Глава девятая.ДАР СЧАСТЬЯ
В полярную полночь, в "ясный лунный день", когда в середине антарктической зимы полная луна всходила в дневные часы, академик Николай Алексеевич Анисимов женился на Аэлите. На ледоколе отпраздновали это событие шумно. Гремело радио, лучи прожекторов отплясывали в небе так же, как участники экспедиции на палубе. Космонавт Федор Иванович запустил запасную ракету торможения, которую не использовал в космосе. И она умчалась на огненном хвосте к звездам, на время став одной из них. Аэлита светилась счастьем. Ей трудно было представить себе, что этот былинный богатырь с лицом мыслителя, сбривший себе бороду и помолодевший лет на двадцать, – ее муж!.. Анисимов же, кроме юношеской радости, ощущал и безмерную благодарность к той, которая дважды самоотверженно прилетала к нему, чтобы спасти его, и теперь стала его женой. Анисимов был твердо убежден, что любовь возникает у человека помимо воли и расчета, она зарождается как бы в подсознании, а потому неуправляема и необъяснима. И должно быть, верно будет сказать, что "любят не на шутку лишь без помощи рассудка". И он любил именно так. Рассудок, вмешиваясь в его любовь, до сих пор сковывал и угнетал. И только теперь, когда все "разумные оковы" были отброшены, Николай Алексеевич ощутил в себе рядом с Аэлитой неизведанную внутреннюю свободу и небывалый взлет всех своих способностей, какого не знал и в молодые годы. И он был счастлив. Оставаясь наедине, они с Аэлитой любили вспоминать все то, что сблизило их. – Ты помнишь мои стихи о памяти сердца? – как-то спросил Николай Алексеевич. – Из-за которых я плакала, когда ты ушел? – И она прочитала:
Грустный мир воспоминаний. Все они, как в речке камни, Зыбкой тенью в глубине Лежат во мне, На самом дне... – и они кончались: Но ты со мной, всегда со мной.
– Теперь ты всегда со мной. – Да. Но тогда это было не обо мне. – Тени исчезают в темноте, – задумчиво сказал Николай Алексеевич. И через некоторое время добавил: – А ты знаешь, перед самым отъездом в Антарктику мне привелось выступить в устном журнале перед ленинградцами, в Доме культуры на Васильевском. Звал добровольцев в Город Надежды. Были еще музыканты, поэты. И я услышал стихи, перекликавшиеся с моими... – Что это за стихи? – "Озеро памяти". Я помню несколько строк: Вот озеро. Оно слилось из слез, Из радостей, надежды, ликований. Горячие ключи воспоминаний В него текут из-под корней берез. – Как хорошо! – прошептала Аэлита.
Как мягки, как расплывчаты края. Где ямы, круговерти и обрывы? Лишь лилии осенние красивы Над медленным потоком бытия.* (* Людмила Щипахина. "Озеро памяти.")
– Лилии удивительно пахнут. Осень? Кто написал это? – Одна поэтесса. Я познакомился с нею. – Поэтесса? – Аэлита отодвинулась. – Я так и думала. Честное слово! – Она подарила мне свою книжечку под названием "От мира сего". Я прочитал и не удержался от каламбура:
В стихах, подаренных Людмилой, В прелестной книжке "От мира сего" Прекрасен мир, и люди милы, Но сама она – не от мира сего.
