Глава VII. ЗАБЫТЫЕ ТЕНИ
Отвечала ли Марина на уроке арифметики, взбиралась ли на забор, чтобы пройтись по нему всем мальчишкам назло, ждала ли в балетной пачке выхода на сцену или садилась за шахматный столик с часами, она всегда волновалась... Волновалась до дрожи, до тьмы в глазах, до потери дара речи. Трудно было представить, что она может ответить хоть на один вопрос профессору, что она вообще может стоять на ногах. Марина ненавидела себя в такие минуты, презирала за слабость, отчаяние, неуверенность, но ничего не могла с собой поделать, даже скрыть своего состояния не умела. Она вообще не способна была таить чувства, плакала в кино или на спектаклях, горько обижалась и могла горячиться по любому поводу. Ее еще в школе прозвали "атомной" и "гордой полячкой", хотя она была вовсе не полькой, а скорее украинка. Перед началом защиты диссертации Марина выбрала пустынный коридор на другом этаже института и расхаживала там из конца в конец, в полном изнеможении кусая тонкие губы, сжимая побелевшие пальцы и смотря в пол блуждающими, растерянными глазами. А ведь принято было считать, что она никогда и ничего не боится. Да и сама она еще с детства не признавала трусов, третировала и изгоняла их из ребячьей ватаги, где стала вожаком. Чтобы доказать свое, она вылезала из окна четвертого этажа и, умирая от головокружения, шла по карнизу. Она была доброй, вечно подбирала жалких котят или бездомных собак, возилась с больными и слабыми, но с сильными действительно была гордячкой и даже забиякой. Она лезла в драку с какими угодно мальчишками и в схватке была такой неистово исступленной, у нее бывали такие страшные кошачьи глаза и знала она такие опасные приемы, что даже большие парни от нее отступали, говорили, что, если с ней свяжешься, потом придется делать прививки. В конце концов и они признали ее власть. Она понимала, что надо победить сейчас волнение. В прошлый раз, на защите кандидатской диссертации, она едва справилась с собой, когда увидела за столом Ученого совета министра. У него был высокий лоб и зачесанные назад волосы. После защиты министр подошел к ней. Марина уже не волновалась, но тут смутилась. Стояла молчала. Еще подумала, что на нем удивительно маленькие сапоги, и, совсем растерявшись, спросила: "Как вы находите, товарищ министр... сегодняшнюю погоду?" Ничего глупее нельзя было придумать! Она решила поправиться, чтобы выйти как-нибудь из этого ужасного положения: "Я хотела спросить... Вы, кажется, впервые в нашем институте? - И, окончательно смутившись, пролепетала: - Как вы нашли мою диссертацию?" Тогда министр сказал тихим, неторопливым, несколько глуховатым голосом: "Нахожу скверной". Сердце у Марины упало. "Я никак не могу дождаться, - продолжал министр, - когда начнется настоящее лето. Не выберешь времени рыбу поудить". "Как, вы бываете на рыбалке?" "Первый раз я был, когда рыли котлованы для фундамента. - Министр помолчал. - Потом... потом, кажется, я был еще три-четыре раза, знакомился с лабораториями и работами". "Ах да!" - прошептала Марина. Они тогда стояли вот в этом же коридоре. И никто к ним не подходил, думая, наверно, что у них серьезный разговор. "Диссертация ваша мне понравилась. Поэтому-то я и решил с вами поговорить". На этот раз Марине удалось смолчать. "На рыбалке я бываю два раза в лето, когда решается дифференциальное уравнение с тремя переменными: погодой, свободным временем и настроением". Потом министр сказал "так", как бы поставив точку, и замолчал. Больше она ни о чем спрашивать его не решилась. Она поняла наконец, что министр методично ответил на все ее вопросы, причем именно в том порядке, в каком они были заданы. Она робко взглянула на него и вдруг увидела, что у серьезного, всегда непроницаемого, как ей