Глава шестая

ПОЛЯРНАЯ АРМАДА

 

В Америке наделало много шума напечатанное газетами сенсационное сообщение специального корреспондента телеграфного агентства «Слух» Джорджа Никсона, переданное им с борта корабля «Форрестол». Армада коммунистической агрессии «Все мы, пассажиры мирного торгового парохода, любуясь бирюзовыми водами Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает «нос ястреба», внезапно были потрясены ужасающим зрелищем.

Из горла Белого моря на простор полярных вод выходила грозная эскадра морских кораблей.

Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный не только крупнокалиберными орудиями – мы видели на корме гигантскую куполообразную броню одного из них, – не только гидромониторами, позволяющими струей воды резать паковый лед, но... несомненно, также и секретным оружием для пуска ракет с ядерными головками и образования завесы радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать в страшных мучениях.

На мостике флагмана мы видели людей с кровожадными улыбками, читавших на борту нашего парохода имя незабвенного военного министра, памятник которому красуется в Вашингтоне, но заветы которого преданы ныне забвению. Мировой коммунизм, которого так страшился Форрестол, стоит перед нами, подобно тигру, не отгороженному теперь ни решетчатым забором, ни металлическим занавесом. Только видя это хищное чудовище, можно осознать всю ту смертельную опасность, которая грозит цивилизации, усыпленной безумной политикой сближения с коммунистическим миром.

Мы, потрясенные пассажиры корабля «Форрестол», видели эту опасность воочию.

Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и на ней, подобно зубам акулы на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их было несметное число. Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль...

Мы видели чудовищную армаду из сотен и сотен кораблей, способных перебросить на нашу мирную, беззащитную Аляску коммунистическую армию с танками, пушками, реактивными самолетами – армию коммунистической агрессии.

Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем сирены. Пусть подхватит она гневный голос истинных американцев, ратующих за вооруженный отпор международному коммунизму. И пусть умолкнут те, кто мямлит о мирной жизни непримиримых между собой лагерей. Надо смотреть правде в глаза. Нашу свободу могут защитить только мужественно сброшенные в нужном месте ядерные бомбы, отказ от применения которых – самоубийство; нас защитят только военные базы, расположенные в угрожаемых районах. Лучшая защита – это нападение! Поэтому нам нужно особенно ценить наиболее отдаленные от нас плацдармы военных действий. Мы обязаны снова и снова защищать эти дальние рубежи свободного мира, будь они в Азии, в Африке или в Европе. Во имя национальной обороны нужно все непримиримее быть к тем, кто внутри нашей страны действует в чуждых нам интересах, прикрываясь нашей конституцией, якобы дающей право действовать во вред Америке, надо нетерпимее быть к нашим домашним коммунистам. Пусть почувствуют некоторые наши мягкотелые лидеры, что их политика примирения чревата опасностью коммунистической агрессии, которая на этот раз может угрожать не только далеким от нас странам, но и самой Америке. Именно это и почувствовали мы в Арктическом бассейне, отделяющем нас от коммунистического мира, увидев здесь эту опасность собственными глазами!»

Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, которой он угодил «бешеным».

Его творение было напечатано в нескольких близких «бешеным» газетах и влилось в общий хор воплей, призванных оглушить вновь выбранных конгрессменов и повлиять на политику в верхах. Разумеется, истерические выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же правдивы, как и его красочное описание зловещего дыма, вырывающегося из пароходных труб.

Дело в том, что из труб полярных кораблей не вырывалось и не могло вырваться ни одного клуба дыма по той простой причине, что ни на одном из них в кочегарках не жгли угля. Могучие паровые машины, как и прежде, вращали винты, но пар получался не в старинных паровых котлах, а в установках, где ядерная энергия предназначалась отнюдь не для тех ужасов, которыми пугал мистер Джордж Никсон.

Виктор Омулев, знавший из письма Майкла о его кузене Джерри, меньше всего предполагал, что этот вчерашний неудачник, перо которого «стоило меньше, чем перо на долларовой шляпке», проплывает сейчас мимо кораблей строительной флотилии.

