Скажу открыто, ненавижу всех богов.
Эсхил.
Одинокий, закованный в латы рыцарь на спокойном и сильном коне, оставив позади горные кручи, ехал уже среди пологих предгорий.
Глубоко задумавшись, он сравнивал их со своей прежней размеренной жизнью. Горные хребты на горизонте, достающие тучи, казалось, застыли валами когда-то расплавленной магмы, бушевавшей огненными штормами на заре существования планеты, возникшей по Всеобщему Закону Развития Природы.
Как менялась потом жизнь на ней? Как обрела столь разнообразные живые формы? Завершила ли свой путь, породив человека с его разумом, что вызывает ныне иные бури с раскаленными валами народного протеста против церковной деспотии самовластного И Скалия.
С этими мыслями выехал О Джугий к лесу. Листья деревьев опали, и голые сучья словно растопыренными пятернями предостерегали всадника. Но он не мог повернуть назад, где в подземелье замка томилась обреченная, ждущая спасения Лореллея.
Грязная дорога, по которой тревожно чмокали копыта лошади, переходила в лесную тропу. Меж деревьев виднелись пятна позднего, быстро тающего снега. За стоящим как бы на страже лесным великаном тропа резко поворачивала, огибая петлей поваленный неведомой силой другой старый дуб с засохшей листвой.
Едва въехал рыцарь в чащу, как со всех сторон к нему бросились лохматые люди в оборванной одежде, схватив коня под уздцы.
Рыцарь выхватил меч.
— Прошу вас, ваша доблесть, мы не применим оружие, если вы удостоите нас беседы, — крикнул коренастый смуглый бородач с бронзовой серьгой в ухе, подходя к всаднику.
— Прочь с дороги! — приказал рыцарь, разя наглеца мечом.
Бородач ловко увернулся.
Державшие коня разбойники отскочили в сторону, успев зацепить за узду веревки, и натянули их, находясь на почтительном расстоянии.
Конь рвался и храпел, всадник напрасно размахивал мечом — двинуться с места не мог.
— Предлагаю переговоры, ваша доблесть, — кричал атаман шайки. — Прежде у нас была возможность выбивать всадника из седла, но после того, как удачно расположенный дуб был повален, пришлось изменить свой подход к проезжающим. Но прежде всего я хотел бы знать, с кем имею честь?
— Да как ты смеешь рассуждать о чести, разбойник, — гневно ответил рыцарь, вздымая коня на дыбы, но две веревки, на которых повисли дюжие молодцы, укротили коня.
— Что понимать под разбоем, ваша доблесть? Ремесло это может быть таким же постыдным, как грабеж мирных добриян наемниками. Но у нас оно служит народу, помогая задержанным в лесу богачам поделиться с бедными своими доходами.
— Какое мне дело до грабительских доходов, хотя бы и «народного разбойника».
— Таково мое прозвище, ваша доблесть. С добавлением слова Гневий.
— Я спешу. Вам нужен выкуп? Я дам письмо.
— Вот это по-рыцарски. Куда прикажете доставить собственноручное письмо ваше?
— В Горный замок. Известен он вам?
— Еще бы, ваша доблесть! Если вы прославленный Горный рыцарь О Джугий, то позвольте положиться на ваше слово, и мы отпустим вашего коня. Но почему, позвольте вас спросить, вы путешествуете без оруженосца, облегчая тем вашу задержку в пути?
— Мой оруженосец служит странствующему рыцарю О Кихотию.
— О Кихотию? Моему боевому другу? Знай я это, мы не решились бы напасть на вас.
По знаку атамана разбойники отпустили веревки, но рыцарь не воспользовался этим.
— О Кихотий ваш друг? — заинтересованно спросил он.
— Да, с вашего позволения. Мы вместе изгоняли тритцев с френдляндской земли. Но потом я со своим отрядом вышел из войны, ибо не считаю, что люди должны перерезать друг другу глотки из-за того, как возносить мольбы Всевышнему. А я, признаться вам, рыцарь, лесной волк и ненавижу всех богов.
— Не могу не сочувствовать вам, боец народный.