казалось, министра глаза ласково смеялись. И Марина почувствовала себя сразу по-другому. Теперь она могла уже внимательно и спокойно выслушать все, что он скажет ей. "Вы посвятите свою дальнейшую работу, - говорил он ей, - во-первых, вопросу сверхпроводимости, который затронули сегодня лишь вскользь; во-вторых, связи этого явления с проблемой концентрации энергии. Это нужная проблема, которой у нас мало занимаются. Свяжитесь по этому вопросу с полковником Блиц... простите, с полковником Молнией. Иван Петрович недавно перевел свою фамилию на русский язык. Для поставленных им артиллерийских задач требуются огромные сосредоточения энергии. Но эта работа имеет и более широкое значение. Когда-то я был свидетелем демонстрации одного очень эффектного опыта... Давно это было... Я собственными глазами видел осуществленный сгусток энергии. Советская наука должна решить этот вопрос. Так, - снова поставил точку министр. - Задачу эту я выдвигал перед многими профессорами, но эти, с позволения сказать, ученые разводили руками..." По лицу министра скользнула лукавая усмешка. "Да... Но смогу ли я?" "Для связи с Молнией я дам вам направление в его секретную лабораторию. Но перед вами стоят пока чисто научные задачи. Для них потребуется революционное миросозерцание и восприимчивый ум. Пусть работа эта будет вашей диссертацией". "Но ведь я уже защитила диссертацию! И потом: смогу ли я справиться с такой задачей?" "Я думаю..." "Достаточно ли моя подготовка?" "...что эта диссертация будет вашей второй, то есть докторской". "Как? Мне? На звание доктора?" "На мой взгляд, чтобы справиться с такой задачей, вы найдете у себя все данные. Наконец, в том, что вы станете доктором, ничего удивительного я не вижу!.." Раза два потом Марина приезжала к министру и стала называть его уже Василием Климентьевичем. Она рассказала о своем свидании с полковником Молнией и о намеченных ею путях решения задачи. Вот и прошли два года... Диссертация готова. Интересно, приедет ли Василий Климентьевич? Ведь он обещал. Марине было двадцать пять лет. Глядя на нее, можно было ощутить перемены, которые произошли в наших женщинах за последние сто лет. В прошлом веке ее сверстницы, выйдя замуж лет в шестнадцать, обзавелись бы уже семьями и детьми и, достигнув зрелости, массировали бы у глаз морщинки, а двадцатипятилетняя "засидевшаяся" девица начала бы уже блекнуть и увядать. Наша современница, соискательница степени доктора физики, была умнее, образованнее, начитаннее своих сверстниц из прошлого и все же оставалась юной. Иные условия воспитания, равный с мужчинами уровень развития, работа мысли и духовное богатство словно дали советским женщинам тот эликсир молодости, который их бабки тщетно пытались заменить румянами и тугими корсетами. Марина была молода и хороша собой, но самой красивой и умной, самой изумительной и непостижимой считала Марину влюбленная в нее до обожания, смотрящая на мир ее глазами восемнадцатилетняя сестренка Надя. Она нашла Марину в коридоре и помчалась ей навстречу, встряхивая мелкими кудряшками, розовощекая, пухленькая, с совершенно круглыми от переживаний чернильно-синими глазами. Она подбежала, задохнувшись, и не могла ничего выговорить. Марина ласково улыбнулась. Рядом с Надей она всегда чувствовала себя старшей, даже старой. – Какой ужас, какой ужас, Мариночка! Говорят, сам министр Сергеев приехал! Ты волнуешься? – Я? – усмехнулась Марина. – Нисколько. Это было правдой. Марина забыла о волнении. Холодная решимость, которая обычно приходила позже, когда был уже взят экзаменационный билет, сделан первый шаг на сцене или первый ход на шахматной доске, решимость и холодная ясность владели ею. – Ты узнала, что будет говорить оппонент? – беспокоилась Надя. Марина пожала