В лесу, в горах, на чистом месте
Завод-загадка вмиг возник.
Управляющий трестом “Союззапчермет”, поставляющим запасные части оборудования металлургических заводов, Николай Зосимович Поддьяков, все такой же неуклюже высокий и смешливый, приехал к своему закадычному другу Саше Званцеву. Однокашники Томского Технологического института, они вместе работали на Белорецком металлургическом комбинате, а в конце войны по демонтажу немецких заводов Германа Геринга в Австрийских Альпах.
Он был из тех немногих друзей, кто не осудил Сашу Званцева за уход его из семьи к Тане Малама после ультиматума жены Инны Александровны, требовавшей, чтобы дочь его от первого брака Нина не приезжала в Москву учиться в вузе.
Званцев не мог пойти на это и, уйдя из семьи с двумя детьми, старшую дочь Нину, окончившую школу с золотой медалью, устроил в Московский энергетический институт МЭИ, где ректором была намечавшаяся к ним в институт парторгом КЦ Валерия Алексеевна Голубцова.
Пролетели годы учебы Нины, пока отец был в армии и, вернувшись с фронта полковником, не остался главным инженером созданного им во время войны совместно с академиком Иосифьяном научно-исследовательского института электромеханики, а посвятил себя литературе.
Поддьяков с насмешливой улыбкой прошел с Сашей за ширму, отгораживавшую Танин уголок проходной комнаты, где, кроме них с Сашей, жили еще ее бабушка и дядя Игорь Александрович.
— Ну как, великий литератор? — с обычным своим “подъелдыкиванием”, как он о себе говорил, начал Коля. — Ширмой расплачиваешься за свой уход из техники в литературу, из институтской шикарной квартиры в “прелестный” этот уголок?
— Не только ширмой, еще и синяками за “Арктический мост” и Тунгусский метеорит.
— Все пишешь романы за этим туалетным столиком у этажерки с десятком книг. А где же писательские книжные шкафы во всю стену?
— Они в будущем. Я о них фантазирую, а пищу потому, что не могу не писать, как ты не можешь обойтись баз подковырки.
— Я соседей твоих по комнате жалею, слушающих треск машинки за звукопроницаемой перегородкой.
— Когда ухожу на квартиру Таниной родственницы, стук машинки здесь не слышно, особенно из подмосковных домов творчества, где я работаю, как мы с тобою в Белорецке, и день, и ночь. Встречаюсь там не с технарями, вроде тебя, а с замечательными писателями и поэтами. И рояль там есть. Помню, подошел ко мне Иван Семенович Козловский, как сыграл я свой фортепьянный концерт, который ты не раз слышал.
— Да. Оглушительная музыка.
— А он спросил, почему она такая печальная?
— Это он тебя пожалел.
— Не все меня там жалели. Дружил я в Малеевке с великим писателем Константином Сергеевичем Паустовским. Неиссякаемый устный рассказчик. И бродили мы с ним по Берендеевой лесной тропе, и я восторженно слушал. В Москве он к нам сюда обедать как-то приходил. Соседи сбежались посмотреть на знаменитость. Учил он меня играть на бильярде, а я не прочь был литературе поучиться у него. Писатели, как правило, друг друга не читают, а я предложил ему свои полярные новеллы, написанные после Арктики. Признаться, по невежеству, как ты скажешь, гордился ими.
— И что же он сказал?
— Вернул мне книгу со словами: “А вы все-таки не наш”.
— Впору бросить писать. Я всегда это тебе советовал.
— Нет, друг Коля, я принял это, как свою проверку на прочность. Не отступился я. Хоть на подоконнике, но пишу.
— Как академик тот, что диссертации свои на подоконнике писал.
— В академики не лезу, как ты в министры. И в верха ты вхож, и, надеюсь, просьбу передал, чтоб дочь после института в Тьмутаракань не загоняли.
— Во первых: не в Тьмутаракань, а на Урал, куда и нас с тобой по окончании института направили. А во вторых: ты сам себе, вернее ей, навредил.
— Что ты чепуху несешь!
— Я ради тебя до самого верху дошел, где по трестовским делам бываю. И вот что меня попросили тебе передать. “Почему писатель Званцев в своих романах зовет молодежь на великие свершения…, а для своей дочери исключения просит?”
— Да, возразить нечего. Меня моим же хлыстом огрели.
— Да, друг, терпи. А дочери скажи: вверху считают, что ее по особому отбору на самое важное дело посылают, и что надлежит ей достойно заменить отца в технике.
И отправилась вчерашняя студентка с запасом знаний и несокрушимой воли в уральскую глухомань, где на берегу чудесного озера росли корпуса нового завода. Здесь предстояло применить свои познания. Неожиданное ждало ее. Поселили молодых специалистов в общежитии, устроенном в зэковском бараке. Пришел туда еще не старый “дед с бородой” и весело приветствовал всех:
— Физкультпривет! — и, беседуя с каждым, присматривался к ним, словно выбирал из них надежных, и к любому искал подход.