— Вы не оговорились? Боец, а не разбойник?
— То и другое связано с боем, со сражением.
— Согласен. Но как вы, ваша доблесть, отпустив ради благого дела оруженосца, решились путешествовать в столь смутное время в одиночестве?
— У меня высокое, правда, навязанное мне поручение, которое послужит пропуском в районе папийских войск и неприкосновенности среди лютеров.
— Но не лучше ли бы папию, который, очевидно, направил вас, дать охрану?
Атаман доверчиво подошел к рыцарю, который мог бы снова попытаться поразить его мечом, но вместо этого О Джугий спешился, встав рядом с коренастым бородачом.
— Ого! — тот смерил его взглядом. — Вы не уступаете ростом моему другу О Кихотию.
— Раз вы знаете моего гостя, могу сказать вам, что у папия нашелся отряд, чтобы захватить мой замок и заключить в темницу мою жену Лореллею, как заложницу, обвинив ее в колдовстве. Чтобы выручить ее, мне предстоит проникнуть к лютерам. И лучше без охраны, которая лишь вызовет немедленное нападение на нее. Судьба ж невинной пленницы зависит от того, склоню ли я Мартия Лютого к прекращению войны.
— Благая задача. Готов помочь вам, как помог в свое время О Кихотию, присоединясь к орланцам в борьбе против тритцев. Но, ваша доблесть, не слишком ли вы полагаетесь на совесть папийских наемников? У них нет ее и в зародыше. Вас убьют, чтобы завладеть конем и доспехами, не говоря уже о вашем кошельке, едва вы появитесь среди них, истинных разбойников. И не поможет вам даже охранная грамота Святикана.
— У меня нет ничего, кроме рыцарской чести.
— Поэтому я готов предложить вам иной способ проникновения в лагерь лютеров. В нашем мире многое построено не только на несправедливости, но и на глупости. Там, где хватают каждого вооруженного человека, свободно проезжают кибитки кочующих раменов, моих соотечественников, равно развлекающих своими песнями и плясками и папийцев, и лютеров.
— И вы предлагаете мне превратиться в рамена? — возмутился О Джугий.
— Нет, зачем же? Только воспользоваться гостеприимством этих добрых людей, с которыми вам стоит познакомиться. Их табор здесь неподалеку.
— Насколько я понимаю, вы не предоставляете мне выбора?
— Садитесь, ваша доблесть, на своего коня, и знайте, что друг моего друга — мой друг! Я буду держаться за ваше стремя. Даже при бодрой рыси я не отстану.
— Спасибо, боец народный. Верю вам, как другу моего гостя.
Лесные волки, лохматые молодцы, вооруженные чем попало, провожали взглядом удаляющегося всадника и бегущего рядом с ним своего вожака.
— Это «народный рыцарь». Он помогает в горах простым людям и защищает их, не допуская туда войны, — произнес старый разбойник с торчащей во все стороны седой бородой.
Кибитки с полукруглым верхом расположились на лужайке веером, оставив в центре место для разожженного костра.
Рыцарь в доспехах и Гневий Народный, в окружении таких же, как он, бородачей в смоляных кудрях, сидели у костра.
Жгучеглазые смуглые раменки с развевающимися черными волосами, красавицы с древних фресок, выходили одна за другой перед костром, пели и танцевали, все в широких пестрых юбках и распахивающихся, как крылья, ярких шалях.
Их гибкие фигуры, вибрирующие плечи, босые, прекрасные легкие ноги завораживали. Движения удивляли выразительностью. Песни волновали. «Пазыволь, пазыволь, манге, тебя поцеловать!..».
Вслед за черноволосыми смуглянками к костру вышла полная седая женщина, отнюдь не с девичьим станом. Но когда она запела, то волшебно превратилась в незримую чудо-красавицу. И красавица действительно появилась перед ней, закружившись в причудливом танце, зовущем, завлекающем, неистовом. Танцовщица с дерзкой отвагой и удалью прыгала через огонь, и, сама пламенная, распустив вдруг в прыжке не черные, а огненные волосы, казалась игрой пылающего костра.
