Он металлургии радетель,
Держа заветное в секрете.
Спускаясь по лестнице с вершины наркоматской власти, Званцев встретил в главном вестибюле низкорослого, но высокомерного, как он прежде назывался, бывшего управляющего Белорецким металлургическим комбинатом Кожевникова.
— А вы что тут делаете, молодой человек, который студентом ни в огне не горел, ни в воде не тонул? — окликнул он Сашу.
— Здравствуйте, товарищ Кожевников. Я работаю здесь заместителем главного механика металлургической промышленности.
— Что? Бумажки пишете? Письма рассылаете? Да как же вам не стыдно начинающему инженеру? Вам с машинами надо возиться, а не штаны на наркоматских стульях просиживать! — и он от важности надулся, как индюк.
— Вы меня простите, товарищ Кожевников. Но я не обо всем могу вам рассказать, — сказал, как можно спокойней Званцев и направился к выходу. Кожевников остолбенел.
По Солянке проходил, как смеялся Саша, его «персональный трамвай». Он вскочил на подножку последней двери. Трамвай шел по мосту через Яузу. Оставляя справа Таганку, он затем миновал Заставу Ильича, но вот, нырнув под железнодорожные пути, двинулся по шоссе Энтузиастов, вдоль забора завода «Серп и молот».
Саша, выйдя из тамбура и держа портфель в руке, спустился на трамвайную ступеньку. В портфеле у него была огромная ценность. Говорят, события жизни повторяются дважды, один раз в форме трагедии, другой раз в форме фарса. В портфеле находилась герметичная жестяная коробка, вмещавшая три вторых обеденных блюда, которые Саша брал в наркоматской столовой, как когда-то в 1920 году он носил в судках через весь город Омск полагающиеся работникам губздрава два обеда из сумасшедшего дома. После перегибов коллективизации и развертывания индустриализации с продуктами во всей стране стало совсем худо. Ввели карточки. Жестяная коробочка с наркоматским обедом была большим подспорьем для званцевской семьи в Подлипках.
Саша внимательно следил за тем, как трамвай въехал на горбатый мост через железнодорожные пути и, прежде чем вагон разогнался по спуску, спрыгнул со ступеньки, пробежав вприпрыжку несколько шагов.
Пройдя остаток горбатого моста, он повернул налево и пошел вдоль проложенных в выемке железнодорожных путей. Остановился у второй проходной, противоположной главной, на Красноказарменной улице. От этой проходной до лаборатории электрических машин было совсем близко. Покинув наркоматскую «вышку», здесь Званцев погружался в свою «пещеру». Здесь он отдавался своему любимому изобретательству. Он выполнил пожелание Иосифьяна и математически представил разряд гипотетического конденсатора на катушку электроорудия.
Когда работа была закончена, Званцев в изумлении увидел, что получил формулу магнитного колебательного контура. Но главное, он обдумывал посещение Капицы, его турбодетандер и баллоны со сжатым до двухсот атмосфер гелием. Ведь это же огромный запас энергии!
В ту пору имеющиеся материалы не позволяли Капице у Резерфорда сделать надежный маховик, отдающий мгновенную мощность. Жидкий гелий и баллон в двести атмосфер навели Званцева на мысль о том, что механический маховик можно заменить гидравлическим. Если гидротурбина питается водой, находящейся под давлением двести атмосфер, это все равно, что она подперта плотиной в две тысячи метров высотой и мгновенная мощность в турбине при одновременном включении электропушки вместе с газом в 200 атмосфер будет колоссальной. Надо создать турбогенератор, преобразующий энергию воды под таким огромным давлением лишь на долю секунды и отдающий ее снаряду невиданной дальнобойности.
Но все это было сыро, он не мог посоветоваться даже с Иосифьяном, который был занят на XVII съезде ВКП(б) своим восстановлением в партии. Съезд, а точнее говоря Киров на нем, восстановил Андроника в партии. Радостный, прибежал он в лабораторию. Но оценить заумные идеи Званцева не смог.