— Так чему вас в институте обучали? — спросил он Нину.
— Автоматике и телемеханике, — ответила вчерашняя студентка.
— Переучиваться придется. Дадим вам знатных лекторов, таких как Флеров и Петржак. Небось, слыхали?
— Конечно. Физики они. Но я приехала работать, а не за парту снова сесть.
— Похвальное стремленье. Но прежде, чем начать работу, подписку надо дать. В строжайшей тайне сохранить все, чему здесь вас научат, как щит создать от атомных бомбардировок.
— Как вас понять, Игорь Васильевич? — спросила Нина. И добавила: — С меня подписку уже взяли. Так, что это за щит?
— Щит этот – страх получить ответный атомный удар. Единственное, что способно отрезвить американцев, воображающих, что лишь у них есть атомная бомба, а мы с вами должны создать ее у нас,— твердо сказал “дед”, заметив, что вокруг собралась остальная молодежь.
— А немцы сделать это не смогли? Ведь у них был профессор Гейдельберг, — за всех интересовалась Нина.
— Да, он немало сделал для расщепления ядра и первым указал, что вещества, пригодные для взрыва можно получить, облучая Уран-38 нейтронами, замедленными в тяжелой воде.
— Уран-235 или Плутоний, в природе не встречающийся, – подсказала неуемная слушательница.
— Откуда вам это известно?— насторожился “дед”.
— Отец мой, Званцев, в своем рассказе “Взрыв” описал природу атомного взрыва.
— Здесь нам с вами предстоит получать пригодные для этой цели вещества в промышленном масштабе на ректоре “А”, или “Аннушке”, как его уже прозвали.
— Но почему немцам это не удалось?
— Гейдельберг по инерции исследователя или намеренно тормозя, повел программу путем, заведшим их в тупик. В войну они не могли получить в нужном количестве тяжелой воды, а заменить ее графитом считали невозможным, ибо ничтожные примеси, скажем, в миллионной доле бора, уничтожала способность углерода поглощать нейтроны. А мы пошли отвергнутым ими путем, когда от нас с удивлением приняли заказ на углерод “дьявольской”, как говорили на заводе графитовых стержней, чистоты, пригодной хоть для искусственных алмазов. И московский опытный реактор с такими графитовыми стержнями позволил получить, правда, в малом количестве, нужные нам вещества. Вам предстоит делать это повседневно на “Аннушке”.
Так состоялась первая лекция Курчатова молодым специалистам, которые снова сели за учебные парты, слушая Георгия Николаевича Флерова и Константина Антоновича Петржака, о ком слышали, как о знатных физиках.
Заново переучивались молодые инженеры, и в их числе Нина, привлекшая к себе внимание “деда” своими активными вопросами.
Но прошло несколько лет многотрудной работы этих молодых инженеров, прежде чем, освоив неизвестное производство, стали они опорой новой отрасли.
Нина даже отцу не говорила о своей работе. Он лишь знал роль Курчатова в решении атомной проблемы. Знал он и то, что стала Нина стражем технологии объекта, но как это случилось он не ведал. Не представлял какой разговор произошел у дочери с директором ее завода, выполнявшим задание Курчатова, вспомнившего о занозистой недавней студентке, когда через годы встал вопрос о строгом соблюдении технологии промышленных реакторов.
Нина явилась по приглашению своего директора, который заявил, что говорит с ней по поручению самого Игоря Васильевича Курчатова. А перед ним и Нина, и все ее соратники преклонялась, как перед местным богом, и потому Нина взволновалась, как будто к ней сошел сам бог, хотя директор совсем на него не походил, но приветствовал ее весело по-Курчатовски:
— Физкультпривет! Пожалуйста, садитесь. Есть области, в которых женщина мужчине даст сто очков вперед, когда заходит речь об аккуратности, дотошной скрупулезности. И я ознакомился с вашей работой за прошедшие годы, когда вы выходили в смену на промышленном реакторе. Думаю, что вас не напрасно представили к высшей награде и рад поздравить вас с заслуженным Орденом Ленина. И от имени Игоря Васильевича тоже.
— Спасибо. Эти поздравления особо ценны.
— Нам надо думать, как рационально использовать опыт наших молодых ветеранов. Как вы смотрите на то, чтобы взять на себя заботу о соблюдении технологии графитового цикла, нарушение которой чревато пагубными последствиями?
— Я польщена и волнуюсь, но соглашусь, если вы дадите мне неограниченные полномочия.
— Ого! Что вы имеете в виду? — откинулся директор на спинку кресла, изучающе глядя на собеседницу.
— Право отстранения от работы, — невозмутимо продолжала Нина, — любого нарушителя жесточайших правил; и в разработке их я приму участие вместе с нашими учеными.
— Вы требуете себе диктаторских полномочий?
— Игорь Васильевич для нас атомный бог. Скажите, охрана нашего объекта, который он создал, вооружена?
— Что за вопрос? Разумеется.