О Джугий не мог избавиться от наваждения. Ему чудилось невесть что, будто он уже видел когда-то эту раменку в широких цветастых юбках, бурно взлетавших, обнажая выше колен ее стройные ноги. Ему стало стыдно за дрожь, охватившую его.
— Надеюсь, вы понимаете теперь, ваша доблесть, почему табор свободно кочует между враждующими армиями?
— Если вы хотите спросить меня, что я понял, то я вряд ли отвечу внятно на ваш вопрос.
— Вы займете место в кибитке среди мужчин, временно сняв доспехи, и наденете их снова, лишь оказавшись в лагере лютеров. Не беспокойтесь, способ переправы туда опробован. Не знаю уж зачем (я и вас не спрашиваю!), слуги увещевания, хорошо заплатив раменам, меняли свои черные одежды на пестрые юбки и уезжали во вражеский лагерь с тайными целями, сообщать что-то или договариваться. Ведь СС увещевания — осиное гнездо на пасеке Святикана.
— Я готов. Не знаю, как благодарить вас. Разве что приглашу весь табор к себе в замок, когда съедутся туда гости, вызванные папием. Я прикажу тогда поднять над башней пламенный, как этот костер, флаг.
— Что ж, ваша доблесть, табор не откажется показать свое искусство и гостям папия, и ему самому, если он там окажется, тем более что в Святикан нас не допустили бы.
— Но ворота замка для вас будут открыты.
Еще один раз сказочной красотой танца и колдовским пением удивительного народа, пришедшего сюда неведомо когда и откуда, О Джугий наслаждался уже в окружении лютеров.
Увидев его в среде зрителей, облаченного в рыцарские доспехи, проходивший мимо командир стражи поинтересовался, кто он такой и как попал сюда.
— Цель моего появления я могу сообщитъ только Мартию Лютому, вашему вождю, — решительно заявил О Джугий.
— Для этого вам придется, ваша доблесть, на время расстаться со своим мечом и кинжалом и дать рыцарское слово об отсутствии у вас злых намерений.
— Клянусь рыцарской честью, я обязан беседовать с вождем протеста, справедливым Мартием Лютым, не собираясь причинять ему вреда, а, наоборот, стремясь по желанию папия приостановить кровопролитие вообще.
— Странно слышать такие слова от посланца злопапия, укоренившегося по воле Сатаны в Святикане, — произнес офицер стражи. — Однако если таковы ваши намерения, я провожу вас к Мартию Лютому, человеку простому и бесстрашному.
— Ему нечего бояться, — заверил О Джугий.
Так попал Горный рыцарь в палатку вождя протеста Мартия Лютого, отдав перед тем оружие стражникам.
С интересом рассматривал О Джугий сидящего перед ним за сколоченным из грубых досок столом на таком же непритязательном табурете плотно сбитого простоватого смельчака, не только восставшего против всесильного И Скалия, но нагнавшего на него страх.
— Так вы посланы этим лженебесным самозванцем? — в упор глядя снизу вверх на рослого посла, спросил Мартий Лютый.
— Я прибыл к вам не для того, чтобы обсуждать самозванство или правое владычество папия, доблестный воин и философ. Мне легче согласиться с вами, чем опровергать вас.
— Вот как? — удивился Мартий, пытливо вглядываясь в мужественное бородатое лицо рыцаря. — А не попадете ли вы за такие слова в лапы слуг недостойной службы увещевания?
— Вполне возможно, — согласился О Джугий, — тем более что моя жена уже находится в их когтях и ее судьба зависит от исхода нашей беседы.
— Ах, так? — еще больше удивился Мартий Лютый. — Чем же я могу помочь женщине, как водится, объявленной колдуньей или ведьмой? — И он указал посланцу на скамью перед собой.
— Вы угадали, мудрый вождь протеста, — сказал О Джугий, садясь. — Именно такие обвинения грозят ни в чем не повинной даме, если я не договорюсь с вами о прекращении кровопролитной войны.
