Пройдут две тысячи бездонных лет.
Кровавые победы в войнах те же.
Поверженным врагам пощады нет.
Разбой и грабежи не станут реже.
Нострадамус. Центурии, XII, 41.
Перевод Наза Веца
После Египетского похода, взяв последнюю крепость Аккра перед сирийской границей, не переходя ее и собираясь в обратный путь, он безжалостно уничтожил две тысячи пленных, которым обещал сохранить жизнь, рассудив, что не проведет их не в ущерб своим солдатам через знойные пески пустыни. В Египте он после подавления восстания в Каире оставил там свои войска и почти один на жалкой рыбачьей шхуне, незамеченный, проскользнул мимо подстерегавших его английских кораблей адмирала Нельсона. Перед тем английский адмирал уничтожил французский флот, спрятанный в бухте Абукира.
Во Францию Наполеон явился не то как «дезертир», бросивший свою армию, не то как завоеватель, закончивший свой поход, как и Александр Македонский, в стране «первого чуда света» гигантских пирамид.
Но все его былые завоевания в Европе были бездарно растеряны тупыми «адвокатишками» Директории, отдавшими страну в руки разбойников, от которых сами, как казнокрады, мало чем отличались.
И только былой славой, помноженной на небывалую волю человека, словно знавшего несомненный свой успех, можно объяснить баснословный взлет «удравшего от англичан генерала» к вершинам власти над Францией, потом и над Европой.
Как «Первый консул своей страны», он показал, на что способна власть, находясь в твердой и умелой руке.
Обнищавшая Франция преобразилась смелыми реформами Наполеона, а вскоре и несметно разбогатела, когда он повторил свои грабительские завоевания европейских государств, побеждая их в одном сраженье за другим, в его отсутствии постоянно проигрываемых французами. Ряд сражений он выигрывал, даже не начиная их. Таков был ужас перед ним, «всепобеждающим чудовищем» без жалости и страха. Он властно заставлял и герцогов, и королей служить себе, как разряженных лакеев. И те готовы были кожу с себя снять, чтоб угодить ему, добиться расположенья и подачки.
Он обладал способностью кратким умным и горячим словом вдохновить солдат на бой, убедить горожан захваченных столиц стать покорными ему.
И в этот раз на площадь перед дворцом изгнанного из него вельможи Бонапарт спустился к собравшейся пестрой итальянской толпе, не пожелав остаться на балконе.
Люди в широкополых шляпах всех мастей или в повязанных на головах платках, женщины в кокетливых или крикливых шляпках, смуглые, хорошенькие или перезревшие, увядшие. Мужчины и сытые, и худые, с лицами гладенькими или в морщинах, чернокудрые или седые, все с жадным любопытством рассматривали легендарного героя, чужеземного полководца в генеральском сером сюртуке с золотыми эполетами и сверкающей звездой на лацкане, надетом поверх ослепительно белых рейтуз, со спокойным, холодным и сумрачным лицом с выбившейся из под треугольной шляпы непослушной прядью волос на высоком лбу.
Наполеон пообещал итальянцам свободу в виде пролитого нерасторопной богиней в небе вина, которое и следует выпить в честь победы освободителей.
И тут из толпы выскочил оборванец в надвинутой на глаза шляпе, подбежал к Первому консулу и занес над ним руку со сверкнувшим на солнце ножом.
Но из той же толпы вырвалось страшилище, какого люди здесь и не видывали, побольше крупной собаки, со вздыбленной шерстью по всему хребту.
Подпрыгнув, зверь вцепился в занесенную руку злоумышленника и повалил его на землю.
Даже тень не пробежала по холодному красивому лицу. Наполеон лишь чуть поморщился, сказав адъютанту:
— До чего же дурно пахнут эти гиены!
Накинувшиеся на преступника солдаты никак не могли отнять его у разъяренной гиены, не выпускавшей руки с ножом, стремясь перекусить кость. Несчастный оборванец выл зверем, попавшим в капкан.
И так продолжалось до тех пор, пока из толпы не вышел седобородый старец и не подошел, позвав зверя:
— Андра! — добавив несколько слов на неведомом языке.
Гиена тотчас отпустила свою жертву и встала у ноги странного хозяина в нездешнем серебристом плаще до пят.
Наполеон с любопытством наблюдал эту сцену, разглядывая высокого старика:
— Прошу вас, синьор, если время позволит, отобедать со мной. А вам, — обратился он к солдатам, уводившим злоумышленника, — выяснить «как надо», — подчеркнул он, — кому он служит.