— Слушай, друг! Я сейчас ничего не понимаю. Иди в наркомат и выбивай средства на устройство задуманной тобой установки.
В один из следующих дней Званцев стоял перед важным сотрудником наркомата по финансовой части с фамилией великого русского математика Чебышева. Сродни ли ему, неизвестно, но подлинным открытиям математики обогащавшим науку, он предпочитал такой счет деньгам, который обогатил бы вверенный ему отдел и с напыщенной назидательностью поучал:
— Молодой человек, я знаю, что товарищ Орджоникидзе когда-то поддержал вас, но едва ли ради таких трат. Мы не настолько богаты, чтоб субсидировать на много лет вперед пусть и самые перспективные изобретения.
Закончив свою вторую смену, на этот раз в ВЭИ, после двенадцати часов ночи, опечаленный, Саша отправился из Лефортова на Ярославский вокзал. Никакого прямого сообщения общественным транспортом не было. И Саша использовал в таких случаях своеобразный способ передвижения. На улицах Москвы появились легковые машины Горьковского завода имени Молотова, прозванные «эмками». Запасное колесо у них было вынесено наружу за багажник. Припустившись, можно было догнать машину и пристроиться на бампере, держась за этот выступ.
На не управляемых светофорами перекрестках машины притормаживали. И если поворачивали и ехали не в нужном направлении, Званцев соскакивал на ходу и выбирал себе другой попутный объект, пока не добирался до Ярославского вокзала.
Как правило, полупустая электричка через полчаса доставляла его в Подлипки, и он шел в свою квартиру, предвкушая радость семейного очага и утоление голода из жестяной коробки, в которой хранился наркоматский паек. Сегодня он не знал, как передать постигшее его поражение. Но дома его подстерегала новая неприятность. Его ждали две женщины — жена и мать, которые препирались по поводу того, кто должен встречать его с работы.
— Магдалина Казимировна, я уже просила вас не омрачать мне встречи с мужем.
— Никто не может отнять у матери право обнять сына. В вашем распоряжении спальня.
Две женщины не могли ужиться в одной квартире, и Саша уже знал, что нынешний конфликт был лишь одной из многих схваток. Все это вело к большему разладу. Чтобы его предотвратить, Петр Григорьевич последнее время подыскивал близ Москвы дачу, которую мог бы купить на привезенные из Омска деньги. Разумеется, Саша добавил бы недостающую сумму.
Во время своего отпуска приехал в Москву Коля Поддьяков. Побывал у начальника ГУМПа Тевосяна, проверявшего рекомендацию главного механика.
— С запасными частями к металлургическому оборудованию знакомы? — хмуро спросил Тевосян, глядя из-под насупленных бровей.
— Отлизал, как обоих своих сыновей.
— За их обработкой следил?
— Еще как! И жаром, и водой, и стружку снимал. И в школе, и в институте, а особенно на заводе.
— Шутку любишь?
— Шутка — двигатель культуры, Иван Тевадросович.
— Жди вызова, как в Москве квартиру подыщу...
«Убит Киров. Выстрелом в коридоре Смольного», как шептали по городу. Сталин срочно отправился в Ленинград, где произошло убийство. Ползли слухи, будто раньше рокового телефонного звонка сталинский поезд с салон-вагоном уже стоял наготове, и паровоз был на всех парах.
Убийца — некий Николаев, никому неизвестный.
Званцев не мог отделаться от навязчивой мысли, что за несколько дней до этой трагедии к ним в ГУМП приезжал с юга безликий инженер Николаев.
— Если везде отказали, разве съезд честного человека в партии восстановит? — говорил он. — Там, на семнадцатом, кто сидит? Те же партийные бонзы, что за утерю партбилета на голодную смерть обрекают. Я уж к вам зашел, может, где в Тмутаракани найдется какое завалящее место для инженеришки. В дворники не берут. Образование не позволяет. На видные должности, будь ты хоть пять пядей во лбу, исключенного с потерянным партбилетом не берут. Кем угодно готов наняться. Поеду в Ленинград (зайцем, штрафа все равно нечем заплатить!). Прямо хоть карманником становись или Раскольниковым, как у Достоевского, — наговорил всякой чепухи и ушел, оставив после себя неприятный осадок.
