Он выбрал яркой славы миг,
Отвергнув долголетья серость.
Владеть сердцами, не людьми,
Мечтал он, в Царство Света веря.
Нострадамус. Центурии, XII, 59.
Перевод Наза Веца
«Как встретились Мудрость и Слава эпически петь бы Гомеру:
Как утренней нежной зарей разгорался тот день светозарный,
Как войны с земли поднимались, мечи и доспехи беря...»
Но нет сладкозвучного Гомера, и нет аэда, кто мог бы, как он, строгим гекзаметром воспеть многозначную встречу.
Но встреча в тот день светозарной была! И оживить ее может лишь воображение иль память того, кто сам участвовал в ней, ощутив величие античной культуры философов, поэтов, шедевров зодчества и ваяния, восхищающих спустя тысячелетия, как воплощенье красоты, а тонкая мудрость ума, афоризмы живут и поныне.
И вместе с тем страна такой культуры жила трудом рабов, которых захватывали воины в боях с варварами или неспокойными соседями, превращая пленных в бесправных животных, предназначенных трудиться под страхом побоев.
Противоречий жизнь полна с доисторических времен!
Так пусть же не аэд, а сам участник встречи поведает о ней!
Междуречье! Цветущий край между Тигром и Евфратом. Согласно библейским сказаниям — колыбель человечества. Именно здесь существовал благословенный Рай, Эдем с прародителями рода человеческого Евой и Адамом. Отсюда распространились по всему миру людские племена, чтобы враждовать между собой.
Морями раскинулись тучные пастбища с травою всаднику по грудь, словно плывущему в гуще дурманящих запахом трав.
По «берегам» этих «морей» поднимались тенистые леса плодовых деревьев с дарами расточительно щедрой Природы.
В пору цветения растения источали такой нежный и душистый аромат, что несший его ветер казался дыханием сказочного рая.
Тысячелетия здесь жили шумеры, кочуя вместе со своим скотом по пышным лугам. Примитивен и однообразен пастуший быт, культура народа в таких условиях долго находилась в зародышевом состоянии. Но внезапно в развитии их первобытной цивилизации произошел скачок. Древние шумерские скотоводы обрели письменность, начали применять орошаемое земледелие, стали возводить прекрасные строения, во плотив в них трудом умелых камнетесов вдохновение талантливых зодчих. Всему этому, как повествуют клинописные письмена, выполненные на глиняных дощечках, научил их некий пришелец, вышедший из моря в серебристой шкуре, похожей на рыбью чешую. Он дал древним шумерам письменность, познакомил с математикой, архитектурой... По том исчез, скрывшись в глубинах вод. Иногда возвращался, чтобы посмотреть на всходы посеянных им семян знания. Кто и откуда он пришел — осталось загадкой. Сохранилась лишь клинописная табличка, в которой называлось странное имя его, Ооанн.
Столетья непрерывных войн разрушили и опустошили города шумеров. Их потомки опять вернулись к скотоводству, одичали...
Один завоеватель сменял другого.
Пришла пора, и в море трав на краю леса появились белые пятна, так издали выглядели палатки военного лагеря, раскинутого здесь македонянином Александром после всесокрушающих побед, раздвинувших его могущество и власть от берегов Ганга до побережья юга Понта (Средиземного моря), включая край загадок, первого чуда Света — пирамид, изваяний колоссов, неведомо как доставленных из каменоломен через пусты ню на свои постаменты.
В Вавилоне Александр основал свою столицу полумира с далеко идущими (но не завоевательскими!) целями. В Египте же построил город-порт Александрию на тысячелетья процветания.
В палатках среди вытоптанной травы отдыхали воины после славных битв и тяжких переходов.
Когда позолотились в небе края облаков первыми лучами восходящего светила, из палатки вышли двое воинов: совсем молодой, юноша, и чуть постарше, с пробивающейся бород кой. Оба они были страстно влюблены, но не в прекрасную гетеру, коих при лагере немало, а в своего полководца, не переставая восхищаться им.
— Мне снился сам царь Александр... — начал один, мечтательно устремив в светлеющее небо глаза и любуясь гаснущими звездами.
Указав на них, он воскликнул:
— Катил кто-то в небе колеса! И звезды собою давил...
— Послал его, верно, Гефест. Он в жерле вулкана богиням кует колесницы в полет, — поучающе отозвался другой.
