Полмира грозный повелитель,
На весь остаток горьких лет
Как узурпатор, как грабитель
Прикован будет он к скале.
Нострадамус. Центурии, VIII.60.
Перевод Наза Веца
Одинокий человек в белом генеральском мундире подъехал в коляске к обрывистому берегу.
Гренадер на козлах отъехал подальше, чтобы не мешать сошедшему на скалистую тропинку генералу, который встал на самом обрыве, скрестив руки на груди, и смотрел на море.
Вдали виднелся корабль. Узник знал, что это английский военный фрегат стережет его, сосланного врагами на затерянный в океане остров.
За кораблем простирался нескончаемый морской простор, сливаясь с небом. Под ногами артиллерийской канонадой грохотал прибой, и облака пены, как дым московского пожарища, окутывали скалы, а перед мысленным взором генерала в огне сражений и пушечной пальбе сменяли друг друга события последних лет, когда он был на вершине могущества и европейские короли ползали перед ним на коленях. Недовольный русским императором, плохо ему помогающим в континентальной блокаде, которой он хотел задушить непримиримого своего врага Англию, он порвал франко-русский союз и перешел через реку Березину, развернув на чужой земле полу миллионную Великую армию, чтобы в первом же сражении поставить и русского царя на колени. Но эти варвары уклонились от боя и отошли в глубь своей территории, вынуждая всю Великую армию преследовать их, удлиняя тем пути своего снабжения, что не могло не беспокоить Бонапарта, учитывающего на войне все мелочи.
Раздраженный этим, император удалился в свою палатку, куда заглянул адъютант, осведомившись, угодно ли его величеству выслушать придворного астролога, явившегося с утренним докладом.
Наполеон кивнул, и ученый, низко кланяясь, появился перед ним.
— Ну, что говорят там звезды? — резко спросил император.
— Звезды сулят вам победы, ваше величество, во всех сражениях этой великой войны.
— Сражениях? — сердито повторил Наполеон. — А если враги удирают при одном появлении моих авангардов?
— Но вы победите их, едва настигнете.
Наполеон нахмурился, а астролог продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
— Вам непременно надо настичь их и разбить наголову, иначе...
— Что иначе? — удивился Наполеон.
— Иначе может сбыться предсказание давнего астролога, точно указавшего за двести пятьдесят пять лет свержение Бурбонов с престола и многие другие события.
— С этим размазней Людовиком XVI можно было бы поторопиться вашему предрекателю. Кто он такой?
— Это доктор Нострадамус, который тщетно пытался предотвратить предсказанную им гибель короля Генриха II в турнирном поединке, как подсказали ему звезды, а они не торопятся, ваше величество.
— Ну и что же предсказывают эти неторопливые звезды нам с вами? Или колдун-звездочет, читавший наши судьбы по ним?
Астролог протянул Наполеону бумагу:
— Я выписал этот его катрен. К сожалению, он на старофранцузском языке, но вы поймете.
Наполеон прочел:
Всех покорив, решит, что так и будет,
Ведя на север армию свою.
В снегах живут совсем другие люди.
От них бежит, все потеряв в бою.
— Какое это имеет ко мне отношение? Здесь нет ни имен, ни дат. И, кроме того, это уже произошло с Карлом XII, шведским королем, разбитым под Полтавой русским царем Петром.
— Я хотел бы думать так, — забормотал астролог и, пятясь, выбрался из палатки.
Адъютант доложил, что захвачен в плен русский гусарский поручик.
— Привести вместе с переводчиком.
— Он говорит по-французски, как мы с вами, ваше величество.
— Ведите, — приказал император.
Пред ним предстал бравый гусар с лихо закрученными усами и бакенбардами на румяном скуластом лице.
— Его императорского величества гусарского полка поручик Дроздов с сожалением приветствует гениальнейшего полководца на русской земле, — отрапортовал гусар, ощущая неловкость только из-за отобранной у него сабли.
Бонапарт сумрачно взглянул на пленного, удивляясь его формой обращения к нему, перед которым пленные обычно трепетали.
— Сожалеть надо вашему государю, который не дорожил моей дружбой и у которого служат офицеры, охотно сдающиеся в плен.
— Если вы имеете в виду меня, ваше величество, то моя лошадь сломала ногу, и мне пришлось истратить пистолетный заряд, чтобы избавить коня от мучений, а пешего меня нагнали ваши конные егеря, но у меня уже не было заряда, чтобы пустить себе пулю в лоб.