— Сочту за честь признательно, — отозвался старец с гиеной. Он говорил на прекрасном французском языке, но со своеобразной ритмикой, и пошел следом за сосредоточенным Бонапартом.
Гиена двинулась за ними. Гренадеры попытались было ружьями отогнать ее, но Наполеон остановил их:
— Пусть идет с нами. Она заслужила свой хороший кусок мяса с нашего стола.
Они поднялись по мраморной лестнице в роскошный столовый зал, где длинный стол был сервирован на множество персон.
Наполеон распорядился убрать все приборы, кроме двух, пожелав остаться с хозяином гиены наедине:
— Надеюсь, вашей гиене понравится этот зал? Вы вовремя ее спустили, чтобы она попала сюда.
— Запах ее неприятен для вас? — осведомился старец.
Наполеон рассмеялся.
— Вы просто не бывали, синьор, спустя жаркий день-другой на поле боя.
— Такого не может случиться, — решительно заявил старец, садясь на пододвинутый ему лакеем в красной раззолоченной ливрее стул с высокой резной спинкой. Другие, так же одетые слуги благоговейно разносили кушанья, ставя их перед обедавшими так, словно блюда сами собой оказались там.
— Вы египтянин? — осведомился Наполеон. — Мне там приходилось видеть одомашненных гиен.
— В Египте древнем не бывал. Но в Междуречье, близ Эдема, Александр лагерем стоял. Гиена — преданный мой друг, как память о шатре расшитом.
— Вы говорите так, будто получили ее две тысячи с лишним лет назад, — насмешливо заметил Наполеон и с издевкой добавил: — Пожалуй, сам Мафусаил младенцем выглядел бы рядом с вами. Я думаю, что нет такого языка, чтоб мне возразить.
— Наречия многие знать солдат от науки обязан.
— Я тоже солдат! — прервал Наполеон. — Но короли с мольбами о пощаде и милостях моих ко мне обратиться могут только по-французски.
— Аэды воспели походы. По-эллински их я читал.
— Похвально. Походы Александра Македонского я знаю. В честь такого воина позвольте вам налить вина?
— Простите мне, Великий консул, но я вина совсем не пью.
— Я не ослышался? Не выпить с Первым консулом, только что спасенным прекрасно дрессированной гиеной? За покорителя полмира?!
— Но в нашем мире нет напитков.
— Несчастный мир! Придется вам признаться, сколько же, синьор, вам лет?
— Исполнилось недавно сто. У нас живут намного дольше.
— Стоит ли так долго воздерживаться от наслажденья? Целый век! — с деланным отчаянием воскликнул Наполеон, выпивая свой бокал. — Итак, вы изучали войны Македонского. Я тоже интересовался его приемами побед. Конечно же не как историк!
— Они полезны вам в военном деле?
— Вы угадали. Для тактики веденья боя я отбираю то, что не устарело. Впрочем, как позволите вас называть?
— Я — Наза Вец. И весь — в науке, хотя немного и поэт.
— Историк Наза Вец. Я готов был бы вас принять за жреца-прорицателя.
— О, нет, я вовсе не пророк. Провидец — это вы, воитель!
— Я?? — удивился Наполеон. — Да я в жизни ничего не предсказал!
Вы прорицали часто, того не замечая.
— Как вам это в голову могло прийти? Предположения такие следует доказать!
— Завоевателей полмира знавали в древности, а ныне — вас!
— И что ж из этого? Полмира — это всего лишь его половина!
— Вы сами вспомните, когда предвиденье вам жизнь спасало.
— Что ж, это любопытно! Я не жалуюсь на память. И мне не исполнилось вашей сотни лет, — ухмыльнулся Бонапарт.
— Я многое могу припомнить и вас о том же попрошу.
Лакеи торжественно внесли дымящееся ароматное жаркое. Наполеон отрезал на своей тарелке кусочек мяса, пожевал и произнес:
— Жаркое не дурно! Вспомним о гиене. Я обещал ей славный кусок мяса. И баранья кость для награды вполне подойдет. Я возведу вашу Андру в капралы. А кость ей дам на закуску.
— Она возьмет лишь у меня.
— Так выучена? Не из боязни ли подброшенной отравы?
— Ее хозяин так берегся.
— И все же умер? От чего же? Не от яда?
— От комариного укуса. Ничтожество болезнь несло.