плечами: – Наверно, скажет, что я заглянула в будущее. Надя смотрела на нее счастливыми глазами, любовалась ею. Пора было спускаться в нижний этаж. Взявшись за руки, сестры шли по мраморной лестнице. Их окружили молодые люди, научные сотрудники института, в отличие от сохраняющей юность Марины рано лысеющие и многие в очках. Марина здоровалась с ними, смеялась и радовала всех спокойствием. Она шепнула Наде: – Смотри, кто идет! Это профессор Горский из Ленинграда. – А кто рядом с ним? – Кто-то незнакомый. – А я знаю, – вмешался один из молодых людей, – это профессор Оксфордского университета Ленгфорд. – Идут, идут! Тише! – Кто это маленький, в очках? – Посторонитесь, не видно! – Профессор Цзе Сю-лян, а с ним рядом - доктор Джеран из Монгольского университета. Сзади доктор Мейлс из Гейдельбергского университета. – Это прямо не защита диссертации, а международный конгресс! – Звонят! Приглашают в аудиторию! – Пойдемте! – Ну где же Василий Климентьевич? Через улицу по направлению к институту мчались две фигуры. Впереди, с развевающимися седыми волосами, без шляпы, почти бежал старый профессор. Позади него, старательно семеня ногами, едва поспевала кругленькая фигурка доктора: – Почтеннейший, пощадите... Вы, может быть, думаете, что я могу закрыть перед вами шлагбаум? Ничего подобного. Мне все равно не удастся забежать вперед. Одумайтесь! Что вы делаете со мной? Ведь я только что сообщил в бюллетене, который ежедневно докладываю правительству, об ухудшении вашего здоровья. И вдруг вас видят на улице, да еще без шляпы... – Милейший, не откажите в любезности оставить меня в покое! М-да!.. – В покое? Этот сумасшедший бег по улице вы называете покоем? Профессор сердито пожевал челюстями и прибавил шагу. Доктор выхватил платок и судорожно вытер мокрое лицо. – Нет, почтеннейший! Ну зачем вам понадобилась эта диссертация? Вы для меня загадка! Оставив запыхавшегося доктора далеко позади, профессор вошел в вестибюль института. Торопливо скинув с себя пальто и расчесав сбившуюся на сторону бороду, он одернул мешковато сидевший на нем пиджак и направился по коридору. Дверь в аудиторию была открыта. Профессор остановился у притолоки, сердито смотря из-под насупленных бровей. Голову он склонил немного набок, а правую руку приложил к уху. Он слушал Марину. Он почти физически ощущал ее слова, летящие в аудиторию, слова, что заставляли то насторожиться, то задуматься, то неожиданно рассмеяться. – Я попыталась увязать высказанные мной представления о сущности сверхпроводимости с основными положениями квантовой механики и волновой теории. Моей конечной задачей было наглядно доказать, что в магнитном поле можно накапливать энергию, стоит лишь сочетать это с явлением сверхпроводимости. Разрешите мне закончить теперь научную часть своей диссертации и перейти к ее, я бы сказала, фантастической части. Я говорю - фантастической, ибо перспективам использования концентрированной таким образом энергии место скорее в научно-фантастическом романе, чем в научной диссертации. Человечество вступило в атомный век. Навсегда забыты былые страхи и пессимистические прогнозы о грозящем нам иссякании запасов топлива: каменного угля, сланцев, нефти, природных газов. В нашей стране уже работают атомные электростанции общей мощностью в миллионы киловатт. Они дают ток городам, промышленности, сельскому хозяйству. Вопрос получения энергии решен человечеством на несколько тысячелетий. И с железной закономерностью встает для решения новый вопрос - вопрос распределения энергии. Делаются попытки создания подвижных энергоатомных установок. На многие аэродромы приземляются наши замечательные паролеты, в которых паровой котел совмещен с атомным реактором. Плавают уже суда с подобными же, но более