— Такого не порекомендуешь. Пропащий человек, — заметил Золотарев.
Неужели это тот самый Николаев? Ведь апелляции исключенных на имя партсъезда проходили через Кирова, а он, Киров, произнес замечательную речь, восхваляющую товарища Сталина. Конечно, у Званцева не было никаких доказательств, и он очень болезненно воспринял гибель второго человека в стране, который достоин был заменить Сталина.
Говорят, Сталин в Ленинграде велел привести убийцу. И когда тот, упав на колени, стал лизать ему сапоги со словами: «Это они! Это они!», он ударил его сапогом в лицо. Чекисты уволокли преступника в коридор.
Эхо подлого выстрела имело страшные последствия. И, прежде всего, в семье Званцева. Приехав ночью от Иосифьяна с намечающейся идеей гидравлического маховика и полной жестянкой жаркого из наркомовской столовой, Саша застал Инну и ее мать в слезах.
«Оказывается, — писал он Косте, — вечером был арестован Александр Яковлевич Шефер, этот безупречный инженер, энтузиаст индустриализации и боец трудового фронта грозящей войны. Он никогда ни в чем не был замешан, не состоял в партии и не высказывал своего мнения ни по поводу уродства коллективизации, ни по поводу взглядов оппозиционеров. Он как провалится в бездну. В ГПУ, куда на протяжении нескольких лет обращались родственники, сообщали, что среди заключенных такой не числится.
Грозная «тройка», даже без допроса обвиняемого и суда над ним с привлечением защиты, присудила его к высшей мере — десяти годам лишения свободы без права переписки. Это означало расстрел. Даже эти горькие сведения несчастной Валентине Всеволодовне удалось получить как-то со стороны.
Родители мои успели переехать в купленную дачу. Инна могла приютить осиротевшую семью в освободившейся комнате.
Утром в электричке я только и слышал о злодейском убийстве, и о том, что «враги народа поднимают голову». В наркомате была полная растерянность.
С Точинским пришлось объясняться самому
Говорят, что к начальству никогда нельзя обращаться с двумя просьбами. Я нарушил эту чиновничью заповедь.
Инна должна вскоре родить, и я устроил ее в родильный дом имени Крупской, один из лучших в Москве. Точинскому я сказал:
— Как вы знаете, инженер должен всегда расти. И если я от главного механика металлургического завода вырос с вашей помощью до заместителя главного механика всей металлургии, то именно с вашей помощью я могу теперь перейти на самостоятельную работу главного инженера или технорука опытного завода ВЭИ, с которым творчески связан.
Точинский подпер щеку рукой и с укором сказал:
— Покидать нас хотите? Не ожидал. Может, жалование прибавить?
— Heт, лучше выполните еще одну мою просьбу.
— Ну, что еще может быть хуже? — и Точинский положил оба кулака на стол. — Валите уж оптом.
— Я жду ребенка. Его нужно отвезти под Москву, в Подлипки. Начинать с просьбы на новом месте работы считаю неудобным, а у вас, может быть, заслужил такую любезность.
Точинский зажмурил глаза и рассказал притчу:
— В истории есть легенда, будто бы царь Соломон, выслушав двух женщин, считавших каждая себя матерью одного ребенка, вынес соломоново решение. Спросил, какая из женщин согласится, чтобы он разрубил ребенка пополам и каждой дал по половине. И когда одна женщина, поджав губы, согласилась, а другая зарыдала, отказавшись от ребенка, он отдал ей дитя со словами: «Настоящая мать согласится на воспитание ребенка у другой женщины, но никак не на его смерть». У нас с вами другая ситуация. Пополам вас уже разрубили между ГУМПом и ВЭИ. Поэтому я соединяю две ваших просьбы в одну. Я дам свою машину для того, чтобы вы доставили домой своего ребенка в целости и сохранности, когда это потребуется. Но до этого вы продолжите работу у нас, — и он встал.
