Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули,
задергались провода: «Три — стоп», «Три — стоп», остановка!
И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках
сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не
меньше пятидесяти ребят мчались на зов знакомого сигнала.
А. Гайдар. «Тимур и его команда»
Противостояние!
Исконное противоборство вечно спорящих сил!
Два враждебных начала, тепло и холод, были давно у меня перед глазами, еще когда я работал механиком на полярной станции. Наш арктический остров был неприютен с виду, но мы его любили — голый, скалистый, почти всегда покрытый снегом и льдом. Находились мы вдалеке от больших морских дорог и ближайшими нашими соседями были географы, жившие на другом небольшом островке, скрытом от нас линией горизонта, и связывавшиеся с нами по радио.
Однажды я и Федя, десятилетний сын нашей радистки Марии Семеновны, самый маленький обитатель зимовки, пошли смотреть льды.
Это было нашим любимым занятием. Меня захватывала яростная схватка могучих сил или покоряла первозданная красота этого мира безмолвия. А Федя — тот смотрел на льды практически. Он собирался стать полярным капитаном и к льдам относился не как зритель. Он изучил их повадки и дрейф, различал шугу и блинчики, лед годовалый и паковый. Мальчик не прощал льдам, что в далеком прошлом Земли они сползли с севера на европейские равнины, губя все на пути и оттесняя жизнь к экватору. Он смотрел теперь на них, как на врага, временно отступившего под влиянием солнечного тепла в Арктику, чтобы притаиться здесь, у полюса. Весной эти неподвижные льды, растолканные буйными ветрами от спячки, с грохотом вздымались зубчатыми хребтами торосов. Черные молнии трещин бороздили тогда их снежное покрывало и, разгромленные, льды с угрозой отступали еще дальше на север.
Знал Федя, что будут они возвращаться разбойничьими шайками, преграждая путь кораблям. А за ними следом продвинутся и паковые льды, чтобы стиснуть суда в своих смертельных объятиях.
Ради льдов и наблюдения за их состоянием по существу мы и жили здесь, на отшибе. Сложенные из мельчайших деталей сведения о льдах в масштабе всей Арктики превращались в карту ледовой обстановки, которую ждали полярные навигаторы. Никакие метеорологические спутники, летающие вокруг Земли, не могли в полной мере заменить нас, — ведь Арктика большей частью скрыта толстым слоем облаков.
Федя, его родители да я — вот и все население «края света», в котором мы жили. Северный полюс был от нас не так уж далеко. Начальник полярной станции Иван Григорьевич Терехов, отец Феди, считал нас всех пограничниками. Федя этим очень гордился. Где-то здесь, рядом проходил раздел между двумя мирами, и, хотя в этом районе мы не видели ни одного иностранного корабля, а чужие самолеты пролетали поблизости крайне редко, ощущение соседства с тем, другим миром, владело нами постоянно — радио не давало забыть об этом. Недавно американцы хвастливо сообщили, что их самолеты совершили в район Северного полюса свой тысяча первый метеорологический вылет.
Наша четверка была дружной. С Иваном Григорьевичем мы вместе прошли тяжкий солдатский путь до Берлина, потом и в Арктику вместе отправились. Находясь вдалеке от Большой земли, мы жили ее делами и заботами. Неспокойно было на нашей планете, нечто подобное космической катастрофе постоянно угрожало человечеству, и только мощь передовых государств, объединившихся между собой, удерживала империалистов от большой войны. Но мы верили в разум, в торжество справедливости. И веря в это, мы жили и увлекались всем тем, чем жили и увлекались все наши соотечественники, вся Большая земля, с которой нас сближало радио. Не пропускали даже трансляций главных футбольных или хоккейных матчей.
Наш Федя по-настоящему ни футбола, ни хоккея не видел. На материке он бывал совсем еще маленьким, когда родители ездила в отпуск, дождавшись смены на станции. Следующая смена ожидалась лишь в будущем году, когда Феде предстояло начать учебу в интернате, сразу в пятом классе.