Виктор стоял на корме флагманского ледокола-гидромонитора, способного и давить, и резать лед, и любовался остающейся за ним пенной дорогой, пересекающей линии бегущих волн. Казалось, что идущая сзади цепочка кораблей входит в эту проложенную в море просеку.

Подошел Денис. Его квадратное лицо улыбалось, глаза щурились, коротко стриженные усы топорщились.

Он оперся о реллинги рядом с Виктором и стал молча глядеть на клокочущую за кормой воду. В пенных водоворотах чувствовалась могучая сила скрытых винтов, оставлявших за собой долго не исчезающий след.

– Это и есть единственный след, какой люди в море оставляли, – сказал Денис, кивнул на пенную просеку,– море не земля, сразу всякий след людской сотрет!..

– Представь, я тоже думал о следе... Денис хитро сощурился:

– Я порой задумываюсь, на воду глядя, и представляю, как учитель географии моих хлопчиков когда-нибудь на уроке будет спрашивать: «А ну, Денисюк, что это за линия здесь на карте вдоль сибирских берегов обозначена?» А сынишка подумает: «Это мой батька строил». И прочтет надпись!..

– Я предпочел бы, чтобы на карте прочли мое имя. Денис укоризненно покачал головой.

– И об этом ты согласился бы написать Майклу? Виктор багрово покраснел и не стал продолжать

разговор.

Перед отъездом гайдаровцы получили от Майкла еще одно письмо. Долго спорили, как на него ответить. До-. говорились, что каждый напишет о лучшем, что сделано им.

Вот о чем писал Майкл:

«Друзья!

Сегодня решил вам черкнуть. Прошло больше двух лет с того времени, как мне захотелось увериться, что у меня нет товарищей по несчастью в вашей стране. Клянусь вам, что мне в сто тысяч раз было приятнее узнать, что у меня там есть товарищи не по несчастью, а по мечте. Я молчал, и могло показаться, что ваш ответ не произвел на меня никакого впечатления. Но это неверно. Именно сегодня мне хочется ответить вам. Вчера я чуть было снова не стал ученым. Боссы наконец решили допустить меня в секретную лабораторию. Черт его знает, может быть, два с лишним года тому назад я н обрадовался бы этому. Но вот сейчас я заявил, что не пойду в лабораторию, которая никогда не займется «невесомым топливом» для личных автомобилей. Почему я не пошел? Не хочу превращать в топливо живых людей. Джерри перед отъездом обругал меня ослом. Мне не нравятся ею последние сочинения. Он говорит, то я не понимаю, что такое бизнес. Я не обругал его ослом. Я обругал его шакалом. Нет, я не обругал, я назвал его шакалом, потому что он – шакал, подвывающий «бешеным». Из газет я узнал о проекте ледяного мола. Неужели автор его Алексей Карцев, тот самый Алеша, с которым мы дрались? В воскресенье на пикнике я рассказывал об этом строительстве рабочим. Кажется, после этого у меня есть шансы вылететь со своего места у конвейера, где мое университетское образование не нужно боссу. Не думаю, чтобы это обрадовало мою девушку. Она все еще пребывает в «моих девушках». Есть у нас такое страшное слово, знаменующее вечно неустроенное существование людей. Впрочем, она у меня неуемная оптимистка и строит такие планы нашего будущего, для которых понадобился бы размах вашего строительства. Мне кажется, что в последнее время я начинаю находить себя, а если не себя, то свой путь. Я хотел бы, чтобы он встретился с трассой вашего мола. Жму ваши руки, дорогие друзья.

Ваш Майкл».

В дни, когда американская пресса на все лады перепевала версию о грандиозной морской демонстрации коммунистов против Аляски, в Карском море действительно происходило что-то похожее на морские маневры. Гигантская эскадра, в которой, впрочем, не было ни одного военного судна, разбившись на группы по шесть-семь кораблей, развертывалась своеобразным боевым строем.

Группы кораблей, едва видимые на горизонте, занимали исходные положения.