— О каком прекращении войны может идти речь, — вскипел Мартий Лютый, — если ставленник Сатаны на псевдосвятом троне продолжает свое кровавое дело, именуемое «увещеванием»? И к ста тысячам невинных жертв присоединится еще и ваша жена! Не лучше ли вам перейти на нашу сторону и освободить ее силой?
— Это несовместимо с моей рыцарской честью. Помимо того, я сам превратил свой замок в неприступную крепость. Зачем же лишние жертвы? К тому же папийцы подло расправятся с узницей, едва начнется штурм.
— Если вы сами знаете цену папийцам, то как представить себе возможность смирить гнев протеста, ведущий нас против них?
— Я такое же воплощение протеста, правда, невысказанного, как и вы, и так же, как и вы, отвергаю божественность «наместника Всевышнего на Землии». Более того, вижу во всем происходящем в мире не разумную волю чью-то, а слепое действие Всеобщего Закона Развития Природы.
— Не кощунствуйте, посланец! Не хочу такое слышать! Я свято верю во Всевышнего, и никакие черные дела людские не убедят меня в отсутствии высшей воли.
— Я лишь хотел откровенно признаться вам, что еретические мысли мои, еще более преступные с точки зрения скалийской религии, чем ваши взгляды, уже сулят мне расправу, хотя я и родной брат Великопастыря всех времен и народов.
— Вот как? И вы не побоялись проникнуть ко мне, хотя я могу захватить вас как заложника? Еще бы! Родной брат самого Лжевеликопапия!
— Вы этого не сделаете, служа делу справедливости. Выслушайте предлагаемые Святиканом условия мира.
— Что может предложить ставленник Сатаны?
— Прекращение кровопролития и новый, построенный на справедливости и всеобщем равенстве уклад жизни единого для всех стран общинного монастыря, настоятелем которого предлагается стать Мартию Лютому. И монахи, и монахини этого всеобщего монастыря, не зная ни оков вечного брака, ни государственных границ, ни владетельных собственников, ни наследственных званий, будут равно трудиться под вашим началом. Вот это поручено мне предложить вам.
Мартий Лютый задумался, покачал головой.
— Что-то верится с трудом. Уж не уподобились ли вы, почтенный рыцарь, кусочку сыра в мышеловке, куда меня стараются заманить? Одно дело отказаться от торговли «святым прощением», поощряющим злодеяния, и совсем другое дело сулить земной рай обманутым людишкам в монашеских рясах.
— Устав монастыря будет разработан вместе с вами.
— А как будут молиться эти уравненные во всем, кроме тайных желаний, люди?
— Настоятель общинного монастыря в вашем лице согласует это со Святиканом.
— Так это гнездо греха и разврата останется?
— Я приехал предложить вам мир, а не просить пощады папию.
— Неужели этот злопапий надеялся на мое согласие?
— На ваше согласие оставалось надеяться мне во имя спасения невинной жены моей Лореллеи.
— Кто вспомнил это прекрасное имя? — послышался бодрый голос вошедшего в палатку человека.
О Джугий обернулся и увидел перед собой так знакомого ему долговязого серебряного рыцаря, который когда-то на его глазах вышел из горного озера и гостил у него в замке вместе со своими инозвездными соратниками.
— Это мой добрый советник, странствующий рыцарь О Кихотий, — сказал Мартий Лютый. — У меня нет от него секретов. Мы можем продолжать нашу беседу.
— Горный рыцарь! — воскликнул О Кихотий. — Вот кого меньше всего ожидал увидеть в стане лютеров.
— Как и я вас, былой гость мой! Нашли ли вы свою спутницу? — О Джугий бросился к серебряному рыцарю, чтобы обнять его.
— Нашел, чтобы потерять и снова искать, — горько усмехнулся О Кихотнй. — Мы, несомненно, удивили Мартия, который едва ли видел, чтобы люди в доспехах обнимались.
— Я тоже несказанно рад вас видеть. И хочу воспользоваться этим, чтобы пригласить вас, как и всех, кто в свое время гостил у меня, прибыть в Горный замок.
