Ничто великое в мире не совершалось без страсти.
Гегель
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов:
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков.
М.В. Ломоносов
Памятник Роману Ратову был поставлен при жизни, но уже без него: мраморный пилот, пристегнутый мраморным ремнем к мраморному креслу, в горькой задумчивости смотрел как бы из невообразимой дали Вечного рейса.
Массивный монумент высился над улицей. Он разделял встречные потоки машин и будто хотел остановить мчащихся людей, предупредить их, что нет в мире сил, которые позволили бы человечеству, наперекор природе, вырваться из своей земной колыбели в просторы Вселенной...
Роман Ратов возглавлял экспедицию к Марсу. В пути у корабля оторвался один из реактивных двигателей управления. Без него корабль не мог вернуться на Землю. Однако экипажу предстояло жить долго – установка для получения искусственной пищи способна действовать много лет. Все это время космонавты, сознавая свою обреченность, будут лететь к звездам, достичь которых при жизни не смогут...
Экипаж Романа Ратова до последней возможности поддерживал связь с Землей. По мере удаления от нее улавливать затухающие сигналы далекого передатчика становилось все труднее даже чуткими радиотелескопами.
В числе тех, кто принял последнюю радиограмму Ратова, был его сын, Арсений, – он не покидал радиообсерватории, чтобы при появлении желанных сигналов оказаться на месте.
На этот раз прием происходил на пределе чувствительности радиотелескопа. Поднявшись со стула, Арсений с замиранием сердца слушал исчезающий родной голос, усилить который не удавалось из–за радиошумов.
Роман Ратов, против воли своей покидая на неуправляемом корабле Солнечную систему, пересекал пояс астероидов между орбитами Марса и Юпитера. И он сообщил о своих наблюдениях малой планеты Веста, крупном осколке когда–то существовавшей планеты Фаэтон. Как и другие планетные обломки, она двигалась в кольце астероидов, на прежней планетной орбите.
Роман Ратов спешил передать, что рассмотрел на Весте песчаную пустыню, четкую линию исчезнувшего моря и геометрически правильную россыпь скал.
– Очень похоже... на руины города, – доносился сквозь треск помех еле слышный голос.
Как завещание отца, сжав кулаки и став по стойке "смирно", выслушал Арсений Ратов предупреждение человечеству о том, что взрыв сверхмощного ядерного устройства в состоянии вызвать цепную реакцию превращения всего водорода морей в гелий, вызвать термоядерный взрыв океанов планеты.
Именно так объяснил Роман Ратов, почему не разлетелись обломки планеты, которая, как он предположил, сначала лишь треснула под влиянием сил взрыва наружной водяной оболочки, а уже потом развалилась на части из–за тяготения Юпитера и Марса. Говоря все это, он думал о Земле, он не хотел ей подобной судьбы...
Ратова не могли успокоить сообщением о том, что земная цивилизация вскоре после отлета его корабля миновала опасный период развития – за океаном трудящиеся массы уничтожили последний оплот капитализма в Америке и вошли в Объединенный мир.
Все время, пока звучал далекий голос, Арсений Ратов окаменело стоял возле аппарата и неотрывно смотрел в окно на гигантскую чашу радиотелескопа. Он мысленно представлял себе бездействующую кабину управления и в ней – отца, продолжавшего жить тревогами Земли.
Рядом с Арсением стоял его друг Костя Званцев, тоже радиоастроном. Оба они давно поняли, что нельзя послать вдогонку за Романом Ратовым спасательную экспедицию. По старинной поговорке, легче было попасть через море в летящую пулю пулей, чем найти пылинку в безмерных просторах Вселенной.
Арсений тяжело переживал свое несчастье. Он не мог оплакивать живого отца, но и не мог надеяться на встречу с ним когда–либо. Постоянная дума о Вечном рейсе сделала Арсения самоуглубленным, замкнутым. Даже говорить он стал кратко и скупо. Он знал мечту отца – отправиться в звездный рейс – и поклялся выполнить то, что не привелось осуществить Роману Ратову. Костя понимал это и был уверен, что Арсений не способен бесплодно горевать. Он сразу почувствовал, что после радиограммы отца о Весте друг его что–то задумал.
В комнату вошел профессор Игнатий Семенович Шилов, руководитель радиообсерватории. Он был прям и высок, хотя и не так широк в плечах, как Арсений. Седую голову профессор слегка откидывал назад, словно пытался рассмотреть что–то выше собеседников. Костя Званцев, неистощимый остряк, подшучивал над ним, припоминая из истории Древней Руси надменного князя Андрея Первозванного, который, оказывается, не мог сгибать шеи из–за сросшихся позвонков.
– Арсений Романович, – печально начал Шилов глубоким, грудным голосом. – Снова приняли сигнал отца? Глубочайшее соболезнование. Имя его не будет забыто.
Костя сверкнул черными цыганскими глазами на шефа, но тот продолжал:
– Неужели же только такими жертвами можно убедить человечество, что нет нужды людям достигать небесных тел? Если бы на нас, радиоастрономов, тратили те средства, которые пожирают космические ракеты, мы сообщили бы миру о Вселенной куда больше, чем это могут сделать космонавты.
