Глава седьмая."ВИЛЛА-ГРОБ"
Анисимов медленно приходил в себя. Память будто снова отказала. Мучительно не хотелось открывать глаза. И вдруг зазвучал рояль. Кто-то проникновенно и совсем близко играл любимый этюд Скрябина, тот самый, на музыку которого написаны стихи, когда-то прочитанные Аэлите: Память сердца – злая память. Миражами душу манит... Что это? Слуховые галлюцинации? Он сделал усилие, приоткрыл глаза и увидел... окно с затейливой железной решеткой. А за ней зелень на фоне эмалево-синего неба. "Действительно галлюцинации, – подумал он. – То слышу любимую музыку, то вижу себя... в "инопланетном зоопарке", о перспективе попасть куда наслышался перед полетом через Бермудский треугольник. Нонсенс! Бермуды позади. Теперь тянется дискуссия в одном из комитетов ООН. Да! Пятая авеню, живые раздевающиеся манекены в витрине магазина. Потом Централь-парк... Что же дальше?" Некоторое время академик еще изучал узор прутьев в окне, потом окончательно пришел в себя и сел. Слуховые галлюцинации продолжались. На рояле с большой артистичностью кто-то играл прелюдии Шопена. Одну за другой. Анисимов превосходно знал их все. В последний раз они с Аэлитой слушали их в Большом зале консерватории. Нет! В зале имени Чайковского. "Но если это инопланетный зоопарк, то землян демонстрируют в привычной для них обстановке и даже с земным музыкальным сопровождением. Это делает честь остроумию гуманоидов", – не без иронии подумал Николай Алексеевич. Он находился в богато убранной комнате, библиотеке или кабинете, судя по большому числу книг в высоких шкафах. Анисимов встал и, подойдя к одному из них, принялся рассматривать корешки переплетов: книги из различных областей знания на английском, немецком и французском языках. Есть и итальянские по истории искусства, и даже японские. Николай Алексеевич взял одну из них и, к своему удивлению, узнал собственный фундаментальный труд по химии, переведенный на английский язык. – Хэлло, сэр! Мы не помешаем? Академик обернулся и увидел двух человек, вошедших без стука. "Кто это? Гангстеры, преградившие путь в Централь парке? – сразу вспомнил он. – Нет, непохоже!" Один из вошедших казался воплощением респектабельности. Гладко выбритое, благородное лицо, четкие волевые морщины у губ, раздвоенный подбородок, серые глаза, совершенно седые, аккуратно зачесанные волосы. Мог бы быть президентом... крупной компании, директором банка, дипломатом, ученым... Другой – худощавый брюнет с болезненным цветом удлиненного лица с провалившимися щеками. Чуть навыкате темные, беспокойные, горящие лихорадочным светом глаза. Разорившийся делец, неудачливый актер, изобретатель? – Если не ошибаюсь, сэр, вы интересуетесь научными книгами? Могу я сделать вывод, что вы причастны к науке? – спросил первый. – В таком случае мы коллеги. Позвольте представить вам доктора Эдварда Стилла из Хьюстона, специалиста по ядерным боеголовкам. – А меня вам представил профессор Энтони О'Скара, настолько известный в научном мире, что нет нужды говорить, что это тот самый физик-теоретик, которого ценил сам отец водородной бомбы мистер Тейлор, – поклонился худощавый Стилл. – По-видимому, сэр, вы тоже тяготеете в той или иной мере к ядерным делам? – поинтересовался О'Скара. – Нет, джентльмены, – отозвался Анисимов. – Я взял с полки книгу, написанную мной и переведенную в Америке. – Позвольте взглянуть, – попросил профессор О'Скара. – О! Мистер Анисимов! Поистине неисповедима воля господня, сведшая нас в странном месте, именуемом "вилла-гроб". – "Вилла-гроб"? – удивился Анисимов. – Да, видимо, надежное убежище, куда доставили нас по очереди, возможно, одним и тем же способом. – Что касается моей особы, – вмешался Стилл, – то меня подстрелили как нужное для зоопарка животное. "Опять зоопарк! – нахмурился Анисимов. – Снова гуманоиды?" – Совершенно так, – подтвердил профессор О'Скара. – В заповедниках и зоопарках применяют эти гуманные снотворные пули. Пока я спал, меня перевезли сюда из Калифорнии. Одному господу известно, на какое расстояние. – А меня из Хьюстона! Я не думаю, чтобы это оказалось поблизости. А вас, мистер Анисимов? – По-видимому, меня "застрелили" снотворной пулей в Нью-Йорке. – Тогда все ясно! – воскликнул Стилл. – Наша "вилла-гроб" может находиться в любом месте под синим небом, поскольку хоть его можно рассмотреть сквозь решетки. – Кто это играет так превосходно на рояле? Еще один из похищенных? – спросил Анисимов. – О нет, сэр! Это наш страж, тюремщик – гангстер Джо, – пояснил профессор О'Скара. – Гангстер-пианист? – удивился Анисимов. – О, это целая история, сэр! Садитесь, прошу вас, поскольку за этими решетками мы располагаем относительной свободой, – пригласил Стилл. – Мистер Стилл разбирается не только в духовной, подобно мне, но и в светской музыке. Это сблизило их с Джо, если слово "сблизило" здесь уместно, – солидно начал профессор О'Скара. – Я узнал о нем все и ничего о нашей судьбе, – продолжил Стилл, торопясь и проглатывая в скороговорке некоторые слова. – Что нам грозит? Требование