Так закончилась моя работа в родной металлургии, о чем с грустью пишу тебе, дорогой мой Костя, в дорогой мой Белорецк», — и Саша запечатал письмо. Оно теперь пойдет к Уральским горам с надежным попутчиком.
Все изменилось в жизни Званцева. Он привез живой комочек, которому предстояло в жизни стать военным моряком, капитаном первого ранга, командиром защиты с воздуха всех военных флотов СССР.
Саша перешел на работу в опытный завод. Но Иосифьян, придумавший эту комбинацию в расчете на то, что директором завода был его земляк Сомхиян, не рассчитал, что технорук, на место которого он прочил Званцева, уходить раздумал. И пришлось стать Званцеву начальником производства. Да и техноруком бы он теперь, беспартийный, к тому же еще и зять врага народа, выглядел мало подходящим.
Но во всякой туче бывает просвет. И в январе 1936 года Иосифьян ворвался в служебный кабинет Званцева с газетой «Известия» в руках:
— Ты знаешь, знаешь... Твоему сценарию «Аренида» на международном конкурсе присудили высшую премию. А третью премию, знаешь кто получил? Знаменитый Капица — наводнил в фильме рынок искусственными алмазами и брилиантами. Паника, кризис! Он мог бы предложить что-нибудь похлеще и явно уступил тебе. Я покажу газету директору ВЭИ, подниму твои акции.
Но денег на гидромаховик наркомат так и не дал. Он уже не походил на ВСНХ. В нем былые бюрократические цветочки превратились в махровые ядовитые плоды.
— Слуший, кацо. Всяким пролазам лягушачьими прыжками по партбилетовым ступенькам можно забраться на гору, где Серго с Кировым высоко стояли и далеко видели, а жабьи мозги пролазы так внизу в болоте и оставили и дальше своей пасти не видят. Кого бы проглотить?». И то, что для людей мыслящих деревянная трубка была убедительнее свернутых трубами ватманов с расчетами и чертежами на столах важных денежных жаб, говорит о движении в сторону. И нет простора прогнозу. Пусть пока электропушки с киноэкранов стреляют. Это уже не пара пустяк! Подводная лодка «Наутилус» десятилетиями плавала по страницам книг, а все-таки вышла в море. Нет, я все-таки все это выложу директору ВЭИ, чтобы поднять твои акции. Иметь такого лауреата во главе производства — не пара пустяк.
Но Рабинович холодно отнесся к премии Званцева.
— Не инженерное это дело, — назидательно сказал он. — Вот Алексею Толстому — перо в руки, а начальнику производства — заказы выполнять без задержек надобно. Недовольства много. Ей-Богу, я не решился бы поручить опытный завод Владимиру Владимировичу Маяковскому, хоть тот и страстно призывал стихом: «Твори, выдумывай, пробуй!». Подыщите себе другого заведующего производством. Менее отдающегося кино, театрам и литературе. А то ваш протеже позволил себе выступить с пением на заводском вечере перед подчиненными арии Дон-Жуана. Так авторитет не зарабатывают.
Званцеву ничего другого не оставалось, как самому уволиться в поисках места работы. В вестибюле одного из ближних к вокзалам многоэтажных домов Сашу привлек своеобразный лифт с открытыми непрерывно движущимися кабинами. Правая спускалась, а левая поднималась, словно нанизанные на нить четки, а потому называвшимся «Pater Noster».
Люди на ходу входили или выходили из кабин, дождавшись, когда они поравняются с нужным этажом.
— Входите, входите, — потянула Сашу за руку бойкая, миловидная девушка, заметив его замешательство. — Здесь, как в метро, надо встать на бегущую дорожку. Вам на какой этаж? — просила она, когда лифт уже поднимался.