тяжелыми установками. Однако технике нужно иное, более радикальное решение. Стоит ли ставить автомобильный мотор на старую пролетку! Надо по-новому аккумулировать энергию, использовать для этого сверхпроводимость. Магнитное поле, в котором теоретически можно сосредоточить энергию, ничего не весит. Прибор можно сделать самых малых размеров. Любому потребителю энергии достаточно присоединиться к его клеммам, чтобы на длительный срок получить источник электрического тока. Ненужными станут тысячекилометровые электрические линии передач. Сверхаккумуляторы в огромном числе можно будет заряжать на гигантских атомных энергоцентралях, а потом доставлять потребителям. Раз в месяц получат маленькие цилиндры машинист электровоза, бортмеханик самолета, шофер электромобиля, тракторист электротрактора, энергетик завода, механик корабля, наконец, просто домашняя хозяйка, которая сменит у себя в квартире сверхаккумулятор с месячным запасом энергии, как меняла прежде предохранительные пробки. Ребятишки приспособят электромоторчики к самокатам или велосипедам, покупая в магазинах сверхаккумуляторы, как батарейки электрических фонариков. Сверхаккумулятор сделает человека подлинным хозяином энергии, которая поможет ему окончательно покорить природу и распоряжаться силами стихии. Поможет ему добиться полного изобилия, поднять культуру и достигнуть на дороге прогресса самого светлого счастья... – Да это же не диссертация, а целая, поэма! – шепнул седовласый ученый, сидевший рядом с министром в первом ряду. Василий Климентьевич, который все-таки, приехал на защиту, повернулся к нему, улыбнулся и кивнул в сторону Марины. – Послушайте, почтеннейший мой профессор, – шипел доктор, – почему вы решили оставить себя без бороды, выдрав ее столь свирепым и болезненным способом? – Извольте замолчать... М-да!.. Замолчать! – свирепо прошипел профессор. – Тише! – шикнули на них сзади. Марина кончила. Ей шумно аплодировали. Румяная, похорошевшая, она тяжело дышала, сердце колотилось. Поправив волосы, она отошла к стене. На ее месте стоял теперь официальный оппонент. Марина слушала рассеянно. Он не возражал по существу. Он только ставил ряд вопросов, касавшихся дальнейших перспектив развития идеи концентрации энергии с помощью явления сверхпроводимости. Во время речи оппонента стоявший у притолоки профессор кусал ус, презрительно опустив уголки губ. Доктор озабоченно наблюдал за ним. – Я позволю себе извиниться перед многочтимой аудиторией! – неожиданно прозвучал гулкий отрывистый голос старого профессора, едва смолк официальный оппонент. – Я позволю также принести свои извинения и многоуважаемому председателю Николаю Лаврентьевичу, что без приглашения вторгаюсь к вам, но я счел бы недостойным звания истинного ученого смолчать при обстоятельствах... м-да!.. при обстоятельствах, сопровождавших изложение трактовавшейся здесь работы... Марина подняла глаза и удивилась. Она даже не знала этого ученого. – Пожалуйста, профессор, мы очень рады предоставить вам слово, – сказал председательствующий молодой академик. Профессор прошел за длинный, напоминающий, беговую дорожку стол, ссутулив худую спину. – М-да!.. Детский лепет или безумный бред? Я осмелюсь предложить этот вопрос всем присутствующим. Что преподносит нам, я бы сказал, нескромный соискатель почетного звания доктора физических наук? Разве уважаемые представители научного мира имели честь собраться здесь лишь для тою, чтобы выслушивать нелепые фантазии? М-да... В первый раз за долгую жизнь вашему покорному слуге выпадает незавидная роль возражать с этой высокой кафедры ребенку или сумасшедшему. Конечно, это "эгейнст зи грэн" - немного против шерсти, как говорят американцы, но прошу покорнейше извинить старика. Привык я называть вещи