— Афина Паллада, летя, из пламени вышла с Героем, богам понесла на Олимпе, — добавил юноша.
— А знаешь ли ты, что Геракл себя сжечь сам повелел?
Юноша изумленно взглянул на старшего, а тот продолжил свой поэтический рассказ:
— Вернулся с победы последней, Иолу, царевну, взяв в плен. Геракла жена, Даянира, узнав о красавице той, мужа решила плащом удержать, пропитанным кровью кентавра. Коварный же Несс тот солгал, будто кровь его верности служит. А крылась в той верности Смерть. Был радостно встречен Герой. И с плеч не снимал он женою подаренный плащ. Насыщена ядом кровь Несса. Согнуть торс могучий Героя силилась адская боль. Геракла согнуть невозможно! И предпочел он позору костер!
— Каким же надо быть титаном, чтоб самому в огонь войти! — зачарованно воскликнул юный слушатель.
— Припомни сокровищ костры! Царь сжечь повелел все, что мы взяли. Признайся, спалил что в огне? Не меньше других ты ведь грабил.
Юноша смутился:
— Да пара колечек «той «белки», что вместо восторга кусалась.
— Велик Александр в сраженье. И в тяжком походе велик, — заключил старший, поглаживая отрастающую бородку. — А помнишь на фоне огня гетеры нагие плясали?
— Так что ж к золотому шатру гетер тех никак не пускают? Они сложены как богини! — зажмурился юноша.
— Опасны их женские чары. Способны всю силу отнять, — назидательно заключил старший.
— У воина такого, как царь, — любою красой не отнимешь! — воскликнул юноша. — И если в бою он погибнет, богиня Героя снесет на Олимп. И встанет он в ряд там с бога ми!
— Не время туда попадать Александру. Хоть и знаменье дает нам Гефест: сражаться нам скоро, — напомнил старший.
— Кого же мы не покорили? Уж, кажется, весь мир у ног!
— Наш царь противника найдет. А мы за ним, хоть и к Аиду! Во Мрак, где темная Лета течет, а души ждут там переправы...
— Аида там мы прикуем во славу и всем на потеху! — хвастливо ответил юнец.
— С богами не шутят! Они нас сильнее и злей, — остановил его старший. — Смотри, вот старца отдали охране. Серебряный воинский плащ у перса с седой бородой...
«Гефестово колесо», увиденное в небе юношей-воином, действительно звезды гасило, заслоняя их своим ореолом. Но колесом оно не было.
Это дискообразное тело стало снижаться над лагерем и приземлилось в ближайшем лесу.
Из люка появился глубокий старец в серебряной одежде. Он не стал спускаться по сброшенной лестнице, а как бы пролетел над ее ступенями и бодро зашагал по земле к лагерю воинов Александра.
Но у первых же палаток был схвачен эллинскими войнами.
Заговорил он с ними по-эллински, объясняя, что он философ и прибыл для встречи с Александром Великим.
Но воинам в его речи почудилось что-то чужое от варварского говора. Они взяли его под стражу и повели вдоль палаток.
Шестью огненными столбами пронзило солнце туман на востоке. Пришелец, глядя на своих стражей, подумал: «Ошибку я здесь допустил, дал выговор свой европейский. Лишь шесть ударений в строке у Гомера, что эллинам близко».
Навстречу им вышел рослый красавец, одетый, как воин. Под туникой — латы, на поясе меч, но алый с золотом плащ на плечах и взгляд, пронзающий, орлиный, выдавали царя — полководца, силой равного титанам.
Нагая гетера, выбежала из палатки, стараясь попасться глаза Александру, но взгляд его устремился дальше и остановился на неизвестном высоком старце.
Перед Александром бдительные стражи преклонили колена.
— Кого мне ведешь, славный воин? — приветливо спросил Александр.
— Вот этот старик рвется в лагерь, увидеть желает тебя.
— Спросили его, кто таков он?
— По-эллински бойко лопочет, но что-то не та его речь. Слова — как из сумки дырявой. Не иначе, заслан к нам перс!
— Что, старец, все Дарию служишь? — пронзил пленника взглядом Александр. — Забыл он Гранике позор?
— От персов я так же далек, как ты от созвездий небесных, — смело ответил старец.
— К какой же ты ближе звезде?