— Конечно, в стане лютеров мне не грозит обвинение в колдовстве, скорее сочтут за суеверие, которое хуже религии, как говорил, если не ошибаюсь, некий Горный рыцарь, но благодаря «талисману», — и он посмотрел на недавно вернувшийся к нему золотой браслет, — я уже получил указание прибыть к вам, как и остальные, разделенные просторами Землии, ваши гости, которые, по крайней мере, смогут подивиться на вашего великопапия.
— Как? Этот самозваный «властитель мира» прибудет в ваш замок, рыцарь? В таком случае мы захватим его там, и вы поможете нам в этом. Кое-кто уже подсказывал нам такую мысль.
— Простите, доблестный вождь протеста. Я уже признался вам, что это противоречит рыцарской чести, которой невозможно поступиться ни ради собственной жизни, ни даже ради спасения томящейся в застенке Лореллеи, разлученной с родившимся сыном.
— Как? — сразу стал серьезным серебряный рыцарь. — У Лореллеи родился сын?
— Да, — кивнул О Джугий. — Она назвала его И Китием и после исчезновения вашей спутницы так гневалась, что даже не допустила меня к моему собственному сыну, жизнь которого висит теперь на волоске.
Серебряный рыцарь усилием воли овладел собой и в привычной ему чуть насмешливой манере сказал:
— Будем считать его моим тезкой. И если вы намерены возвратиться в замок, буду признателен, сопровождая вас.
— Ты собираешься, О Кихотий, покинуть нас? — спросил Мартий Лютый. — А кто будет наставлять меня в борьбе за справедливость и свободу?
— Лучше спросить меня: от кого вместо вас такие наставления буду получать я, — отозвался О Кихотий.
— Вот всегда он таков! — улыбнулся Мартий Лютый. — Но за это я и ценю его. Всегда поддержит хотя бы полушуткой. Но с папийскими наемниками шутки плохи.
— Можно заключить с ними хотя бы перемирие, — вступил О Джугий. — Вы обдумаете предложенные вам папием условия прекращения войны, оцените его уступки, а я сообщу папию о вашей готовности принять их.
— Ни-ког-да! — решительно воскликнул Мартий Лютый. — Святикан должен быть разрушен, роскошь уничтожена, попы разогнаны, людям предоставлены не монашеские рясы, а свобода совести с правом непосредственного общения со Всевышним, а не с его самозваным лжеподобием, подсунутым Сатаной.
— Неужели это ваш последний ответ?
— И первый, и последний, почтенный посланец. Не бойтесь, я не задержу вас, ибо ценю людей чести и понимаю любое человеческое горе. Я даже отпущу с вами такого мудро насмешливого соратника, как О Кихотий, в надежде, что он вернется ко мне.
— Не знаю, с чем явится он к вам, но мне предстоит вернуться в замок ни с чем, — мрачно заключил О Джугий.
Когда два великана в латах вышли из палатки вождя протеста, им встретился поджидающий своего рыцаря маленький оруженосец Сандрий. При виде О Джугия он бросился к нему.
— Какая радость! Какая радость! — только и мог вымолвить он.
Потом замолчал, застыл, переведя взгляд с одного рыцаря на другого.
О Джугий положил ему руку на плечо.
— Не терзайся, дружок. Мы оба, которым ты так преданно служил, возвращаемся в Горный замок, и ты можешь сопутствовать сразу двум своим патронам, которые ценят тебя.
— Вернуться домой! — восторженно воскликнул Сандрий. — Увидеть в замке свою хозяйку, несравненную прекрасную супругу вашу госпожу Лореллею! Можно ли поверить в такое счастье?
О Джугий помрачнел.
— Должен огорчить тебя, мальчик. Мужайся, но наша госпожа слугами СС увещевания брошена в темницу, там же в подземельях замка. У меня не было бы надежды, если бы не твой рыцарь О Кихотий и его премудрые соратники.
— Как? — ужаснулся Сандрий. — Прекрасная Лореллея в когтях изуверов увещевания? Пусть возьмут лучше меня! — И он разрыдался.
О Кихотий взял его за вздрагивающие плечи и ласково привлек к своему серебристому космическому скафандру.