших друзей из Гипромеза. На заводе вновь сгорели угольные склады. Это надо предотвратить в дальнейшем, — предупредил Чанышев.
— Но мы предусмотрели противопожарные средства, — заверил главный инженер проекта.
— Чтобы понять беспомощность обычных средств, надо видеть этот пожар, не уступающий лесному.
— Я видел этот пожар, и, как казалось, бессмысленный проход укрывшегося мокрым балахоном студента, — сообщил Шефер.
— Тогда послушайте, что теперь этот бывший студент предлагает, — и Чанышев попросил Званцева высказать свои соображения.
Саша пододвинул лист ватмана и, взяв чертежный карандаш, смело набросал эскиз бункерных угольных складов, поясняя их преимущество.
— На мой взгляд, это весьма продуманное техническое решение. Его стоит использовать в проекте реконструкции завода, — оценил новшество Шефер.
— Но у нас осталось слишком мало времени до рассмотрения проекта, — возразил гипромезовец.
— Но вы делаете проект не ради его рассмотрения, а чтобы дать стране высокосортную сталь, чему не должны мешать никакие пожары, — холодно заметил Чанышев.
— Разумеется, — суетливо согласился инженер проекта. — Мы предусмотрим доработки, в том числе и бункерный вариант угольных складов.
— Мне смета, деньги нужны, чтобы начать строительство, в первую очередь угольных складов, которые сгорели, — продолжал наступать Чанышев.
— Если надо, я сам сяду у вас за доску и за два дня сделаю проект бункерных складов с противопожарной углекислотной защитой, — поддержал Чанышева Званцев.
— Браво, Саша, браво! - произнес Александр Яковлевич. — Я всегда угадывал в вас человека дела.
— Пожалуйста, — сдался проектировщик. — Я согласую с руководством вопрос о допущении у нас к работе постороннего лица.
— Я не постороннее лицо, а главный механик комбината, который вы реконструируете, — осмелев, заявил Званцев.
— Я уступаю вам свой чертежный стол с кульманом. Можете приступать.
— Я готов, — отозвался Саша, засучивая рукава.
— Я протестую! — неожиданно вмешался Шефер. — Сегодня день перед выходным, служащие прибирают столы, собираются домой. Я не сомневаюсь, что Александр Петрович быстро справится с проектом бункерных складов в остающиеся дни, до рассмотрение проекта в наркомате. У меня есть предложение к белоречанам отобедать у меня в Подлипках. Вас, главный инженер проекта, я тоже приглашаю, чтобы в узком семейном кругу обсудить еще раз все проблемы реконструкции Белорецкого комбината, к которому я привязан всей душой.
— Я чрезвычайно благодарен вам, Александр Яковлевич, и за ценнейшую консультацию и, особенно, за это приглашение, — сказал главный инженер проекта. — Но именно сегодня день рождения моей дочери, и она ждет не дождется, когда ее папа придет со службы к праздничному обеду. Увольте и простите. Я просто не имею права променять семейное торжество на возможность отобедать у вас, Александр Яковлевич.
— Что ж делать! — развел руками Шефер и вопросительно повернулся к Чанышеву.
— У нас с Александром Петровичем нет таких весомых аргументов и побывать в гостях у старого друга нашего завода мы сочтем за честь. Не правда ли, Саша?
— Я с удовольствием побываю в гостях у Александра Яковлевича, что мне не удалось сделать в Белорецке, где я тайком с улицы наслаждался звучанием его рояля.
— Рояль-то у нас есть, но нет такого пианиста, как технический инспектор Вакар, а дочка Инна едва ли в полной мере заменит его. С вашего позволения, я сейчас позвоню на завод в Подлипках, чтобы супругу мою Валентину Всеволодовну, которая гоже любит Белорецк, предупредили о нашел-! приезде. Ехать не так уж далеко, каких-нибудь тридцать минут на электричке.
— Очень благодарен вам, Александр Яковлевич. Вы уж простите меня великодушно, если я чуть опоздаю. Мне надо устроиться с жильем. Попробую в «Национале», поближе к Садыку Мифтаховичу.
— И не смейте думать! Вам обоим найдется место в моей просторной квартире. Все будут так рады!
— Это уж как Александр Петрович. Он в Москве человек бездомный, а я уже бросил якорь в «Национале», и ночью мне туда звонить будут и Извеков, и жена, а она у меня не гаремная дама, а женщина современная, с характером.
— Мы отпустим вас, как только вы пожелаете.
— Тогда вопрос решен. Тем более, что с гостиницами в Москве трудновато. В «Националь» Званцеву, думаю, не попасть, а «под Липками», надеюсь, ему будет уютнее. Кроме того, по моим разведывательным данным, он сам неплохой пианист, — заключил Чанышев.
Так белоречане согласились отобедать у бывшего земляка, а Званцев обрел надежное московское пристанище.