— Философ я, ищу лишь правду. Пути Сократа повторю, ценя беседу с каждым.
— В военном лагере искал ты собеседника, должно быть? — с сарказмом спросил Александр, вглядываясь в спокойное морщинистое лицо старца. — Надеюсь, морщины твои — след мудрости ясной, глубокой?
— В тебе — Аристотеля дар.
— Лицо царя изменилось. Он покраснел от злости и, топнув ногой, закричал:
— Как смел ты назвать это имя? Конями тебя растопчу! — И словно в ответ царской угрозе послышался конский топот.
Через мгновение с мокрого от пены скакуна соскочил на землю гонец и упал перед Александром на колено.
— Кентавры, Великий, кентавры!
Гнев Александра сменился усмешкой:
— Вина ему дать, чтоб не бредил.
Гонец осушил поднесенный кубок и, переводя дыхание, продолжил:
— Кентавры... Великий! Их тучи... На лагерь идут саранчой...
Старец властным жестом отстранил стоящего рядом с ним воина и подошел к Александру.
— Среди людей скоты бывают, но «скотолюди» не живут, и потому кентавров нет, — решительно начал он. — Есть пастухи на лошадях. Они табун взбешенный гонят, чтоб этот лагерь растоптать. А всадники добьют мечами.
— И ты, незнакомец, здесь бредишь?
— Увы, поверить надо мне!
— Как пеший мог ты все увидеть и раньше конницы поспеть? — раздраженно произнес Александр.
— Я их еще сверху заметил, — невозмутимо произнес старец.
— Где ж ты нашел гору такую? — грозно перебил его царь.
— Летал я выше гор любых...
— Ты, вижу я, мастер на сказки!
— В беседе я все разъясню!
Александр пронизывающе посмотрел на старца, затем на гонца и, приняв решение, положив пальцы в рот, так свистнул, что у всех в ушах зазвенело.
Издали послышалось ржание.
Любимый конь Александра Буцефал услышал призыв и черной молнией с развивающейся пенно-белой гривой и таким же вытянутым в скачке хвостом помчался к царю.
Вблизи Александра на полном скаку конь уперся передними копытами в землю, пробороздив полосы, и замер, словно врос в нее, телом дрожа и сверкая глазами.
Не касаясь стремян, единым прыжком, царь вскочил в золоченое седло и, вздыбив коня, приказал:
— На крае переднем палаток кладь каменную нанести. Табун пропустить меж палаток, за ними укрыться ползком. А всадников копьями встретить, в грудь раня коней наповал. Нырять воинам смело под стремя, копыт никаких не страшась. Ножом сухожилия резать, чтоб разом на землю свалить.
И, пригнувшись к пенной гриве, царь пустил Буцефала во весь опор.
Военачальники помчались следом, размышляя на ходу:
«Быстрей, чем молния сверкнет, разбит царем план пастухов. Подобного ему стратега нет!»
Мгновенный расчет полководца был верен.
На подступах к лагерю уже показались степные пастухи с факелами на длинных шестах, которыми они гнали табун на скопление палаток.
Обожженные кони бесились, налетали на скачущих впереди, передавая им ужас гонящего их огня.
И живая громада обрушилась на лагерь прославленных воинов.
Как верно предвидел Александр, разрисованные полотняные стены палаток для лошадей были подобны каменной преграде, и, сгрудясь, они устремились меж ними.
Хитер, но наивен был план пастухов, не желавших смириться с властью пришлого эллина. Но был тот опытнее их и хитрее.
Никого не растоптал табун диких коней, просто промчался через лагерь, а конники Александра не хуже пастухов справились с ним, повернув его в лес, где среди деревьев укротился пыл лошадей. И пополнилась тысячами голов конница Александра.
А мчавшихся следом за табуном всадников встретила живая изгородь острых копий, разивших коней в грудь. Выскочившие же из укрытий воины мечами рубили коням сухожилия, те беспомощно падали, увлекая за собой всадников. Тех, кто смог подняться, искусные в военном деле воины тут же сражали мечами.
Сам Александр на своем Буцефале врезался в гущу скакавших пастухов и мечом расчищал себе путь.
Оставшиеся в живых пастухи, потеряв все свои табуны, ускакали к равнинам.
План Александра блестяще удался.
Вот и еще одной победой увенчалась его слава...