В штурманской рубке гидромонитора над картой с красными кружочками, пунктиром идущими от Новой Земли к Северной, склонились командир флотилии и капитан гидромонитора Федор Иванович Терехов, начальник Полярной строительной экспедиции, как на первом этапе называлась Великая Полярная Стройка, Василий Васильевич Ходов и один из его помощников, инженер Алексей Карцев.

Федор Терехов отмечал на карте, какие корабли уже бросили якорь, став на рейде в местах, где должны появиться ледяные быки будущего мола.

Алексей, отойдя от карты, смотрел в иллюминатор. Ближние корабли выстраивались по кругу, как бы очерчивая своими корпусами линию ледяного берега будущего искусственного острова.

На море была мертвая зыбь, отголосок далекого шторма. Ледокол лениво переваливался с борта на борт. Волны походили на редкие и пологие складки холмов.

Алексей смотрел на воду. Она медленно то приближалась, то удалялась, свинцовая, кажущаяся непрозрачной.

Что там внизу? Алексей никогда не спускался на дно. Сегодня он сделает это впервые.

«Где-то там на дне вездеход, погибшие товарищи... Первые разведчики, как она говорила. Галя, Галя! Ты никогда не писала мне, но сделала крюк в пятьсот километров, чтобы заехать на Дальний Берег и повидаться со мной».

Алексей обернулся на шум в дверях. В рубку вошел Александр Григорьевич Петров.

Присутствие дяди Саши на строительстве ледяного мола было так же естественно, как и то, что он в свое время, после окончания сибирских строек, вернулся в Арктику.

Когда было принято решение о начале возведения ледяного мола, дядя Саша, океанолог, стал просить использовать его былой опыт эпроновца на водолазных работах. Но Центральный Комитет партии рассудил по-иному. Он направил Александра Григорьевича партийным руководителем Великой Полярной Стройки.

На дяде Саше был непромокаемый плащ с откинутым назад капюшоном. Обеими руками он придерживал под мышками два сверкавших полированными поверхностями металлических ящичка.

Войдя в рубку, Александр Григорьевич поставил ящички на разложенную по столу карту.

– Принес? – спросил Ходов, поднимая от карты худое лицо с ввалившимися щеками.

Александр Григорьевич положил на ящички руки.

– Торжественная минута, – сказал он и оглянулся на стоявшего у стены Алексея.

Федор отошел в угол рубки, словно предоставляя остальным решить вопрос, о котором будет идти речь.

– Два ящичка... нержавеющая сталь, – сказал дядя Саша. – Пролежат тысячелетия.

Ходов открыл крышки ящиков. В первом из них лежала стальная пластинка с выгравированной на ней датой дня начала Великой Полярной Стройки. Ее предстояло зарыть в дно Карского моря на месте, где поднимется первый ледяной бык сооружения.

Во втором ящичке хранилась стальная пластинка с именами трех погибших в этом месте строителей мола: Галины Волковой, Матвея Доброва и Ивана Вылки. На обратной ее стороне были выгравированы портреты погибших.

Алексей взял в руки пластинку с портретами. На него смотрело задумчивое лицо девушки с прямой линией сросшихся бровей, с мечтательным взглядом темных глаз.

«Вот такие в войну становились героями», – подумал он и осторожно положил пластинку в ящичек. Пальцы плохо слушались, и она звякнула, коснувшись дна.

– Начнем монтаж каркаса двух островов одновременно, – решительно сказал Ходов. – С первыми кессонами спустимся я и Карцев. Алексей Сергеевич,– обратился он к Алексею, – берите ящик... вот этот, с датой начала строительства. Я заложу в дно другой.

Алексей покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Закладывайте сооружение вы, Василий Васильевич. Вы – начальник строительства. А мне позвольте отдать последний долг товарищам...

– Ну что ж, – сказал Ходов, отходя от иллюминатора.– Корабли уже встали по местам, Федор Иванович, распорядитесь о спуске катера, чтобы доставить меня на ледокол второй группы. Я опущусь с вторым кессоном.

– Почему? – попробовал протестовать Алексей.– Вам по праву начальника надо опускаться с кессоном номер один.

 

– Простите, мы спустимся одновременно. Вы отсюда, а я с ледокола второй группы, – безапелляционно заявил Ходов.