– Очень мило, – поджала Аэлита губы. Она представила себе, как ее Николай Алексеевич дарит эффектной блондинке (почему-то она такой вообразила себе поэтессу) свой каламбур, а та нежно целует его за это. И неожиданно для себя она всхлипнула. Анисимов подскочил в кресле. – Что ты, девочка моя! Да за этот каламбур я наверняка пал в ее глазах! Аэлита хотела и не могла справиться с собой. Да, она ревновала Анисимова. Ревновала без какого-либо повода и без всякого здравого смысла, ревновала к его прошлой жизни, ко всему, что было без нее. Говорят, ревность рождена собственническим чувством. У Аэлиты это чувство не имело ничего общего с какими-то правами на Николая Алексеевича. Она просто казалась себе полным ничтожеством по сравнению с ним, а женское начало в ней бунтовало, ревнуя. Кто она рядом с той же Тамарой Неидзе? Какая она "героиня"?! Какая там "личность"?! "В науку въезжает на собачьей упряжке", как сострил Геннадий Александрович Ревич, подписывая подготовленную ею статью об опытах с Бемсом. Тамара – это творчество, фантазия, воображение! И темперамент! Вот и сейчас, после всего случившегося в Малом Гроте, она предложила делать Большой Грот многосводчатым, с колоннами или столбами как в Грановитой палате Московского Кремля. А теперь еще эта поэтесса "не от мира сего"! Аэлита же поистине "от мира сего"! "Обыкновенная обыкновенность", – как сказал все тот же Ревич, в очередной раз перенося защиту ее диссертации. И все-таки Аэлита была счастлива с Николаем Алексеевичем и совсем не ощущала возрастной преграды, которая так пугала Анисимова. Однажды Аэлита сказала: – А помнишь утро после нашей встречи в горах? Я нашла тебя и... свой портрет, сделанный из снега. – Еще бы! – рассмеялся Анисимов. – У тебя это не просто "хобби"! Ты мог бы обогатить искусство. – Если бы отдал этому жизнь. Мало одной жизни человеку. Вот ты и дала мне новую. – А ты сделаешь еще одну скульптуру? Новую. – Здесь? – удивился Николай Алексеевич. – Надо же отвлечься. Доктор Танага советовал. – Опять из снега? – Можно и изо льда, – рассмеялась Аэлита. – Даже лучше! – Изо льда? – академик сразу стал серьезным.– Как ты сказала? Изо льда? И он стал совершать по предписанию врача обязательные прогулки к ближнему, вмерзшему в лед бухты айсбергу. Там академик задерживался часа на два, потом возвращался на ледокол – и закипало все вокруг. Развернулась подготовка к началу главных работ по протаиванию Большого Грота. Но только Аэлита знала, чем он занимается во время отдыха. Однажды доктор Танага пригласил ее к себе в лазарет. Аэлита, несколько удивленная, уселась на жесткий табурет перед белым столом, за которым сидел врач. Зачем он позвал ее? – Аэри-тян, извините. Я должен называть вас госпожа Анисимова? – Пусть останется Аэри-тян, как там... в госпитале. – Аэри-тян, извините. Я очень обеспокоен. На корабле ползут скверные слухи. Бывший, бизнесмен Мигуэль Мурильо убеждает людей, что в результате травмы головы у командора опухоль мозга и он теряет рассудок. – Опухоль мозга? – испугалась Аэлита. – У них нет рентгеновских снимков, как у меня, – усмехнулся Танага. – Они судят только по тому, что видят. А наблюдают они, как почитаемый ученый, забравшись на айсберг, при свете луны дает волю своей ненависти против льда – бьет киркой по ледяной горе, словно хочет уничтожить ее. Извините. Любопытный для медицины синдром. – Как это гадко! – поморщилась Аэлита. – Мне хотелось бы открыть вам, Аэри-тян, что сеньор Мурильо, распространяющий сейчас эти слухи, навел меня на мысль, что взрывоопасными могут быть не только смеси газов, но и сборища людей. Сеньор Мурильо внушает мне подозрения. – Как это низко! Я думала, что уж сюда-то идут лучшие люди. – Люди есть люди, не гуманоиды, которых мы себе воображаем, наделяя их, быть может неоправданно, замечательными чертами, редкими и на других планетах. Сеньора Мурильо было бы ошибкой отнести к их числу. Кстати, он был единственным человеком, находившимся в Храме Энергии перед взрывом смеси водорода и кислорода, смешение которых там исключалось. И невольно размышляешь над тем, почему вышел из строя радар "Титана"? Почему исчезли запасные части вертолетов и они не могли взлететь, когда были особенно нужны? Если бы вы не прилетели и космонавт не помог нам, не удалось бы спасти пострадавших. – Не говорите больше! Я холодею, честное слово! – И вот теперь эти речи об опухоли мозга и безумии командора. – Доктор! – решительно сказала Аэлита, уловив в интонации японца нечто глубоко ее задевшее. – Вам надо самому посмотреть на "безумства" вашего, пациента. – Будет ли доволен командор, Аэри-тян? – Мы пойдем вместе с Тамарой и Спартаком. Для всех важно!
|