Он пустил Буцефала шагом и уже возвращался в лагерь, как вдруг неожиданно из-за палатки вихрем вылетел всадник-богатырь.
То был примкнувший к скотоводам его старый знакомый перс, при царе Дарий военачальник его войск. Он был бит при Гранике и люто ненавидел Александра. На всем скаку налетел он на царя, замахнувшись тяжелой секирой.
Александр был без щита, но успел коротким мечом отбить неожиданный удар так, что секира вылетела у перса из рук.
Тот выхватил меч.
Буцефал, храпя, встал на дыбы и передними копытами бил персидского коня по гривастой голове.
Всадники сражались мечами.
Могуч был противник Александра. Удар его меча пробил латы, и разорванная туника обагрилась царскою кровью.
Военачальники спешили на помощь, но царь властным жестом руки остановил их.
Никто не вправе вмешиваться в единоборство! Не допустил царь царей, чтобы лишь числом своих воинов одолеть врага. Никто в его войске не владел мечом так, как Александр, не было такого и у персов. Вскоре былой их начальник, прославленный отвагой и силой, все же свалился с коня и лежал на земле бездыханный.
Александр спокойным шагом направил Буцефала к шатру, украшенному золотой вязыо.
Увидев пытавшуюся вжаться в землю нагую гетеру, в испуге прикрывшую голову травой, царь беззлобно рассмеялся.
Он спешился, отдав поводья подоспевшему воину, и сказал:
— В шатер приведите мне старца. Богами он послан сюда.
Прикрывал царя сзади алый плащ, а туника, прорванная на груди, цветом начала сравниваться с ним.
Александр сел в шатре на походное ложе и оперся руками о стол.
В палатку вошел старец, высокий, подтянутый.
Царь поднял на него глаза и произнес:
— Шпиона думал растоптать, а возношу хвалу Олимпу. Готов беседовать с тобой, как если бы был ты Сократом.
— Сначала рану залечу. Кровь потерять тебе опасно.
— Посланцу Богов все доступно, — усмехнулся Александр.
— Тому я обучен как каждый. Таков в нашем мире закон.
Юноша-воин, из числа приближенных к царю, помог ему освободиться от лат и туники.
Старец склонился к ране, стал что-то шептать. И кровь остановилась, запеклась.
— Еще один шрам на груди, — закончив, проговорил он.
— Но на спине их не увидишь, — заметил ему Александр.
— Спины твоей враги не знают, — с улыбкой подтвердил старец, садясь на пододвинутый юношей походный стул.
— Богам на Олимпе ты служишь иль сам олимпийский ты Бог? — спросил его Александр.
— Прекрасны все Боги Олимпа! Я песни о них изучал.
— Так разве не их ты посланец?
— Олимпа Богов ты всех чтишь, хоть никому к ним не подняться, Аида с подземною Летой, где души на лодке скользят. Учти же теперь, что скажу я. В ушедшем вдаль мире моем — глубокая мудрость людей. Младенцы для них вы, решая все споры войной.
— Элладе защитою — море. Богам же Олимпа — гора. Какая защита у мудрых? Как сможешь мне все объяснить.
— Миры те рядом, хоть незримы, будто пергамента листки. И летопись на них одна. Но на твоем — ее начало. А на моем — уже к концу. Не виден с первых строк финал, с листа ж на лист не перейти.
— Но ты сумел же это сделать? — прервал старца Александр.
Нужна особая здесь сила, чтоб меж пергаментов пройти. Угасла в вас она давно уж. Но пращуры из мира в мир переходить могли свободно. И нашей наукой разгадан тех предков загадочный путь. В Пространстве летит колесница. На ней я доставлен к тебе.
Александр наморщил лоб. Ему, свято верящему в Богов Олимпа и связанные с ними чудеса, не так уж трудно было представить все, что говорил старик.
— Поверить мне было бы легче, что Бог ты сам иль полубог, что мне принес благословенье с Олимпа облачных высот. Шатер золотой я поставлю, отдам боевого коня, — воскликнул Александр. — Хоть царь я царей, но лишь смертный. И только над ними парю.
— Поверь, не нужен мне шатер. Что власть дает над полумиром? Об этом лучше мне скажи.
— Тогда о тяжести спроси, что я взвалил себе на плечи
— Да, тяжесть эта не легка, и с персом бой тому свидетель. Империя так велика, что ты не можешь быть уверен, что все тебе покорны. Раз пастухи пока бунтуют, восстанет завтра прежний царь.