своими именами. Не обессудьте!.. Слишком трудно равнодушно слышать столь вульгаризированные представления о сущности физических явлений, преподнесенные нам здесь под ярлыком серьезной научной работы! Аудитория онемела от удивления. Министр внимательно изучал лицо старого профессора, громившего основы высказанных Мариной гипотез, зло высмеивавшего ее математические построения. Стоявший в дверях доктор держал пенсне в руках и, не отрываясь, глядел на своего пациента, словно искал в его глазах разрешения мучившей его загадки. – Так выглядят, уважаемые товарищи по науке, эт ферст блаш - при первом взгляде - изложенные нам принципы теории сверхпроводимости в свете далеко не исчерпывающей, но серьезной критики... – Профессор оперся вытянутыми руками о стол и согнул узкую спину, продолжая местами налегать на букву "о". – М-да!.. Но все это бледнеет, товарищи ученые, перед второй частью выступления соискателя. Лишь одна-единственная в ней фраза доставила мне внутреннее удовлетворение. Почтенный соискатель совершенно справедливо изволил заметить, что излагаемым мыслям место не в научной работе, а в фантастическом романе. И я позволю себе добавить: в плохом, уводящем во вредную сторону романе! М-да!.. Всей силой авторитета науки я позволю себе заверить вас: оставьте далекие от реальности мечты о концентрации энергии в магнитном поле! Заниматься такой задачей - абсурд, заблуждение, нелепица, чепуха, ересь, вандализм в науке, невежество, узость взглядов, оскудение ума, отсутствие элементарного контроля над собой! Ваши предыдущие аплодисменты, уважаемые и дорогие мои коллеги, я позволю себе отнести скорей к эстрадной актрисе, ловко жонглировавшей эффектными, но невозможными положениями, чем к представителю чистой и объективной науки... В аудитории поднялся шум. Над доской зажглись и замигали буквы: "Внимание!" Шум не прекращался. Он понемногу стал затихать только после того, как молодой академик, проводивший защиту, встал и подошел к доске. Тогда особенно громко прозвучал певучий и обиженный голос Нади: – А я думала, что люди - современники революций - умеют спорить по-настоящему! Академик поднял руку и сказал: – Продолжайте, профессор! Профессор стоял все в той же напряженной позе, опершись руками о стол, и резкими движениями поворачивал голову то вправо, то влево. Марина села на пододвинутый ей стул и потемневшими глазами не мигая смотрела на этого ненавидящего ее человека. Она заметила, как преобразился он, заговорив о концентрации энергии, как страстно зазвучал его голос. Женщина, слушая, часто обращает больше внимания не на смысл слов, а скорее на тон, каким они сказаны. И, странное дело, Марина не могла найти в себе ни малейшей неприязни к своему неожиданному оппоненту. Но обида, горькая ребяческая обида подкатывала к горлу, растворялась в слезах, готовых брызнуть из глаз... Профессор продолжал: – Нам рисовали развращающие мозг картины применения аккумуляторов, использующих магнитные поля сверхмощной силы, - я бы сказал, сверхаккумуляторов. Мы слышали о карманных электростанциях, о неиссякаемых батареях, о бестопливных двигателях, гораздо более удобных, чем атомные... Я сам мог бы, бесконечно фантазируя, рассказать и более поразительные вещи. Но зачем это? Зачем? Для чего тратить силы и государственные средства на бесплодную, хилую идею? Сила уничтожит сама себя. Почтенная соискательница говорила нам об изменении структуры вещества при увеличении магнитного поля, исключающей возможность существования сверхпроводимости. Кроме того, большое магнитное поле разрушит и самое катушку, прочность которой не может быть достаточной. Вся накопленная энергия вырвется наружу, чтобы испепеляющим жаром уничтожить производящих опыт людей, будь то седой, всеми