Наполеон посмотрел теперь на поручика внимательно:
— Егеря, говорите? Видимо, мне придется, как на охоте, придать егерям еще и своры гончих, чтобы угнаться за вашими зайцами.
— За львами, ваше величество, перед которыми ваши гончие подожмут хвосты, а егеря повернут назад.
— Что-то я не помню львов при Аустерлице.
— Это было на чужой земле рядом с немцами, ныне предавшими нас. Да и там наши не бегали.
— А на своей земле?
— В сражении, которого мы все так ждем, мы покажем, как любим свою землю. Могу заверить, что Аустерлица не будет.
— Что ж, — сказал Наполеон. — Дайте ему коня порезвее, чтобы он догнал своих зайцев.
— Львов, ваше величество, — поправил императора поручик и вышел из палатки вместе с адъютантом.
В русском штабе не хотели верить, что он встречался с самим Наполеоном, но чужой арабский конь, чужая немецкая сабля и французское седло были тому доказательством.
Повторить Аустерлиц на русской земле Наполеону не удалось. Только под самой Москвой ловко уклонявшийся от боя Кутузов, дал наконец сражение. У Наполеона было ощущение, что он с разбега ударился о стену.
Он потерял ощутимую часть своей армии, а русские так и остались на своих позициях.
Утром они все же оставили их, и Наполеон счел сражение выигранным. Объезжая поле, он видел убитых: и своих, и чужих.
Ехавший с ним рядом адъютант обратил его внимание на гусарского офицера, окруженного мертвыми телами французских егерей.
Наполеон узнал своего первого русского собеседника около Березины поручика Дроздова.
Он на деле доказал, пав в бою, что был смел не только в разговоре с легендарным Бонапартом.
Наполеон приказал похоронить поручика и оставить на дощечке надпись: «Лев Дроздов, русский поручик». Остальные трупы должны были хоронить местные крестьяне.
Эта надпись на французском языке поставила в тупик русское командование, ибо поручика Льва Дроздова в армии не числилось.
И когда Наполеон снова проходил те места, где, перейдя Березину, взял в плен и отпустил первого русского, он вспомнил и строчку из катрена Нострадамуса: «В снегах живут совсем другие люди...»
Он шагал по снегу, позади были и захваченная, но не сданная ему с ключами от города, а потом сожженная самими этими «другими» людьми их старая столица, и разложение перенасыщенной награбленным имуществом армии, потерявшей боеспособность, и не золотой, но серебряный обоз, который Бонапарт хотел поставить в Париж, затопленный им в каком-то подернутом льдом озере.
И спустя долгие мучительные дни на морозе опять Березина. Император шел по снегу пешком рядом с гренадерами и спросил одного из них:
— Что, братец, холодно?
— Когда я смотрю на вас, государь, мне тепло, — ответил усач с отмороженным носом.
Двое из этих гренадеров отдали свои жизни, заслонив собой императора от осколков упавшего и через мгновение разорвавшегося ядра.
Наполеон остался жив и сейчас был тем же генералом Бонапартом, который вел гренадеров через шквальный огонь по мосту смерти, превратив его в мост славы, но мост через Березину был иным.
И еще раз шел пешком Наполеон на гренадеров, выстроившихся в каре, с направленными на него ружьями, как для расстрела.
Он тайком покинул предоставленный ему после отречения остров Эльбу и высадился на юге Франции, с отчаянной смелостью идя теперь на направленные на него стволы.
Его соратники вдали ждали залпа, но вместо него услышали громовой крик, как на смотре: «Вив, император!»
Триумфатором в последний раз вернулся Наполеон в Париж, чтобы процарствовать еще сто дней.
Он разбивал врага во всех шестидесяти сражениях, выиграв все проведенные им войны, и только одну русскую кампанию 1812 года проиграл, победив, как он считал, русских в генеральном сражении под Бородином.
А под Ватерлоо он потерпел первое и последнее свое поражение, сразу потеряв все: и империю от Ла-Манша до Вислы, и Париж, и императрицу Марию-Луизу, и наследника, которому нечего было наследовать...