— Нет в мире по силе мне равных! То знают все по самый Ганг.
— Да, поединок с персом твой сомнений в этом не оставил.
— Он был достойнейший противник и в честном поединке пал.
— Ты задыхаешься от славы. И чтишь себя сильнее всех.
— Другое у тебя суждение?
— Суждение есть, воитель смелый... Ты обнажаешь свою руку, а там пристроился комар.
Александр ударил себя по руке.
— Успел напиться царской крови, пока я говорил с тобой. Не унесет ее далеко!
— Ее размазал вместе с ним, и, значит, ты его сильней?
Александр недоуменно посмотрел на странного гостя:
— Ты, старец, хочешь мне сказать, что царь царей слабее мрази?
— Нет. Просто ты не знаешь, воин, как ядовит такой укус.
— Ты, может быть, и полубог, но в «здравом смысле» смертным уступаешь.
— Боюсь, ты одурманен властью. Скажи, зачем она тебе?
В шатер вошла гиена. Шерсть на хребте у нее вздыбилась. Александр ласково позвал ее:
— Пойди ко мне сюда, Андра!
В завоеванном Александром Египте издревле повелось держать во дворах вместо собак прирученных гиен. И в знак покорности египтяне преподнесли завоевателю щенка гиены. Он вырос, превратясь в грозного зверя, безмерно преданного своему хозяину. Гиена сопровождала Александра во всех походах и сейчас блаженно нежилась, ощущая его руку на своем жест ком загривке.
Но едва он опустил руку, гиена встала и направилась к незнакомцу, и шерсть на ней опять вздыбилась. Она приблизилась к старцу, пытливо понюхала его и оскалила зубы. Но тот был спокоен и не шелохнулся.
Зверь удовлетворенно отошел и лег у ног хозяина, поло жив морду на скрещенные передние лапы.
— Защитник грозный у царя! Пожалуй, пары воинов стоит, — заметил старец.
— Я сам телохранитель свой! Ничья спина щитом не служит!
— Я знаю — первый воин ты и славы яркой стал достоин. Но все ж, зачем тебе она?
— Поверь мне, старец-полубог, была б она совсем излишней, когда бы не имела цели.
— Заветная, должно быть, цель?
Царь встал и сделал несколько шагов. Гиена, как привязанная, шла у его ноги, скосив глаза на старца.
— Скажи, звучит как твое имя?
— Для эллинов совсем не трудно. Историк давний Наза Вец. Так какова же цель твоя, чему твой меч так славно служит?
— Мне краткий миг славы дороже, чем пусть долголетний покой. За то, что неведом мне страх, отважным считают меня. За долголетье покоя прости. Тебя не хотел я обидеть.
— Тебя ведет исход сраженья, меня — судьба людей Земли.
— Менять чтобы судьбы народов, над ними иметь надо власть.
— Но власть всегда влечет коварство, измену, подлости и лесть.
— Карать за это буду круто. Рука пока еще сильна. Все то, что ты перечисляешь, — все комариный лишь укус.
— Владычество над полумиром?..
— Не только мечом я владею. Я жизнь простую познавал. Повсюду цветет себялюбье, и низостью вся власть полна. Продажность, алчность, лесть и зависть... Тупых глупцов смешная спесь. Рождаются уже врагами. И жадностью сытый богат...
Александр увлекся, поднялся с ложа и стал говорить словно перед большой толпой на площади:
— Кому нужна такая жизнь? Хочу я мир другим увидеть! И Царство Света всем создать. Сперва я покорю полмира! И станет там царить ЗАКОН! Он выше будет положенья, что занял в мире человек. И, если буду я виновен, то сам готов пойти под суд! Убьешь — сам выпьешь чашу яда. Обман, измена — будешь раб. Любая ссора — оба в рабство. И преступленьям, оскорбленьям положен будет тем конец!
Слушатель у Александра, при всей его пылкости речи, был всего один, но тот, при имени которого народы трепетали, продолжал:
— В моем едином Царстве Света не будет варваров и смут. Как эллины, там все культурны. Поэт, ваятель и мыслитель займут достойные места.
— А рабство как? Его ты терпишь? — спросил Наза Вец.
Александр помрачнел, задумался и, выпрямившись, возвестил:
— Раб — тот нарушитель закона, неволю кто сам заслужил.