уважаемый ученый или полная жизни и любви девушка... Дорогие коллеги, товарищи ученые, я имею честь заверить вас, что теоретически нет никакой возможности предохранить проводник от проникновения в него магнитного поля! Точно так же как нельзя пропустить по нему ток больший, чем допускает его атомная структура. Нет такой возможности! Всякая попытка обречена на такую же неудачу, как и стремление получить явление сверхпроводимости при обычных температурах. Резюмируя свое выступление, я позволю себе сказать, что представленная работа порочна как в своей основе, так и в отношении намечаемых вредных перспектив, обрекающих людей на ненужный риск и горькие разочарования. Работа соискательницы не продумана, сыра, недостаточно выношена, не обоснована, мелка, легкомысленна и, самое главное, неправильно ориентирована. Приходится пожалеть о напрасном труде и потерянном времени. Будем надеяться, что это послужит хорошим уроком юной соискательнице и повернет ее честолюбивые стремления на другой, более реальный и эффективный путь, что я имею честь ей рекомендовать... Профессор кончил и быстрой подпрыгивающей походкой направился в аудиторию. Слышно было, как залетевшая в окно ночная бабочка билась крылышками о матовый колпак лампы. Профессор, шаги которого гулко раздавались в притихшей аудитории, подошел к седоволосому соседу министра и сел рядом с ним. Тот демонстративно встал и, извинившись перед Василием Климентьевичем, прошел в задние ряды. Профессор, растерянно улыбаясь, смотрел ему вслед прозрачными голубыми глазами. У него дернулась щека. Он заморгал ресницами и опустил голову, потом, раздвинув острые колени, облокотился на них, зажав ладонями виски. В течение всего времени, когда выступали ученые, пожелавшие изложить свои взгляды на использование сверхпроводимости, министр все приглядывался к старому профессору. Посматривал он и на Марину. Заметил, как выбежала она в коридор сразу после окончания речи неожиданного оппонента, как вернулась оттуда с красными глазами. На защите диссертации Марины Садовской разразился научный спор. Столкнулись разные течения и забурлили яростные штормы волновых теорий, квантов, магнитных вихрей и мириад электронов. Защита превратилась в диспут, которому не видно было конца. Но вряд ли слышал эти выступления старый профессор. Наконец он встал и неровной, спотыкающейся походкой направился к выходу. Министр поднялся и тоже вышел в коридор. В коридоре у окна стояла Марина и кусала до крови губы. Министр подошел к ней и сказал: – Так. Марина не подняла глаз. – Провалилась я, Василий Климентьевич! – Этого я пока еще не знаю... – Но ведь он говорил прекрасно! Я совершенно уничтожена... – Да, – сказал министр и помолчал. – Он говорил прекрасно, даже с излишней страстностью, пожалуй, но об уничтожении говорить преждевременно. Марина выпрямилась и постаралась улыбнуться. – Конечно, я понимаю, что это не может повлиять на решение Ученого совета, но все же обидно, Василий Климентьевич... Последние слова она прошептала одними губами, без дыхания. Министр все же услышал, но, кроме того, он услышал звук чьего-то грузного падения. Когда Марина подняла глаза, то увидела широкую спину бегущего министра. Резким движением она бросилась за ним. Поперек коридора, неуклюже согнув колени и уткнувшись лицом в толстый ковер, лежал профессор. Из аудитории доносилась монотонная речь выступавшего. Как ни спешили министр и Марина, кто-то, все же опередив их, уже склонился над профессором. – Я попрошу помочь мне поднять больного, - сказал, не оборачиваясь, низенький человек. Втроем они с трудом подняли профессора и посадили на диван. – Пульс очень плох! Этого следовало ожидать... Ведь у вас, наверно, есть машина? Надо его доставить домой. – Я уже дал