выкупа? Выведывание у нас секретов производства? Переправка иностранной разведкой за рубеж или просто рэкет, взымание дани, чтобы похищения не повторялись? Об этом Джо ничего не сказал, а может быть, и не знает. Джо – это кличка Кристофа Вельмута. Я слышал о нем, поскольку интересовался музыкальными конкурсами. Он подавал надежды, жаждал славы, успеха, денег... Но наркотики сыграли с ним злую шутку: не вдохновили, а погасили в нем артиста. Не прошел даже на второй тур конкурса. И опустился на дно. Пьянство, наркотики, сомнительные собутыльники. Наконец, гангстерская шайка и прозвище Джо, зачеркнувшее все, кем он был. Теперь он стережет нас. Можете взглянуть на него. Он играет в холле. И весьма недурно, если не слишком пьян. – Он исполняет мои любимые вещи. – Он будет рад узнать это, хотя перед ним на рояле лежит автомат. Пули в нем, предупреждаю, не снотворные. Анисимов в сопровождении новых знакомых перешел в холл и увидел за роялем человека лет двадцати восьми, с испитым лицом и длинными свалявшимися волосами, свисавшими до плеч. Он играл, полузакрыв глаза, и чуть раскачивал хилое тело. Трое ученых уселись в мягкие удобные кресла и, слушая его, смотрели на синее небо сквозь зарешеченные окна. Анисимов думал о горькой судьбе этого, несомненно, талантливого человека. – Эй ты, Джо, скотина! Хватит твоего проклятого шума. Не услыхать, как улизнут эти проклятые научники. Ишь, как разомлел, будто в объятиях постаравшейся продажной девки! – послышался грубый, хриплый голос. В дверях с автоматом в руках стоял гориллоподобный сутулый субъект, у которого волосы росли прямо от бровей. – Эй вы, ублюдки! Идите жрать то, что вам приготовил сегодня добрый Гарри. Пальчики оближете. – И, повернувшись, вышел. Пианист не обратил ни малейшего внимания на этот окрик и виртуозно заканчивал двадцать четвертую прелюдию Шопена. Профессор О'Скара поднялся со словами: – Это Гарри, второй и главный наш тюремщик. У него страсть стряпать немыслимые кушанья. Они поистине ужасны. Но не дай вам господь их не похвалить. Говорят, он пристрелил приятеля, когда тот поморщился, жуя пережаренную индюшку. Друзья стали уверять, что у несчастного просто болел зуб. Гарри открыл ножом рот убитого, убедился, что половина зубов у того сгнила, и проворчал: "С такой поганой пастью нечего было браться за мою превосходную индюшку" – и пихнул труп ногой. Это нам в назидание красочно рассказал голубоглазый Джо. Вы только посмотрите на его глаза! Музыкант блистательно закончил прелюдию и, выждав, когда Стилл и присоединившийся к нему О'Скара похлопали в ладоши, встал, взял с рояля автомат и указал стволом на дверь. Вошли в отделанную дубом столовую, где на стенах висели темные доски с вырезанными на них изображениями убитой дичи. Столы были накрыты на пятерых: дорогая сервировка, накрахмаленные салфетки! – Жрите, – скомандовал Гарри, когда все уселись – американцы с одной стороны, Анисимов напротив, а гангстеры с автоматами положенными на белоснежную скатерть с боков друг против друга. – У меня пятеро детей, мистер Анисимов. И еще двоих я взял на воспитание. Я уповаю на волю божью, но предпочитаю хвалить местную кухню, – прошептал профессор О'Скара. – Хотел бы я видеть того паршивца, который не похвалит? – мрачно изрек Гарри, видимо, обладавший тонким слухом. – Должен вас предупредить, сэр, – твердо сказал Анисимов, – что я согласно своему убеждению не ем мяса. Никогда. – Что? – взревел Гарри, хватаясь за автомат. – Я готов похвалить вашу стряпню, – раздельно продолжал Анисимов, – но лишь в том случае, если блюда не будут содержать мясного. Гарри-горилла вскочил и выпустил автоматную очередь над головой Анисимова. За ним жалобно зазвенел разбитый плафон. Николай Алексеевич не шевельнулся. – Насколько я понимаю, меня, как и этих джентльменов, доставили сюда не для того, чтобы упражняться в стрельбе по живым мишеням в комнате, где пули портят богатую отделку. – Дьявол вам в проклятую вашу глотку! Это хорошо, что вы напомнили мне про обшивку, не то я размозжил бы вам вашу проклятую голову. С этими словами Гарри с автоматом наперевес вышел из комнаты. – Он пошел в магазин купить чего-нибудь овощного, – примирительно заметил Джо. – Вы должны извинить его, мистер. Он плохо воспитан. Не знал отца, как не знала его и мать, панельная шлюха. Он родился не по ее воле и воспитывался не ею. Я говорю это вам, сэр, потому что видел, как вы слушали мою музыку. Гарри не то что я. Он с детства среди них, – и он указал глазами на автомат. – Его воспитала старуха Фоб, пока не умерла с перепоя. И он всегда выполнял то, что ему поручали. Даже самые страшные задания вроде взрыва банка, за что он, и получил свою кличку Гарри в память покойного президента, устроившего хорошую встряску японским макакам. Если вы будете вести здесь себя хорошо, то ничего с вами не случится. А вечером, если хотите, я вам еще сыграю. – Мне понравилась ваша музыка, Джо. Я готов забыть, где нахожусь. – Где находитесь? – переспросил Джо и усмехнулся. – На "вилле-гроб".
|