— Прекрасен в замыслах твой мир, хоть на насилии построен.
— Но слаб, как дитя, человек, послушный одной только силе. И без вождя сойдет с пути. И должен каждый ясно знать: невольнический рынок рядом. Работы в Царстве будет много, и без рабов не обойтись! Дворцы, поля, каналы, храмы...
— Рабом себя представить можешь?
— В бою могу я быть убитым, но никогда не взятым в плен!
— Цель светозарная твоя. На благо всем она сбылась бы?
— Не может по-другому быть! Царя царей всесильна воля.
— А стал бы ты царем Земли, когда бы ей грозила гибель?
— Зачем Богам губить Олимп? Бессмертным тоже нужно место для их сверкающих дворцов на снежных склонах и обрывах, для колесниц в полет разбега и для крылатых их коней. И люди смертные не лишни, чтоб в храмах жертвы приносить и в честь Богов творить шедевры.
— А если гибель всей Земли?
— Богам раз такое угодно, то царь Земли погибнет с ней.
— Не ждал такого я ответа! Ты смел и мудр не по летам, а голову готов склонить как под секирой палача. Но почему, скажи, услышав имя того, кто мудрость дал тебе, ты разразился бурей гнева?
Александр вспыхнул весь, глаза его сверкнули, рука коснулась короткого меча.
— Конечно, я вспыльчив не в меру. Досадная слабость моя. Причину того раздраженья тебе, полубогу, понять.
Царь позвал юношу, состоящего при нем:
— Пойди откопай ту шкатулку, что привез Эллады гонец. Попал он под коней копыта...
— ...погиб велением твоим? — наивно добавил юноша.
Александр побледнел от ярости:
— Я не просил предположенья возможной участи твоей... Испуганный юноша выбежал из шатра.
Наза Вец вспомнил промчавшийся через лагерь табун лошадей.
— Ты этим пригрозил и мне, — не побоялся он напомнить Александру.
— Не просто то была угроза. Спасен полетом колесницы и предупреждением твоим.
— Гонец тогда погиб случайно? — с надеждой, словно не слышал слов юноши, спросил старец.
— Все в жизни — лишь случай, — загадочно произнес философ-царь.
Наза Вец насторожился. Гиена, как ему показалось, зло смотрела на него. Он подумал, что ждут его «клыки или коней копыта...»?
Юноша вернулся, неся в руках бронзовую шкатулку с крышкой, украшенной перламутровой резьбой, изображавшей Геракла в первом его подвиге, побеждающего Немийского льва.
Царь взял из рук юноши шкатулку:
— Прочь выйди. Смотри, чтоб к шатру никто подойти не посмел бы!
Юноша исчез.
Царь протянул шкатулку Наза Вецу:
Открой, посмотри злой «подарок».
— Что это? — спросил Наза Вец, открывая тяжелую крышку. — Какое-то копыто?
— Тупого упрямца осла. Шкатулку прислал сам Аристотель воспитаннику своему. Придумал старик оскорбленье: чтоб мне из копыта пить яд.
— Он мудрость передал тебе. Что значит это подношенье?
— Прочтешь под копытом в шкатулке.
Наза Вец вынул из шкатулки копыто и осторожно положил его на пол. Гиена тотчас подошла, понюхала его и неожиданно завыла. Вой ее продирал по коже.
— Что с ней? — удивился Наза Вец. — Почуяла, должно быть?
— Цикута, видно, не по вкусу, — усмехнулся Александр.
Наза Вец развернул лежащее в шкатулке послание. Александр вырвал его из рук старца:
— Прочесть хочу сам я сам пергамент, как «благодарный ученик».
Он стал читать, подчеркивая особо неприятные ему места:
— Царств многих покоритель, мой ученик, царь Александр!
Дар-наставление прими, мое, философа, проклятье!
Воины правы, когда детей и дом свой защищают.
А пепел городов — то гнусный след войны неправой.
Храм сжечь, дворец разрушить — военная какая слава?
Честь полководца позабыв, своим дозволил воинам
Грабить, жечь и убивать, за доблесть выдавая похоть.
Кровь проливать разбоем... Преступный вождь — не воин!
Так приговор звучит тебе, что вынес Аристотель.
Суд над собою соверши. Пей свой позор в копыте.
