Вилена вернулась домой полная надежд и все без утайки поведала, но... одной только бабушке. Та очень рассердилась, стала упрекать ее в эгоизме и легкомыслии, но тоже никому об этом не сказала.
На следующий день бабушка повела Вилену в Институт жизни за ручку, как когда–то в первый класс школы.
В лабораторию академика Софья Николаевна не пошла. Осталась ждать результатов опыта на улице и все бормотала себе под нос, что вот–де, дожила, что вместо собаки внучку на опыт положат.
А внучка ее, Вилена, вместе с академиком Руденко, добродушным толстым профессором Лебедевым из Института мозга и синеглазой лаборанткой Наташей стояла перед прозрачной камерой.
За ночь куб подняли из подвала в лабораторию с пластиковыми стенами. Наташа испуганно косилась на Вилену. Режим подогрева был задан автоматам еще с вечера.
– Пожалуй, наша спящая из стеклянной стала каменной, – сказал Лебедев и, заметив удивление Вилены, пояснил свою мысль: – Хрупкими, как стекло, мышцы становятся при глубоком замораживании. Сейчас они уже отошли. Лишь бы целы остались нейроны мозга.
– Мы усыпляли до Лады предостаточно мелких животных, – заметил академик.
– По прежним вашим опытам, Владимир Лаврентьевич, нельзя было судить о сохранении сознания у подопытных животных.
– Вот теперь будем судить, – сказал академик и выразительно посмотрел на Вилену.
– Атмосфера, давление внутри камеры нормальные, – доложила Наташа.
– Ну что ж... приступим, – вздохнул Руденко. – Придется мне на старости лет быть бородатым принцем. Сейчас мы разбудим нашу красавицу электрическим поцелуем в сердце. Дадим ему импульс, дабы оно начало сжиматься.
Руденко подошел к пульту.
Вилене кольнуло сердце, словно электрод был введен в ее грудь, а не в грудь собаки еще до усыпления.
Тело Лады дернулось, лапы вытянулись, глаза открылись.
– Владимир Лаврентьевич, да она смотрит, как живая!
– Она и должна жить, Наточка.
– Взгляд мутный, – отметил Лебедев.
– Пульс учащается, – доложила Наташа. – Дыхание двадцать.
Грудь у лаборантки порывисто вздымалась, словно опыт происходил с нею.
– Живет! Живет! – радостно воскликнула она.
– Будто сама просыпаюсь, – как зачарованная произнесла и Вилена.
– Покуда еще мы вас не усыпили, – проворчал академик.
– Проснулась! Как я рада за вас, Владимир Лаврентьевич! И за вас, Вилена Юльевна! Только... – начала было Наташа и замолчала.
– Надобно скорее ее освободить, – распорядился академик. – Эка опутана, бедняжка, ремнями и пошевелиться не может, – и он направился к двери камеры. – Признаться вам, боюсь я первого собачьего вопроса. – Он посмотрел на шлем, который держал в руках. – Непременно спросит о Мэри... Не всех пробудишь, как Ладу.
Академик, вздохнув, вошел в прозрачную камеру. Спирали проводов от шлема тянулись за ним.
Снаружи было видно, как он подошел к постаменту, как стал ослаблять ремни, отключать провода измерительных датчиков, готовясь надеть шлем на голову собаки.
Профессор Лебедев запечатлевал происходящее портативной видеокамерой.
Освобожденная от ремней собака поднялась, потянулась и сладко зевнула, потом оглянулась на академика и зарычала.
Руденко хотел погладить ее, но она спрыгнула с постамента и отскочила в угол.
– Лада, Ладушка! Да что ты? – ласково говорил ее хозяин. – Поди сюда, хорошая моя, поди. Сейчас поболтаем с тобой. Хочешь?
Собака оскалилась. Академик потянулся к ней, а она цапнула его за руку. Он выронил шлем, держась за укушенную кисть.
– Назад! – крикнул Лебедев, бросаясь в прозрачную дверь и размахивая видеокамерой. – Тубо! Фу! Владимир Лаврентьевич, дорогой, скорее выходите. Типичный случай потери памяти. Она вас не узнала.
– Как так не узнала? Это же Лада! – бормотал академик.
Собака рычала, бросаясь на Руденко.
– У вас кровь, – сказал Лебедев, загораживая академика своим крупным телом и защищаясь от собаки видеокамерой.
– Какой ужас! – воскликнула Наташа.