– Надо будет объявить об этом людям, они уже собрались на палубе, – сказал Александр Григорьевич. – Настроение у молодежи приподнятое.

Выйдя на крыло капитанского мостика, с которого видна была заполненная людьми палуба, дядя Саша сделал знак рукой.

Весь экипаж замер внизу, как по команде «смирно».

– Товарищи строители!–-громко сказал Александр Григорьевич. – Наступает торжественная минута. Через некоторое время на дно спустятся наши подвижные кессоны, «подводные черепахи», как вы их прозвали. Произойдет закладка великого полярного сооружения.

Мы заложим в дно под будущим сооружением памятные знаки о начале стройки и первых погибших ее строителях. Эти знаки вовсе не надо находить здесь спустя тысячелетия, они закладываются во имя нашего времени и для нас самих, для выражения того чувства, которое переполняет наши сердца.

Позади парторга строительства стояли Ходов и Карцев со стальными ящичками в руках.

Короткий митинг закончился.

К Алексею подошел Виктор Омулев.

– Прошу прощения, Алеша, – начал он, отводя Алексея в сторону. – Умоляю об одолжении. Конечно, я геолог... Разведка грунта и так далее. Официально говоря, мне не обязательно спускаться на дно с первым кессоном, но... если взять меня, скажем, вместо обреченного на бездействие врача...

Алексей пытливо посмотрел на смущенное, покрасневшее лицо Виктора.

– Ты хочешь быть вместе с нами в этот момент?

– Ты чуткий, Алексей, – заморгал Виктор короткими ресницами и, вынув платок, стал вытирать лицо. – Ты чуткий... Мы поймем друг друга. Я не буду там, внизу, лишним! Клянусь своим именем. Я хочу, чтобы мы вместе с тобой увековечили не только память о товарищах, но и начало самого сооружения.

– Это сделает Ходов, – сухо ответил Алексей. Виктор понизил голос:

– Сооружение фактически заложит тот, чей остров поднимется первым. Строго конфиденциально! Мы уже договорились с Денисом, – и Виктор поднял палец.

Алеша укоризненно покачал головой.

– Эх, Витяка! Ты претендуешь на чуткость, а меня понять ты не способен.

Виктор испугался, думая, что Алексей откажет ему в просьбе, но Алексей, угадав его мысли, успокоил его:

– Хорошо, хорошо, ты спустишься с нами. Посмотришь дно глазом геолога.

На палубе начиналась суета.

– Опускать «черепаху»!

– Построиться по бригадам!

По палубе быстро катили легкие строительные машины, которые должны были облегчить под водой труд полярников.

Алексей Карцев прошел на корму. Там, выстроившись, замерла команда кессона: подводники, одетые в непромокаемые спецовки.

Командир подвижного кессона Нетаев, невысокий моряк с тонко очерченным лицом, увидев Карцева, подошел к нему и отрапортовал о готовности кессона к спуску под воду.

Кессон, действительно напоминавший исполинскую черепаху, возвышался на корме, как стальная куполообразная броня морского орудия.

Рулевое управление и винтомоторная группа, высовывающиеся из-под панциря, еще больше увеличивали сходство с черепахой. На панцире был даже характерный рисунок – переплет огромных окон, сделанных из толстой прозрачной пластмассы.

Карцев оглядел своих товарищей по спуску. Он видел торжественно-напряженные молодые лица. Вот и сосредоточенный Денис, вот Витяка, подмигнувший Алексею.

Алексей отдал команду, и подводники один за другим стали нырять под панцирь «черепахи», приподнятой над палубой подъемной стрелой.

Алексей и Нетаев вместе с корабельным врачом следили за проходившими людьми. Врач в немногих словах напутствовал каждого из них, в последний раз напоминая об особенностях работы при повышенном давлении воздуха в кессоне, где вода должна быть вытеснена сжатым воздухом.

Наконец нырнул под панцирь и правофланговый Денис.

– Прошу вас, товарищ командир кессона, – пригласил Нетаева Алексей.