— На третий, — наугад назвал Званцев.
— Я так и знала, что нам вместе. Меня зовут Муся. Я работаю в Центральном конструкторском бюро редукторостроения. Вы его ищите, я вас раньше не видела. У нас два начальника. Директор Ничепоренко Остап Тарасыч. Хитрый хохол, как мы его зовем, и жадный. Если вы заказчик, то к нему. Он цену заломит. Торгуйтесь. Если с нами работать хотите, то — к главному инженеру Александру Ивановичу Мишарину. Веселый человек, сибиряк. Когда надо говорить: «На всякий случай» или «Для безопасности» — он говорит: «Для опасности». Чудак невозможный, толстый и милейший наш человек! У нас два главных отдела: проектный и научно-исследовательский. Первым заведует добряк Хвостов, хоть «граф» — а практик, вторым — злыдня Сапрыкин, он же парторг. К нему на поклон надо к первому идти.
Не успел Саша вставить слово, как оказался в просторном помещении с выгороженным для дирекции «аквариумом» с двумя сдвинутыми вместе письменными столами.
Званцев открыл стеклянную дверь и поздоровался.
— Здоровеньки булы, — отозвался директор. — С заказом затейливым — до мене. За работой руку протягаете — так вот к ему, — и он указал на своего визави.
Званцев Александр Петрович. Окончил Томский технологический институт в 1930 году. Работал главным механиком Белорецкого металлургического завода.
— Тогда в прокатном цехе ты с ремонтом редукторов повозился?
— Повозился, — признался Званцев.
— «Теперь для опасности» с бумагоделательным цехом повозишься, нашим проектным отделом заведуя. Томичу-инженеру восемьсот эр по полнолуниям.
Званцев выбрал место в центре первого ряда, взяв себе обычную чертежную доску, чтоб чертить самому, а выданный ему письменный стол поставил рядом, чтобы просматривать на нем работы подчиненных. При этом сам он развернулся лицом к чертежному залу, где все доски поставил под углом, чтобы видеть, кто и чем занимается.
Поначалу это не всем понравилось, и бывший заведующий «граф» Хвостов был подослан к новому начальнику, чтобы выяснить, на что тот способен, кроме перестройки чертежных рядов и роли надсмотрщика.
Но цели своей — резкого повышения дисциплины, прекращения занятий посторонними делами и чужими, «левыми» чертежами — Званцев мгновенно добился.
Александр Иванович Мишарин прогуливался между обновленными рядами своей армии и тихо говорил себе под нос:
— «Не плохо для опасности». Совсем не плохо! Все как на ладони.
А в директорский «аквариум», пользуясь отсутствием главного инженера, прошмыгнул Сапрыкин.
— Это возмутительно, — прошипел он. — Опять на видную должность без согласования с треугольником проползла беспартийная гнида!
— Як так — без треугольника? Муся-парторг сама его сюда привела. «Для опасности» при мене с ним балакал. А вот и ты подоспел. Приказа я еще не подписал, — с хитрецой добавил Ничипаренко.
— Як да як! Да вот так! Вспомните, как эту «научную каланчу» на работу взяли? Гарцует, як гетман. Сажень проглотил и страшится хоть каплю горилки из хрустальной вазы не пролить. Тоже мне Петрусевич Альфред Иванович. Копни — вереница шляхтичей объявится, — Сапрыкин, желая польстить директору, старался ввернуть украинскую мову, плохо ее зная.
Остап Тарасович поморщился.
— Вон наш Александр Иванович новые чертежные ряды проверяет. Вернется, можете побеседовать, — на чистом русском языке ответил парторгу директор.
— И верно, наш Олесь Македонский обходит дружины свои. Убеждается, все ли стекло в Красное море.
— Ежели бородатым анекдотом блеснуть хотели, то не «стекло в Красное море», а образовалось Мертвое море, как Александр Великий по малой нужде остановил войска, — снисходительно поправил Ничипаренко.
Парторг смутился и ушел.