Он стоял над морем, сжимая в руке письмо чудом переправленное ему из Мальмезона Жозефиной. Оно начиналось:
«Бесценный и великий мой Прометей, прикованный цепью к скале в океане! Никто, кроме меня, твоей тайной наперсницы, не знает твоих сокровенных целей, не подозревает, что ты не просто покорял чужие страны чтобы подчинить монархов и отобрать богатства, а хотел создать Империю Высшей Цивилизации, где свобода заключалась бы в свободе исполнения законов, равенство — не в равенстве положения людей, a в возможности занять любое положение, где братство — не в соперничестве старших и младших, даже не в их ненависти, а в единении Империи как одной семьи. Тебе приходилось добиваться этого силой, ибо «людишки» не способны понять эти высокие идеи и отказаться от того, что имеют или хотят иметь. Но в цивилизации, о которой ты мечтал, ты видел расцвет культуры, науки, искусства, прогресса, всего того, что возвышает мыслящего человека над природой. Оплошность маршала Груши, запоздавшего из-за неверно выбранной дороги на место боя под Ватерлоо, и измена других, имени которых из презрения к ним не хочу называть, — и все гениально возводимое тобой здание рухнуло, прежде чем люди узнали, для чего оно предназначалось. Но ты остался Прометеем, который нес людям огонь, горевший у тебя в груди. Эти твои идеи, не понятые никем, будут вечными. Стерты будут с земли все ныне живущие и их потомки, но те, кто появится после нас, провозгласят твои идеалы, даже не подозревая, кому они принадлежат. Ты послан на Землю другой звездой, и сам убедился в этом, побывав в египетском храме бога Тота...»
Наполеон крепко сжимал в руке это письмо, которое не перечитывал, стоя на скалистом берегу, а мог произнести наизусть.
Единственный человек в мире знал его сущность, напоминая ему сейчас о храме бога Тота.
И он ощутил вокруг себя мраморные стены полутемного зала и древнее странное изваяние идола перед собой.
Он приказал привести тогда к нему жреца этого храма. Жреца не оказалось, ибо храм много веков бездействовал. Вместо него привели столетнего египтянина, с трудом передвигавшего ноги. Годы согнули его, и седая борода едва не доставала земли.
Переводчик перевел еле слышавшему старцу слова завоевателя:
— Я освободил вас от чужеземного ига мамлюков. Скажи мне, старец, чья это статуя и стоит ли она того, чтобы увезти ее для знакомства с ней в цивилизованных странах?
— Оставь ее здесь, о победитель! Это изображение бога Тота, бога мудрости, которой ты сам наделен, покровителя писцов, как называли здесь в глубокой древности ученых.
— А что это за круг у него на голове?
— Это Луна или другая планета, о великий полководец! Ты видишь перед собой того, кто прилетел на Землю с другой звезды.
— О какой звезде бормочет этот выживший из ума старик?
— Он говорит, господин главнокомандующий освободившей Египет армии, — пояснил переводчик, — о звезде Сириус.
— О звезде Сириус? — воскликнул Наполеон, вспоминая, что Лаплас, лекции которого по астрономии он слушал, называл это светило наиболее ярким на небосводе. И еще в детстве Наполеон выбрал его как «свою звезду».
— Совершенно так, ваше превосходительство, — продолжал переводчик. — Он говорит об этом ярчайшем бриллианте, украшающем звездный небосвод.
— Какие есть тому доказательства? — спросил Наполеон.
— Есть одно, не знаю, насколько оно покажется убедительным вашему превосходительству. Это староегипетский календарь. Почему-то он построен на обороте Сириуса вокруг Земли раз в пятьдесят лет.
— А еще? — допытывался Наполеон.
— Старик говорит, что в горах живут негры-догоны, пастухи, и будто бы их жрецы знают Великую тайну Вселенной, в незапамятные времена ее открыли им те, кто прилетел со второй Земли, существовавшей около третьего Сириуса, который должен был взорваться. И эту тайну они передают посвященным из поколения в поколение.
— Добыть мне этого жреца-догона, я желаю говорить с ним.
И Бонапарт снарядил отряд в верховья Нила, где в горах существовало это загадочное племя.
И только уже покидая Египет, он увидел того, с кем хотел говорить.
Это был очень старый негр, которого прельстили почести, какие будут ему оказаны великим генералом, прогнавшим мамлюков.
Наполеон имел недолгую беседу с негритянским жрецом. Переводили последовательно два переводчика: тот, что приводил в храм бога Тота столетнего старца, и копт (христианин) из египтян, который мог понимать догона, имея какие-то дела с приобретением в горных районах скота.
— Я хотел тебя видеть, почтенный жрец, — сказал Наполеон.
— Твой свет, как яркое солнце, слепит мои старые глаза, — ответил дважды переведенный догон.
— Какие тайные знания передаете вы из поколения в поколение, будто бы сообщенные вам прилетавшими когда-то на Землю людьми с другой звезды?