— Так почему же для внешней охраны оружие само собой разумеется, а наделение административными правами внутренней инженерной охраны жизни ваших сотрудников надо считать диктатом? Или я ошибаюсь?
— Ну, девочка моя, наделил вас Бог характером!
— Игорь Васильевич знает, у меня у самой девочка Катя. И наш сосед по общежитию академик Александров Анатолий Петрович ее в коляске возил. Я вышла замуж за Сергея Аникина, более раннего выпускника МЭИ, теперь, такого же директора, как вы, только другого завода “Маяка”. А характером, честное слово, меня не Бог наделил, а родители, оба инженеры. И как вы думаете, для несения службы охраны атомной технологии характер нужен? И какой?
— Ну, Нина Александровна, пережали вы меня, хотя и на нашей работе, конечно, характер требуется. Вот Игорю Ваcильевичу и пришлось бросить свои любимые диэлектрики и размагничивание военных кораблей, чтобы заняться нашим с вами делом. И ради этого наделяю вас от его имени требуемыми полномочиями. Будьте у реактора неколебимо строгой “технологической ведьмой” и примите участие в исследовании углеродных стержней. Персонал смен у вас обучение проходить будет.
Вслед за директором оценил Нину Александровну Аникину сам Славский, директор “Маяка”, и другие руководители завода с прославленными реакторами.
Званцев мог гордиться своей взрослой дочерью, о которой сказал ему верный его друг, Зосимыч:
— Не трать, друже, силы. Опускайся на дно. Дочь твоя всплывет высоко, страну нашу щитом прикроет.
Не понял тогда Саша “каким щитом и от чего”. Но больше ничего не сказал Поддьяков, хотя знал, куда и зачем направляют Нину.
И только после награждения дочери Орденом Ленина, высшей наградой Страны, вслед за испытанием атомной бомбы, понял Званцев, чему служит его дочь.
Понял это и президент США Дуайт Эйзенхауэр, сказавший своим помощникам, что “В атомной войне не будет победителей и подготовка к ней нужна лишь для наживы военно-промышленному комплексу”.
Но “военная машина”, запущенная в интересах этого комплекса, работала, независимо от взглядов и высказываний президента.
Сергей Алексеевич Аникин вернулся со своего завода, когда Нина Александровна была уже дома.
— Ты знаешь, — еще в дверях объявил он, — самолет сбили.
— Где? — удивилась Нина. — Чей?
— Над нами. Американский, разведывательный, У-2. Пилот катапультировал. Жив. Забрали его наши.
Гудел дневной Париж. Толпы прохожих шли по улицам, знавшим и королевских гвардейцев, и мушкетеров, и неистового Сирано де Бержерака, хитроумных их высокопреосвященств кардиналов Ришелье и Мазарини, террор гильотины Конвента, и террор генерала Тьера с массовым расстрелом участников Парижской коммуны на Парижском кладбище “Пьер де ля шез”, у “Стены коммунаров”, до наших дней сохранившей следы пуль...
Это был знаменательный день послевоенной встречи президента США Эйзенхауэра и сменившего Сталина на посту и руководителя Советского Союза, первого секретаря КПСС Никиты Хрущева.
Множество журналистов толпились у Елисейского дворца в ожидании высоких и непримиримых собеседников, один из которых перелетел через океан, а другой приехал с края света.
И вдруг, как включенный электроток, пронесся по журнальной братии шепоток:
— Он не приедет, отказывается встречаться с Эйзенхауэром.
— Это неслыханно! Кто он такой? Что он себе позволяет? Американский президент вправе вызвать его на дуэль. И весь мир будет ему аплодировать. Эти большевики не знают приличий!
— Едва ли мир будет аплодировать возрождению былых диких традиций. И едва ли генерал пойдет на это. Он слишком здравомыслящий человек. И потом знает !кошка чье мясо съела”. Ему не отступиться от того, что большевики осмелились сбить над своей страной американский разведывательный самолет У-2, так что былому главнокомандующему союзными войсками в Европе придется утереться и сделать хорошую мину при плохой игре.
— Боюсь, как бы плохая игра не вылилась в третью мировую войну, притом атомную.
У-2, сбитый над озером, где вырос Нинин завод атомных реакторов, показал, насколько американцев интересует центр Курчатова и все, кто работает в нем, в том числе и взрослая дочь Званцева. Она же сумела, наряду со своей работой, подарить отцу двух внучек Катю и Наташу, ставших любимицами деда.
— А как с твоими шишками за тунгусский метеорит? — спросил перед уходом Коля Поддьяков.
— Есть продолжение. Пришел ко мне на Союз писателей пакет из Америки от образованного индейца из резервации в штате Нью-Мексико. Вот прочти, перевод приложен. Посмотри фото. Подбило это меня на новый опус. Хочу внести ясность в эту загадку, как в тунгусский метеорит.
— Смотри, Саша. Оторвут тебе голову или что пониже, — с усмешкой сказал Коля, уходя.