распоряжение отвезти профессора. – Вот и чудесно! Он, знаете ли, такой чудак, никак не хочет иметь прикрепленной машины. – Знаю, – сказал министр. Пока доктор говорил, руки его были в деятельном движении. Он поймал пенсне, расстегнул профессору ворот и жилетку, достал из своего кармана стерилизованный шприц в упаковке и что-то впрыснул больному. Положив шприц обратно в коробочку, доктор потер ладонь о ладонь, потом обеими ладонями - лысину, наконец, быстрыми и нежными движениями стал делать профессору массаж. Увидев, что министр наблюдает за его руками, доктор сказал: – Товарищ министр, есть древняя индийская поговорка, что врач должен иметь глаз сокола, – доктор поправил пенсне, – сердце льва, – доктор прижал обе ладони к груди, – и руки женщины! – С этими словами доктор принялся снова растирать профессора. Марина стояла молча, наконец сказала тихо: – Позвольте мне отвезти его. – Нет, ваше место здесь. Я сам поеду с ним, – сказал министр. Марине показалось, что министр хочет еще что-то сказать ей. Она выжидательно смотрела на него. – Я предвижу исход сегодняшней защиты, – сказал он. – Предвидите? – насторожилась Марина. – Каков бы ни был этот исход, я хочу взять с вас слово. – Готова, Василий Климентьевич. – Прошу вас остаться стойкой. – Вот как? – Лучше всего вам поехать куда-нибудь. Ненадолго. К друзьям, родственникам... – У меня бабушка в Бресте. – В Бресте? Совсем хорошо. Побываете там в крепости. – Непременно. – Поклонитесь там праху героев. И от меня... – И министр повернулся к доктору, который осторожно помогал профессору подняться. Почти повиснув на руках доктора и министра, профессор, едва передвигая ноги, прошел к автомобилю и послушно сел в него. Он все время робко и виновато улыбался, как будто сделал что-то страшно неприличное. Стоя на крыльце, Марина смотрела, как увозили беспомощного человека, час назад уничтожившего ее. Наконец она обернулась. Перед нею стояла Надя с округлившимися глазами. – Какой ужас! – пролепетала она. – Ты знаешь? Они не присудили тебе степени доктора! Какой ужас! Что же теперь делать? – Я уезжаю. – Куда? – В Брестскую крепость. Потом к бабушке. – В Брестскую крепость? Какой ужас! Марина даже не зашла в институт, чтобы узнать официальное решение Ученого совета, она прямо проехала домой, послав Надю за железнодорожным билетом до Бреста. Автомобиль министра вез больного профессора в его квартиру. Старик привалился в углу, маленький доктор держал его за руку и все время вполголоса что-то говорил. Министр внимательно смотрел на странного старика и пытался вспомнить, где мог видеть его раньше. Он твердо знал, что до сих пор они никогда не встречались. Конечно, он мог видеть портреты знаменитого профессора, но не внешние черты казались ему знакомыми. Знакомы были какие-то неуловимые жесты, манера говорить, двигаться... Еще думал министр о провале диссертации Марины. Он чувствовал себя ответственным за этот провал, ибо именно он навел ее на мысль пойти по принятому в диссертации пути. Неужели он ошибался? Имел ли он право портить научную карьеру девушки ради проверки своих давно забытых снов? "Имел", – в конце концов решил министр. Должно быть, он стал стареть. Во время гражданской войны он не ставил перед собой вопроса, имеет ли он право послать в разведку... любимого человека. Министр вздохнул. Доктор удивленно обернулся к нему. – Да, это разведка, – неожиданно вслух сказал министр. – Вот именно! Я всегда говорю, что диагноз - это то же самое, что разведка. А лечение - это уже атака. Наши пилюли - снаряды, наши советы - дурманящие газы, а наши операции - штыковой бой! Я всегда это говорил. Министр не мог сдержать улыбки. Доктору удалось отвлечь его мысли от той разведки, в которую он когда-то послал свою жену...
|