Первым, принеся два листа с разными зацеплениями, пришел к Званцеву его предшественник Николай Иванович Хвостов.
— В нашем перманентном соревновании с научно-исследовательским отделом мы постоянно боремся за тип зацепления зубьев. Мы по старинке за эвольвентное, а они разработали с появлением у них Петрусевича выгодную технологию обработки зубьев по окружности в гипоидном зацеплении. Вот им и хочется куда-нибудь ее всунуть. Так на чем нам остановиться, Александр Петрович, для бумагоделательных машин Северного комбината, — и Хвостов развернул перед Званцевым два чертежа.
«За советом пришел или прощупывает?» — мелькнуло у Званцева.
— У вас в прокатных цехах какие зубья чаще срабатываются? — продолжал спрашивать тихий Хвостов.
— Металл срабатывается там, где трется. В идеале зубья должны обкатываться друг по другу. И я бы меньшую зубчатку делал бы вообще без зубьев.
— Как это так? — поразился Хвостов.
— Вместо зубьев хорошо бы поставить набор одинаковых шлифованных шарикоподшипников, плотно насажанных на стальную ось. Зубья останутся только на большой, они и будут толкать, вращая шарикоподшипники. Никакого скольжения, одно перекатывание.
Вот что значит поработать и на Уральском металлургическом, и на шведской фирме «SKF», — восхитился Хвостов.
Но в чужой монастырь со своим уставам не ходят. Беззубые зубчатки поставим на какой-нибудь менее ответственный объект. Даже не трущиеся зубья надо обкатать, — и Саша улыбнулся.
А почему зы выбираете нашу эвольвенту, отказываясь от гипоидной? — сдерживая радость, поинтересовался Хвостов.
— Гипоидная передача хороша для перекрещивающихся осей. В нашем случае это внесет дополнительные трудности. Другое дело — автомобиль, трактор или тепловоз, который завтра вытеснит паровоз, какой бы совершенной паровой машиной он ни был.
— Значит, опять наша взяла, — обрадовался Николай Николаевич. — Наше соперничество прозвали «войной Алой и Белой розы».
— Какого же мы цвета? — рассмеялся Званцев.
— Где парторг Сапрыкин, там и платочек алый от хронического насморка и склонности к апоплексии.
— Нехорошо, нехорошо так, — покачал головой Званцев. — Индустриализация —- дело общее.
— И не жалейте этого злыдня. Он узнает о вашем решении, сразу же побежит с жалобой к нашей «ученой каланче», научному руководителю бюро Петрусевичу Альфреду Ивановичу. Будет во всю Ивановскую вопить: «Опозорить новичок нас хочет. Зубчатку, как старушечий рот, без единого зуба предлагает».
— Что ж, ваш знаток зацеплений напомнит, что зацепление в роликовых передачах без зубцов обходится, но роликовые цапфы в подшипниках трутся и изнашиваются.
Хвостов отправился по чертежным рядам с сообщением, что на этот раз наша взяла и что новый заведующий проектным отделом — «дока-парень», самого Петрусевича вместе с Сапрыкиным не боится, по-своему, по-нашему дело поворачивает, на авантюры не идет, и сработаться можно.
Дошла очередь до Мишарина, сказавшего:
— Вот что значит, Томск «для опасности» взять!
Званцев обрел авторитет. Работа в «Оргаметалле» была близко от трех вокзалов, оставалось время на завершение романа. Но все всегда меняется в мире и далеко не всегда к лучшему. Помещение «Оргаметалла» с лифтом «Pater Noster» осталось минувшей мечтой, и Бюро редукторостроения переехало на опытный завод или, другими словами, «на край света», куда надо было добираться полтора часа: на электричке, потом до конечной тогда станции метро «Парк культуры», откуда приходилось идти, как канатоходцу, по парапету набережной, где с одной стороны была непролазная грязь, а с другой — холодная Москва-река.