— Истинно так, великий освободитель! Но знания эти передаются только посвященным.
— Что нужно сделать, чтобы стать посвященным?
— Ты уже сделал это, о великий, освободил простых людей долин и нагорий от власти жадных мамлюков Они в давнее время завоевали страну Нила.
— Если ты меня считаешь посвященным, скажи, что это за тайны?
— Я знаю далеко не все, о великий! Могу сказать только, что звезда Сириус состояла из трех светил.
Наполеон помнил слова Лапласа, что Сириус, возможно, двойная звезда, и хотел уже уличить старого жреца в попытке обмануть его, но тот продолжал свою витиеватую речь:
— Но тот, кто повелевает всем, обрек третью сестру Сириусов на погибель, и вторая Земля, что была подле них со всеми людьми, животными и лесами, должна была испепелиться. Тогда хранители знаний построили лодку со звездным парусом, которая доставила их сюда к нам, где люди живут в безопасности, но сами истребляют друг друга.
— Кто руководил этими хранителями знаний, которым удалось спастись?
— Тот, который знал все и передавал свои знания, — ответил негр.
— Бог Тот? — догадался Наполеон.
— Совершенно так, — подтвердил первый переводчик, а второй копт от себя добавил с помощью первого:
— Я маленький человек, ваше высокопревосходительство. То, что мне посчастливилось делать переводы для вашего высокого ума христианина, позволяет мне обратить ваше внимание на текст из Библии, которая всегда со мной. Там есть подтверждение слов невежественного догона, который утверждает, будто знает, как устроена Вселенная, не имея представления о Библии. Вот посмотрите сами.
Наполеон взял из рук копта-христианина Библию на французском языке и прочитал то, чего сам копт прочесть не мог:
«Сыны неба сходили на Землю. Видели, что женщины здесь красивы, и брали их себе в жены, а те рожали им детей. С тех пор пошло племя Гигантов».
Слово «Гигант» запало в мозг Бонапарта. Возвращаясь в Европу, он все время думал об этом необычном свидании, о статуе бога Тота, принесшего людям знания и календарь, основанный на движении далекой звезды (не Солнца или Луны), об изображении над его головой другой планеты, а вовсе не Луны, наконец, о том, что его спутники, о которых знали горные племена Африки, оставили после себя потомство. И Наполеон, уже уверенный в своем высоком назначении, готов был считать, что одни из этих Гигантов добрался до Корсики и через множество поколений передал ему, Наполеону, великую миссию создания на Земле Высшей Цивилизации, существовавшей на Сириусе. А ради этого стоит завоевать весь мир. Древние греки уже после египтян назвали бога Тота, пришельца с Сириуса, Прометеем, признав за ним передачу людям небесного огня знании.
Только один человек на свете знал об этих тайных мыслях Наполеона — Жозефина, его неизменный друг и неугасимая любовь, и только ее сыну в минуту откровенности он признался, рассказав о детских смутных мыслях своего великого назначения. Теперь, после Египта и встречи с богом Тотом, он готов был считать себя его потомком, в котором проснулись через тысячи лет переданные по наследству замыслы. Но как правы оказались греки, угадавшие судьбу прикованного к скале небесного пришельца, которого назвали Прометеем.
Вот таким оказался и он, «прикованный» к острову Святой Елены, не донесший до людей всего того, что так хотел передать им, учитывая людское невежество, пусть даже ценой подчинения их себе.
Но раз он заключен здесь, никто не должен знать обо всем этом, кроме его Жозефины.
Он выпустил из рук клочок бумаги со строками, написанными единственным существом, которое любил он, и которое любило и понимало его.
Ветер подхватил бумажку, и она, словно взмахивая крыльями, понеслась над волнами между кричащими чайками, сама чем-то похожая на них.
И казалось узнику Святой Елены, что кричат они, как его солдаты: «Вив, император!», и что мешает этим крикам звон невидимых цепей, гремящих при каждом его шаге.
Гренадер, деливший с ним когда-то тяготы походов, подкатил к нему коляску.
За двести шестьдесят лет до этого дня Нострадамус, поэт и провидец, написал в восьмой центурии шестидесятый катрен, но писем и стихов Жозефины Богарнэ великий прорицатель в своих видениях не прочитал... А она вложила в них свою любовь и понимание:
Похитивший с неба огонь для людей,
Прикован к скале был титан Прометей.
Орел ненасытный клевал его печень,
Но в знанье зажженном остался он вечен.