Наза Вец видел, в какую ярость приходил по мере чтения Александр:
— Он выжил, старик, из ума! «Все вечно в мире, неизменно» — так мыслить учил он меня! Нашел я мир горький, другой, какого не знал Аристотель. А в войнах что смыслит философ? Людей как направить на смерть? Не взять крепостей никаких, когда не маячит награда. Лишь чтобы потом порезвиться, рискуют в бою головой. В поход не возьмешь всех трофеев. В кострах превратится все в дым. Обласканным женщинам надо в храм жертвы Богам приносить за эллинов свежую кровь, что даст им в потомстве героев, поэтов, ваятелей, зодчих. До нас чтоб подняться смогли. Что скажешь теперь?
Наза Вец чувствовал на себе вопрошающий взгляд царя и ответил спокойно, твердо:
— Скажу, что прав твой воспитатель, хоть не привил добра без призрака пустой мечты. Царство Света — лишь мираж. И пусть суров твой Аристотель, прислав тебе копыто с ядом, но все же я скажу — он прав. Ты заслужил посланье это.
— Глупец, маразматик ты старый! — взорвался царь. — Как смел ты мне так говорить? Заслужена пытка и смерть? Но царскую милость цени: пей яд из копыта, чтоб Андре не рвать тебя на куски.
— Не думай ты, македонянин, что сможешь так меня забыть. Все преступления твои себя напомнят.
— Навеки замолкнешь ты скоро, — в бешенстве закричал Александр.
Он приказал гиене:
— Андра, возьми его, грызи!
Гиена одним прыжком оказалась на груди Наза Веца. Он был так высок, что до горла его она не достала. Наза Вец одной рукой прижал к себе гиену, а другой бросил копыто на пол. Вязкая жидкость растеклась по земле, источая тонкий аромат.
Александр выхватил меч:
— Разделаюсь я сам с тобою!
Но Наза Вец с прижатой к его груди гиеной стал на глазах пораженного завоевателя растворяться в воздухе (переходя в другое измерение).
Александр, конечно, такого и предположить не мог. Для него старец и гиена просто исчезли. Царь воскликнул:
— То светлый наш Бог Аполлон! В обличий старца явился. Оракулов, пифий защитник, пришел прорицатель ко мне и предвещал мне... комара...
На крик юноша-воин вбежал в шатер царя. Тот встретил его сурово:
— Эллады гонца ты припомнил? Прими наказанье...
Испуганный мальчик рухнул на колени, угодив прямо в лужу разлившейся цикуты:
— О, царь! Прости мою оплошность. Я буду землю есть, виновный...
Сгребая руками землю, он стал засовывать ее себе в рот.
— Несчастный, что ты делаешь! — пытался остановить его Александр...
Сокрушенно наблюдал он за действием предназначенного ему яда. Сначала у мальчика отнялись ноги, потом отмирание поднималось все выше, пока холод не остановил его юное сердце.
— Наказан я, бог Аполлон! Пусть с ядом больше нет копы та, но есть посланье мудреца. Оно послужит мне звездою!
К вечеру Александр почувствовал озноб. Он накрылся все ми шкурами, которые могли собрать для него в лагере, но его продолжала бить лихорадка. Наутро он горел в жару и приближенные, прислушиваясь к непонятным словам его бреда, никак не могли догадаться, что говорит он про комара, который будто единственный, кто сильнее его.
На следующий день похудевший, но бодрый Александр вышел из шатра и потребовал подать ему коня.
Привели верного его Буцефала.
Полководец объехал на нем лагерь, хмуро всматриваясь в лица воинов. Он пытался понять, не распространились ли слухи о всем случившемся в шатре и о его болезни. К счастью, она от него отступила. Александр снова был здоров, могуч и полон замыслов, которые непременно бы осуществил, если бы... Если бы вечером не повторился опять все тот же приступ лихорадки, который его мучил накануне...
Так продолжалось долго.
Впоследствии, спустя тысячелетия, медики определили, что за болезнь погубила царя царей. Это была МАЛЯРИЯ, разносчиками которой являются комары...
Все же комар оказался сильнее завоевателя полумира. Александр умер близ основанной им столицы в расцвете лет, небывалой славы, гремевшей тысячелетия, и незавершенных дел...
Комариное царство на болотах в окрестностях Вавилона было единственным, не покорившимся царю царей.