– Нужна перевязка? Где тут у вас аптечка? – спросила Вилена.
Наташа удивленно посмотрела на нее и выбежала из лаборатории.
Тем временем Руденко выбрался из камеры, а за ним и Лебедев. Пиная невменяемую собаку и отбиваясь от нее, он еле протиснулся через дверь камеры наружу и захлопнул ее за собой.
Наташа вернулась с аптечкой. Вилена уверенно достала бинт и раствор мумие, древнего сказочного заживляющего средства, изготовлявшегося теперь синтетически.
– Уколов против бешенства можно не делать, – бодрился академик. – Анализ ее организма известен во всех подробностях. Вирусов бешенства, безусловно, нет. Она просто меня не узнала спросонья. Вот не думал, что забудет.
– Не узнала? Забыла? Самого близкого, самого любимого человека? – причитала Наташа, вопросительно глядя на Вилену.
– Увы... симптомы ясны. Необратимые процессы в мозгу. Ожило не то существо, что уснуло, – заключил профессор Лебедев.
Вилена бинтовала руку. Вертикальная складка залегла у нее между бровями.
– Ожить и не узнать, – сухим, чужим голосом произнесла она. – Это же хуже смерти.
– Хуже смерти, – подтвердил академик.
Собака опрокинулась на спину и стала корчиться в конвульсиях.
– Наташенька, проследите, что с бедняжкой произойдет, – сказал академик. – Пойдемте в мой кабинет. Надобно поразмыслить... о будущем.
– О будущем?! – протестующе воскликнула Наташа. – Разве не ясно? Вы же сами сказали: хуже смерти. Заснуть ради него, а проснувшись – не узнать! Как же можно?
– Наточка, голубушка! Прения сторон еще не начаты.
В кабинете Вилена села на стул, не касаясь его спинки. В висках у нее стучало, мысль лихорадочно работала. Она чувствовала себя так, будто на нее легла вся тяжесть опыта. Крепко сжатые губы, напряженный взгляд говорили об ожесточенном упорстве.
Академик сидел за громоздким письменным столом. А профессор Лебедев грузно шагал по кабинету, разглядывая коллекцию черепов между книжными полками.
Дверь из кабинета вела на веранду, а оттуда в парк.
– Вы же сами все видели. Я готов был помочь вам.
– Бедная Лада, – сказала Вилена и еще плотнее сжала губы.
– Признаться, надеялся я пожить с ней, поговорить у камелька.
– Такая неудача! Такая неудача! – горевал Лебедев.
– Не скажите. Как бы ни было жаль Лады, но отрицательный результат опыта – это тоже результат. И весьма важный, весьма важный. Вот Вилена Юльевна поймет это.
– Прекрасно понимаю, – согласилась Вилена и, пристально глядя на Руденко, спросила: – Но ведь вы не отступите? Будете продолжать опыты?
– Непременно будем.
Вошла печальная Наташа:
– Подопытная собака погибла.
Руденко развел руками, повернулся к Вилене.
– Вы сказали, что продолжите опыты. Я готова.
Академик нахмурился:
– Еще себя я бы мог усыпить после неудачи с Ладой, но вас... Простите, я все–таки врач по специальности, – и отвел глаза.
Вилена не успела ответить. Вошел с веранды Виев:
– Прошу простить. Я хоть и не обещал приехать, но, узнав о вашем решении, не удержался.
– Занавес уже опущен, – горестно усмехнулся Руденко.
– Догадываюсь. Рад видеть у вас Вилену.
– А это профессор Лебедев из Института мозга. Знакомьтесь.
– Очень рад. – Поздоровавшись, Виев тотчас обратился к академику деловым тоном: – Не знаю, как вас, Владимир Лаврентьевич, но меня всегда интересует не то, что уже сделано, а то, что надо сделать. Вот об этом мне и хотелось бы побеседовать с вами в любое время, которое назначите.
– Вы человек занятой. Раз приехали, не будем откладывать. Здесь все заинтересованные лица: и профессор Лебедев, и Вилена Юльевна...
– Вот как? – отозвался невозмутимый Виев, совсем не удивившись. – Я, как вы знаете, ставлю вопрос о пополнении вашего спящего царства. Есть добровольцы.
– Да, добровольцы есть, – и академик кивнул на Вилену.
Виев повернулся к ней. Вилена прямо встретила его испытующий взгляд.
– Отрицательный результат – тоже результат, – повторила она слова академика. – Новый опыт необходим, и я готова помочь его провести. Вы знаете, почему мне это очень нужно.