Времени на шахматы не оставалось. Но именно они пришли ему на помощь. Со времени работы на восьмом заводе Званцев числился в команде общества «Зенит» на третьей доске. На первой доске играл гроза прославленных гроссмейстеров, красавец, кумир всех почитательниц рыцарей шестидесяти четырех клеток Евгений Загорянский. Он работал в ВЭИ, ведая аккумуляторной мастерской. После перехода Званцева к Иосифьяну шахматная доска в обеденный перерыв, несмотря на подавляющее преимущество Загорянского, сблизила и сдружила их. Вторую доску защищал военный, профессор математики Семен Абрамович Коган, а две последние доски занимали две противоположности — буйный весельчак Виктор Егоров, почему-то прозванный «турком» и тихий, слабый шахматист, но всемирно известный шахматный композитор Михаил Николаевич Платов, совместно с братом своим, Василием Николаевичем, ставший одним из первых классиков этого жанра. В этом составе команда приняла участие во Всесоюзных состязаниях спортивных обществ СССР, заняв первое место.
Приз игрокам вручал сам экс-чемпион мира по шахматам, профессор, философ и математик Эмануэль Лас-кер в зале Центрального Дома работников искусств, который еще только строился. Временно он размещался в полуподвальном помещении одного из домов кооперативного актерского комплекса. По невероятному стечению обстоятельств на первом этаже там жил знаменитый профессор-отоларинголог Александр Исидорович Фельдман, впоследствии причисленный к группе «врачей-убийц», замышлявших якобы заговор против товарища Сталина, но оправданных и выпущенных на свободу сразу после кончины вождя. К этому времени, кстати говоря, шахматный лидер «Зенита» Женя Загорянский был уже женат на дочери Александра Исидоровича, тоже отоларингологе, докторе наук. Званцев, как друг Загорянского, часто бывал у них, вспоминая вручение им первого приза в полуподвале этого дома Эмануэлем Ласкером, уехавшим в Америку.
Как во всяком спортивном соревновании, шахматное командное первенство спортобществ имело своих болельщиков. Один из них был со странной фамилией Элиокумс, начальник конструкторского бюро Мытищинского вагоностроительного завода. Он преклонялся перед Михаилом Николаевичем Платовым и бывал на верху счастья, одерживая над мировой знаменитостью победы в легких партиях. От него он узнал, что в команде играет еще один этюдист — Александр Званцев, видный инженер, которого стоит заполучить для разработки механической части нового трамвая...
Ставить фильм «Аренида» взялся знаменитый режиссер и актер Эггерт, недавно выпустивший нашумевшую картину «Хромой барин». К несчастью, в пору ленинградской бури (после Кировских событий) Эггерта постигла судьба Шефера. Одного звучания фамилии было достаточно, чтобы он бесследно исчез. А после него за невезучий фильм никто браться не решался. Но «соавтор» Званцева Шапиро не опустил рук и поместил в популярной ленинградской газете премированное либретто. А к Званцеву после этого пришли два редактора издательства «Детиздат»:
— Нашему издательству очень понравился ваш замысел, который мог бы стать интересной книгой для детей. Не пытайтесь сразу отказаться. И я, заведующий редакцией, Николай Александрович Абрамов, и ваш непосредственный редактор Кирилл Константинович Андреев окажем вам посильную помощь, если вы согласитесь написать приключенческий фантастический роман.
Нужно было обладать легкомыслием и дерзостью юности, чтобы взяться Саше за такой сизифов труд, о котором он не имел ни малейшего представления. Достаточно сказать, что заказанный роман будет переписан от строчки до строчки одиннадцать раз, прежде чем обретет известную читателям форму.
Один раз в неделю, по средам, Званцев ехал на электричке из Подлипок, затем на метро до «Дворца Советов» (который так и не был построен), чтобы прочитать написанную и переписанную Валентиной Всеволодовной очередную главу, жадно следя при этом за выражением лица читателя. Когда роман близился к концу, Кирилл Константинович признался, что никогда в жизни не читал более обещающей и более беспомощной рукописи.