– Простите, – глухо отозвался Арсений. – В радиоастрономию верю. Но отец сообщил о Фаэтоне. Разумные существа, должно быть, погубили его ядерной войной.
– Погибшая братская цивилизация! – вздохнул Шилов. – Старая песня. Однако пора получать подобные сведения без риска оказаться в Вечном рейсе.
– Согласен. Лучше увеличить чуткость радиотелескопов в миллиарды раз. Есть идея.
– Вот как! – насторожился Шилов и, усмехнувшись, добавил: – Рад, что горе не мешает вам. Поговорим на семинаре.
Шилов был известным ученым, выдвинувшим немало гипотез. Однако чужих гипотез не терпел. Методично занимаясь приемом возможных радиосигналов других миров, он вместе с тем не допускал мысли, что высокоразвитые цивилизации могут, как это предполагал кое–кто, посылать сигналы не направленными лучами, а во все стороны, изотропно. Для этого требовалась сказочно большая энергия. Приходилось допускать, что цивилизации могут быть трех типов: достигшие земного уровня, овладевшие энергией своей звезды и, наконец, использующие энергию всех звезд галактики. Шилова коробили подобные нелепости.
Он не уставал говорить, что цивилизации "разумян" разделены непреодолимыми расстояниями, поскольку кораблям достигнуть скоростей, близких к скорости света, невозможно. Когда обсуждался вопрос о том, сколько энергии может тратить звездная цивилизация на свои нужды и на общение с братьями по разуму, он отрезал: "Не больше, чем есть в звезде!" – и вспоминал слова древнего поэта Грузии Шота Руставели: "Из кувшина можно выпить только то, что было в нем".
Шилова заинтересовала идея Ратова.
– Мысль пока сырая, – скромно начал Арсений, рисуя на матовом стекле кафедры схему. Увеличенный рисунок сразу же появлялся на экране сзади него. – Самый большой земной телескоп – в кратере вулкана Аресибо на Коста–Рике. Диаметр – триста метров. Расходящимся пучком принимаемых лучей он захватывает часть неба. А если замахнуться на большее? Игнатий Семенович против космонавтов. А если им поработать на нас?
Шилов будто с усилием кивнул седой головой.
Арсений Ратов кратко рассказал о своей идее создания в околоземном космическом пространстве глобальной радиоантенны в виде обращенной к звездам чаши, сплетенной из металлических нитей. Невесомая, распростершись над целым полушарием, радиоантенна будет делать вместе с Землей один оборот за сутки, поскольку расположат ее таким образом, что она всегда будет находиться над одним и тем же местом земного шара. Вращаясь вместе с ним, она станет "осматривать" все небо.
В фокусе параболического зеркала антенны поместят кабину, куда сойдутся отраженные радиосигналы Вселенной.
– Астролюбия, – важно заметил Костя Званцев, тряхнув иссиня–черными волосами, вьющимися из кольца в кольцо. Он любил выражаться, как говорили про него, "клинописным языком" и часто ввертывал подобные, придуманные им словечки.
Арсения засыпали вопросами. И он объяснял, опять рисуя на матовом стекле кафедры одну за другой схемы, которые тут же, увеличенные, возникали на экране. Металлические нити антенны будут натянуты ракетами – они полетят по спиралям, обегая контур чаши, за ними останется тончайший след в виде струйки расплавленного серебра. Эти металлические нити, невесомо застыв над целым полушарием планеты, составят все вместе исполинское зеркало антенны. Глобальная по размерам, она окажется в десятки миллиардов раз чувствительнее стометрового радиотелескопа...
Шилов удовлетворенно кивал головой, опровергая легенду о своих шейных позвонках, – все–таки эта грандиозная идея исходила из руководимой им радиообсерватории, и он был доволен.
– Если разумяне шлют сигналы, то, наверняка, взрывоподобными всплесками, импульсами, – продолжал Арсений Ратов. – Сжимают информацию в миллион, скажем, раз. Накапливают энергию на всплеск долгое время. И не нужно тогда мощности целых галактик. Глобальная антенна примет сигналы даже обычных для Земли передатчиков.
Замысел Арсения Ратова был грандиозен. Шилов всем своим авторитетом поддержал его.
Когда Арсений шел после семинара к себе в лабораторию, его догнал кибернетик Ваня Болев, грешивший стихами. Худенький, чуть женственный, с вьющимися и отпущенными сзади волосами (Костя дразнил его принцем), он остановил Арсения:
– Глобальная антенна! Это не только грандиозно, это поэтично! Услышать мир, – и он перешел на стихи, –
где ясные сады, где обаянье дремлет,
где тигр ползет у ног,
где, вспыхнув на конце чешуйчатого стебля,
родится злой цветок.
Где на песок аллей, прохладный и сыпучий,
в вечерний свежий час
в лазурной чешуе...
– Мясистый и колючий дракон ползет, клубясь, – с улыбкой закончил
Арсений.
– Как это ты додумался?
– Ты бы так писал, как Блок.
– Нет, я об радиоантенне над земным шаром.
– Думал не о чешуйчатом стебле и не о злом цветке.
– Так о чем же?
– Скажу когда–нибудь, – вспоминая о своем отце, пообещал Арсений.
Так появилась идея глобальной радиоантенны близ земного шара, определившая судьбы Арсения Ратова и многих других...