На острове мы все стали его первыми учителями. Мне достались английский язык и труд. В том, что в языке Федя достиг больших успехов, заслуга была вовсе не моя, а скорее магнитофонных записей с уроками английского. А мастерить все что угодно с помощью столярного и слесарного инструмента научил его я. И конечно, читал он запоем все, что попадало на остров, а радио слушал без устали.
Была у Феди своя мечта, главная цель жизни. Он готовился стать полярным капитаном, изучал морские лоции. Стоя подолгу на берегу и глядя в море, он думал о промышленнике Санникове, которому когда-то привиделись с острова Котельнического горы загадочной земли. Правда, с тех пор никто так и не разглядел ни разу тех гор, но перелетных птиц, летевших с севера, где должна была бы быть невидимая земля, замечали.
Однажды я раскрыл ему тайну былых «исчезнувших» земель. Целые острова меняли в океане свое расположение. Советские летчики доказали это, обнаружив одни и те же земли в разные годы в различных местах. Оказалось, что острова с почвой, травой на ней, с горами и стекающими с них ручейками покоились на гигантских айсбергах, уносимых капризным течением. Должно быть, Санников и видел горы такого плавучего острова, получившего легендарное название Земли Санникова. И таинственная Земля Андреева, неизвестно куда вдруг пропавшая, возможно, тоже была плавучим островом...
С того момента Федя больше всего на свете жаждал увидеть на горизонте подплывшую к нашему острову Землю Санникова. И даже сказал мне в один из дней:
– Только бы увидеть, а там поставим ту землю на якоря.
Над Фединой кроватью висел портрет знаменитого полярного капитана Воронина, а под ним – портрет Нансена с его словами – «Северный морской путь — это всего лишь иллюзия, напрасно чаровавшая мореплавателей на протяжении столетий». И была эта надпись перечеркнута красным карандашом.
Таков был наш Федя.
Мария Семеновна нежно опекала и сына, и нас, взрослых. И командовала нами, как и полагается при матриархате. Она безропотно чинила и стирала наше белье, но зато деспотически заставляла нас мыться в «бане», в которую по субботам превращалась кают-компания.
Была она женщина статная, чудесно спивала украинские песни, смеялась по-девичьи звонко и никогда не сидела без какого-нибудь дела.
...В тот день ни я, ни Федя не подозревали, что наша прогулка на этом острове будет последней.
Изломы льда ослепительно блестели на солнце. И все поле, на которое мы смотрели, казалось усеянным бриллиантами, сверкавшими зелено-голубыми и розовыми огоньками. Наглядевшись на льды, мы пошли домой, взявшись за руки.
– К утру пролив очистится, – заметил Федя.
Пожалуй, он был прав, наш юный капитан. В проливе, между кусочком нашей земли и островом географов, насколько хватал глаз, льды пришли в движение. Невидимая сила со все усиливающимся гулом и грохотом взламывала поле, сталкивая и раскалывая дыбящиеся гигантские глыбы. Быть чистой воде!
Вдруг Федя сжал мою руку и, остановившись, стал прислушиваться. Я и сам различил в знакомом грохоте льдов какой-то посторонний, монотонный и прерывистый звук. Самолет? Как его занесло сюда?
В небе летели низкие рваные тучи. Только там, где гасла вечерняя заря, виднелось оранжевое небо.
Зажегся огонек в окне полярной станции, словно отблеск уже закатившегося солнца. Мать-начальница ждет нас к ужину, наверное, выговор сделает за опоздание. Иван Григорьевич, конечно, уже давно вернулся с метеоплощадки и переписывает показания приборов в дневник.
Федя присел на корточки и потянул меня за собой.
Прерывистый рев послышался над самой головой. Незнакомого вида самолет вырвался из низких облаков и круто пошел к земле. Моторы его работали с перебоями. Неужели летчик хочет сесть на этом пятачке?!