Весной 1937 года в газете «Правда» появилась статья первого секретаря ЦК ВЛКСМ товарища А. Косарева, где сообщалось, что ленинградские сектанты, прочитав в газете либретто «Арениды», объявили своей пастве о близком конце света и обязали паству отдавать все свое состояние пастырям, чтобы вымолить себе у Бога спасение. Званцев понял, что теперь печатать роман нельзя, хотя никто и не указывал ему на это.
К тому же Саша заболел, все майские праздники провалялся в сорокоградусном жару и думал, думал, думал... Заменил космическую катастрофу всемирным пожаром, вызванным достижениями науки.
Так роман «Аренида» становился «Пылающим островом». В нем надлежало сохранить захватывающий сюжет и образы основных героев, Кленова и Вельта, представляющих двух представителей враждебных миров, стоящих перед общей гибелью. Но роман еще предстояло написать.
Между тем дела Званцева в «Оргаметалле», где он занимал пост заведующего проектным отделом центрального конструкторского бюро редукторостроения, шли не так уж хорошо. Повторялась Белорецкая история, и беспартийный на руководящем посту, как правило, оказывался по мнению партийной организации, нежелательным лицом в коллективе. Однако это не помешало Званцеву. Ему в тот момент казалось, что он закончил свой первый роман «Аренида». Под влиянием рекордных перелетов из СССР в Америку Чкалова и Громова, он увидел крайне дешевый способ сообщения между континентами — в прямолинейно проходящих подо льдами Северного полюса металлических трубах подводного плавающего тоннеля. В нем электрические поезда, способные развивать скорость до двух тысяч километров в час, быстро переносили пассажиров с континента на континент...
Пригодилась его виртуозная работа на пишущей машинке. И во Ергмя очередного ночного дежурства в «Оргаметалле» за одну ночь он написал либретто своего второго романа «Арктический мост». А еще через два дня, несмотря на все хлопоты Александра Михайловича Мишарина, который в сердцах сказал Званцеву, смачно сплюнув в угол: «Нельзя, друг Саша, без партбилета голову над парттыквами высовывать, а ты вздумал романы писать!», — получил от якобы недовольного его загадочным ночным занятием руководства приказ о своем увольнении.
Беспартийность затрудняла Званцеву поиски новой работы. Новое изобретать!..
И остался столь удачливый Саша Званцев без средств к существованию. Но в нем таился находчивый юрист. Мотивировки к его увольнению не было никакой, ни взысканий, ни предупреждений, что заставляло осторожных кадровиков в любом другом месте подозревать что-то предосудительное. Он подал на свое руководство в суд за нарушение КЗОТа и нанесение ему материального ущерба. Блестяще выиграл процесс, борясь с противником-юрисконсультом, как кошка с мышкой. Суд арестовал счет «Оргаметалла» в банке. Хоть Сашу теперь слезно молили вернуться к редукторам, он получил свои 800 рублей в месяц за вынужденное время простоя, позволившее ему отличиться на шахматном поприще и познакомиться с болельщиком их шахматной команды, мытищинцем Элиокумсом. Тот предложил ему самостоятельную работу за чертежной доской вблизи Подлипок и 900 рублей в месяц. У Званцева оказались преданные помощники. Два лучших конструктора «Оргаметалла» пошли следом за ним.
Он ввел новшества в московский трамвай: тормозную систему с автоматическим подхватом человека, попавшего случайно па рельсы, и механический, но мало удачный, подъем оконных стекол.
К пробному прогону трамвая через Москву он пригласил приехавшего создавать трест Поддьякова. Кстати, он сам собирайся впервые в жизни вести трамвай.
— А вы знакомы с контроллером? — спросил Званцева начальник депо.
Званцев представился:
— Могу заверить, как главный механик металлургического завода, я всегда сам испытывал куда более сложные машины.
И, как заправский вагоновожатый, проехал через всю Москву. В неожиданных местах на рельсы подбрасывали чучела, подхватываемые изобретенным Званцевым приспособлением.