Карцев ©стался последним. Федор крепко пожал ему руку. Подошел дядя Саша и обнял Алексея.

– Держи все время связь, Алеша! Помни, в первый раз спускаетесь, – сказал он.

Терехов взял переданную ему радистом телефонную

трубку. С кессоном была теперь только телефонная связь. Подводники прильнули лицами к окнам, кессона, смешно расплющив носы. Голосов их уже не было слышно. Терехов отдал команду. Запыхтела лебедка. Гигантская «черепаха» дрогнула, еле приподнялась над палубой, качнулась и поплыла к реллингам. Моряки и строители уступали ей дорогу, махали шапками и кричали.

Подбежал радист и передал Терехову радиограмму с соседнего ледокола. Федор прочел и сказал Алексею в телефонную трубку:

– Старт дан. Кессон номер два тоже погружается. Желаю успеха.

«Черепаха» прошла над реллингами и повисла над водой. Корабль медленно переваливался с борта на борт, «черепаха» то поднималась, то опускалась к самой поверхности.

Снова заработала лебедка.

«Черепаха» пошла вниз и коснулась воды, канаты ослабевали. Кессон теперь уя*е плыл. Над водой виднелась верхушка шара, сам же воображаемый шар словно был скрыт в глубине. К нему тянулись канаты и шланги. Машины кессона сейчас не работали, хотя могли самостоятельно обеспечивать кессон в течение некоторого времени воздухом и энергией. «Подводная черепаха» пока получала то и другое от ледокола.

Диаметр видимой части шара стал уменьшаться. В кессоне заполнялись водой цистерны, и он начал погружаться. Все меньше и меньше становился видимый сегмент.

Люди лежали животами на реллингах, махали фуражками.

Вода сомкнулась над верхушкой кессона. Ленивая волна прокатилась над тем местом, откуда тянулись канаты и шланги. На палубе гидромонитора прозвучало дружное «ура».

Вода в море оказалась прозрачной. Через ее толщу виднелось расплывающееся в зеленой тьме пятно. Пятно вдруг вспыхнуло. В кессоне включили электричество.

В этот час меж пальм и сосен, берез и эвкалиптов парка, раскинувшегося позади многоэтажного города науки – Московского университета, – у громкоговорителя толпились студенты. Многие из них, слушая репортаж с далекого гидромонитора, завидовали хорошей светлой завистью тем, кто опускался сейчас на дно Карского моря.

На мостах в Ленинграде, на холмах живописного Львова, над бухтой Золотой Рог во Владивостоке разносился голос из множества усилителей.

Не было в Советской стране уголка, где не слушали бы сейчас рассказа о спуске на дно моря первого кессона Полярной строительной экспедиции.

И не только удачи мысленно желали слушатели своим отважным землякам, они думали в этот миг, что и они сами какой-нибудь сделанной ими деталью или хотя бы днем своего труда участвуют в этой Великой Полярной Стройке.

В коммунистической и прогрессивной печати за рубежом появились экстренные сообщения: «Вновь мы узнаем еще об одном советском жизнеутверждающем замысле, призванном изменить облик далекой и суровой ледяной страны, манившей к себе в течение столетий бескорыстных исследователей из многих стран». Голландцы вспоминали Баренца, норвежцы – Нансена и Амундсена, французские газеты – де Лонга, шведские – Норденшельда, итальянцы писали о Нобиле, экспедиция которого была спасена советскими кораблями. Японские газеты указывали на заслуги русских землепроходцев и исследователей: Дежнева, Беринга, братьев Лаптевых, лейтенанта Врангеля, напоминали исторические рейсы советских кораблей, положивших начало арктическим навигациям, «Сибирякова» и «Литке», наконец, о героической эпопее станции «Северный полюс». Английская рабочая газета писала: «В былое время смелые полярные исследователи самоотверженно боролись и погибали во имя науки в невыносимых условиях полярных морей. Советские люди, уже победившие вчера пустыни, хотят ныне сделать полярные моря такими же судоходными, как Ла-Манш или Средиземное море, и сделать это во имя счастья мирных людей».

Реакционные газеты молчали.

 

пред. глава           след. глава