– Льды-то вскрыло! – закричал Федя и бросился что было сил к нашему домику. Я побежал следом за ним.
Мы видели, как самолет, словно нехотя, с трудом перевалил через нашу станцию, чудом не задев антенны, потом, набрав немного высоты, стал разворачиваться. Он делал новый заход. Но почему он избрал ориентиром именно наше жилище? Может быть, ему за ним видна достаточно большая льдина, чтобы сесть?
Я остановился, задыхаясь. Предчувствие чего-то неотвратимого и ужасного, чему я бессилен помешать, сковало меня.
Самолет коснулся земли у самого дома, потом подскочил...
«Хоть бы прошел над крышей. Может быть, пройдет...» – мелькнула мысль.
Но самолет не прошел... Крыло его врезалось в крышу, и стены домика покосились, словно он был картонный. Сверкнула вспышка огня и тут же раздался оглушительный взрыв. Яркий язык пламени выплеснулся в небо, потом повалил черный дым, который стал расплываться над островом как огромная низкая туча.
Когда мы подбежали к месту катастрофы, самолет и наш дом, вернее, то, что от них осталось, пылало, как один большой костер. Подойти к нему было невозможно.
Как могли мы потушить пожар?
Ветер гнал на нас дым. Глаза слезились, нечем было дышать. Пришлось обежать дом, зайти с другой стороны. Но огонь и жар и здесь не давали подойти ближе, чем на десять шагов. В отчаянии кружили мы вокруг пожарища, все еще надеясь на какое-то чудо...
Почти всю ночь мы перетаскивали продовольствие из склада, который находился поблизости от пожара и мог загореться в любую минуту, в небольшой сарай, ставший теперь единственным нашим убежищем на острове. Среди ночи огонь затих, и ветер улегся, но мы продолжали и темноте подтаскивать мешки и ящики к сараю, сваливая их прямо в снег. Пусть это было уже не нужно, но мы боялись остаться без работы...
Не берусь сейчас, когда прошло время, описывать, как на следующее утро, пока измучившийся мальчик спал, я один пробрался на пожарище, как вырубил могилу в промерзшем грунте и перенес в нее останки отца и матери Феди, как позвал Федю проститься, и мы вместе забросали яму комьями мерзлой земли, а потом воткнули в изголовье холмика винтовку Ивана Григорьевича с обгорелым ложем.
Мальчик не плакал, но я чувствовал, какого труда это ему стоило, и как мог успокаивал его.
– Провианта у нас с тобой хватит надолго, – говорил я, словно это теперь было важнее всего. – Нас хватятся, пришлют помощь...
– Корабль придет только через три месяца, – ответил мне Федя.
– Нас непременно хватятся. Как перестанут получать наши радиосводки, так и хватятся...
Осматривая лежащие на почерневшем от копоти снегу части самолета, отброшенные взрывной волной, мы обнаружили два каких-то серых ящика, видимо из-под кинопленки, и портативную резиновую лодку с приделанными к ней мехами. Ящики нам были ни к чему, а вот лодка нас заинтересовала. Выдержит ли она двух человек и груз, — вот первое, о чем мы подумали.
У нас на острове не было лодки. Остались только весла от шлюпки, которую осенью унесло в море.
Мы аккуратно расправили на снегу наш трофей. Судя по размерам, лодка вполне могла бы принять нас обоих. Мы решили пойти посмотреть на пролив.
За прошедшую ночь пролив очистило от льдов. По морю гуляли свинцовые волны. Разглядеть соседний остров нечего было и думать. Он был недалеко, но все же за горизонтом.
Федя без слов понимал меня. Там – база географов и рация. Можно послать донесение о случившемся и о вторжении неизвестного самолета в наши северные пространства.
Наша трофейная лодка все же пострадала от огня. Мы с Федей прикинули, можно ли ее починить. Решили, что можно. О том, какой рискованной будет переправа через пролив, мы не говорили.