– Это мы знаем, – прервал Руденко. – Но знаем также, что о том, чтобы заглянуть в будущее и остаться в нем, можно пока мечтать. Я тоже не прочь бы. На правах медведя в берлоге.
– Но ведь может оказаться хуже смерти! – напомнила Наташа.
Виев обернулся к ней, все такой же невозмутимый, и, по–видимому, все понял, хотя никто ничего ему не объяснял.
Вилена тоже все поняла. Она не может рассчитывать на этот путь в будущее, к ее Арсению.
Тогда... И словно в озарении она вдруг поняла, как могла бы поступить: "Если в принципе скачок во времени возможен, если его совершают люди на звездолете, а в биованнах совершать пока не берутся, значит..." И она сказала:
– Парадокс времени можно победить парадоксом времени! – И обратилась к Виеву, который смотрел на нее: – Иван Семенович, если не секрет, скажите: возможен ли второй звездный рейс в ближайшее время? Ведь у вас, я знаю, готовился и второй звездолет?
Виев был невозмутим:
– Второй звездный рейс планируется.
– И когда?
– В ближайшие дни будет опубликован план рейса на Этану.
– Этана? Костя говорил, что это в созвездии Гончих Псов. Рела, к которой улетели наши, – в созвездии Скорпиона. Когда оба экипажа вернутся на Землю, они будут сверстниками? Я так понимаю теорию относительности?
– Вы делаете успехи, – пошутил Виев и добавил: – Вернувшиеся, будут друг другу современниками, пробыв в разлуке шесть с половиной лет, поскольку до Этаны двадцать два световых года и срок рейса тоже около пяти лет.
– Шесть с половиной лет? – задумчиво повторила Вилена. – Жены моряков прежде ждали мужей из кругосветного плавания семь лет! И пусть мне будет больше тридцати...
– Больше. И намного, – улыбнулся Виев.
– Если бы я ждала на Земле. А если бы я летела?
– Вы? Летели бы? – покосился на Вилену Виев. И опять не удивился.
А вот Руденко, Лебедев и Наташа – те удивились.
Впоследствии Вилена много думала о своем быстром и решительном ответе. Очевидно, сказался и ее характер, и то, что, по существу, у нее оставался последний и единственный путь.
– Поскольку Владимир Лаврентьевич не берется меня заморозить, мне остается лететь, – с наружным спокойствием сказала Вилена.
Виев откровенно любовался ею:
– Знаете ли вы, что значит лишний пассажир на звездолете?
– Конечно. Тысячи тонн горючего и конструкции.
– Да. По этой причине в звездные рейсы пассажиров пока не берут. Пассажиром, увы, вам не стать.
– А если не пассажиром? – с задором, но без вызова спросила Вилена.
– Я ждал этого вопроса. Требуются два условия. Вам пришлось бы стать иной, Вилена. Первое – это идти не на подвиг ради своей любви, а на беспримерный риск во имя цивилизации. – И смолк.
– А что второе? – уже взволнованно спросила Вилена.
– Второе – нужно быть столь же необходимой экипажу звездолета, как необходим был ему ваш Арсений. Он и космонавт, и звездный штурман, не говоря уже о его заслугах как ученого.
– Значит, лететь могут только люди, незаменимые в полете, – с обретенным вдруг спокойствием произнесла Вилена.
– Незаменимые, – подтвердил Виев. – Вот если бы вы были математиком, как ваш отец, нейтринным инженером, как француз Лейе, или астронавигатором, как Арсении Ратов, то...
– Сколько времени осталось? – поинтересовался академик Руденко.
– Полтора года.
– Разве этого мало?
– Чтобы стать полезной для рейса? – спросил Виев, рассматривая выразительное лицо Вилены, которое отражало, как спокойствие борется в ней с волнением.
– Необходимой, – по–ратовски кратко сказала Вилена и крепко сжала губы.
– Пожалуй, легче горы сдвинуть, – заметил молчавший до сих пор профессор Лебедев.
– Значит, надо сдвинуть, – убежденно, как умел говорить Арсений, сказала Вилена. – Клин клином вышибают.
Старый академик, откинувшись на спинку кресла, слушал, потом, не выдержав, сказал:
– Ах, доктор, доктор Фауст! Что твой жалкий черт, возвращающий юность, по сравнению...
– С женщиной, – тихо подсказала Наташа.
В этот час родилась новая Вилена.