— От ничтожеств вообще нет противоядий, — сердито перебил Наполеон и добавил: — Кроме силы. И, если хотите, жестокости. Я бы сказал, необходимой. Вы помните, конечно, как я из пушек расстрелял в Париже чернь, решившую свергнуть власть и заменить одно ничтожество другим. Мы отвлеклись. Все начиналось с Альп. Вообразим картину.
— Как вашему величеству...
— Их европейские величества, — снова перебил Наполеон, — мне лижут руки и сапоги, выпрашивая подачки. Не то что ваша гиена. Лежит и ждет. Ее далекий предок мог бы принадлежать подлинному величеству — Александру Македонскому.
— Его великим называли.
— Для такого это верно. Он бесспорно того заслуживал.
— Так называть всем надо вас, кто сделал армию великой, ведя к победам ввысь.
— Высь Альп! — задумчиво произнес Наполеон. — Трудный, но славный был поход. Мы с вами тоже сейчас предпримем переход в гостиную. Там выпьем кофе. Напиток дальних жарких стран как королевское питье входит в моду в Европе, подобно куренью табака.
Наполеон поднялся из-за стола. Лакей ловко отодвинул стул из-под него и тоже сделал с Наза Вецом. Гиена тотчас вскочила на ноги.
Перешли в соседнюю гостиную, отделанную с тонким вкусом в голубых тонах. Мягкие диваны, кресла, вазы, обитые голубым шелком стены и потолок, напоминающий ясное небо.
С изящной козетки ярким мотыльком вспорхнула, вся тоже в голубом, словно нарочно в стиль гостиной, прекрасная дама, с очаровательной улыбкой идя навстречу.
— О, мой повелитель, мой кумир! — воскликнула она.
— Маркиза де Валье? — удивился Наполеон. — Откуда вы?
— Примчалась из Парижа. И сына, лейтенанта, привезла. Блестящий мальчик! Не хватает только воинской славы. Все дамы от него просто без ума! Я привезла вам от вашей Жозефины аромат ее духов!
— Но здесь, мадам, воюют не на паркете, — сумрачно заметил Наполеон.
— Ах, боже мой! Вполне достаточно отсвета вашей славы. Лишь бы быть при вас.
— Оставьте мальчика в замке. С ним познакомлюсь. И нас с заморским гостем оставьте тоже. Наш разговор, мадам, ни для чьих ушей.
— Ах, Боже мой! Вы только посмотрите, какие они у меня крохотные. От них мужчины теряли головы! Поверьте!
— Боюсь, что ваши прелестные ракушки задымятся и не на чем будет носить свои сверкающие серьги, — насмешливо заключил Наполеон.
Маркиза де Валье, небесно голубая, источающая тонкий запах духов, так знакомых Наполеону по его Жозефине, присела в глубоком реверансе.
— Как бы я хотела послушать вас, наш Первый консул и первый из мужчин! Полжизни отдала б!.. Ведь любопытство красит женщин.
— Живите обе половины. Вас пули не сразят. А мы, двое мужчин, послушаем друг друга. Счастливого пути, мадам. Привет Парижу!
Шурша шелками, дама грациозно удалилась. Перед дверью она картинно зажала кружевным платочком нос. Предстояло пройти мимо гиены.
— Когда б я был прорицателем, то это посещение предвидел бы и предотвратил, — недовольным тоном заметил Наполеон.
— Прорицанья суть в том, что жизнь лишь повторяет прожитое вашим двойником.
— Хотите вспомнить Пифагора, который утверждал, что все в мире повторяется и будто было. И жизнь повсюду подобна Вселенскому колесу, любая точка на котором вновь вернется, повторяя круг.
— И он был прав! — на полном серьезе, не поддавшись шутливому тону Наполеона, сказал старец. — События, что мы переживаем, уже случались в другой жизни с человеком, подобным вам, который жил в Пространстве не то что выше вас, а в «приподнятом», ином...
— И это тоже необходимо доказать, — потребовал Бонапарт.
— Жизнь Александра изучить, поверьте, было не труднее, чем путь ваш яркий проследить. Завоевателей полмира.
Наполеон сопоставление свое с Александром Македонским спокойно принял как должное и отнюдь не как лесть.
— Но вашей армии в горах путь преграждали и бураны, и снежные обвалы с гор.
— Да, было не легко, — согласился Наполеон, — но если тем путем прошел когда-то из Карфагена Ганнибал, то должен был пройти и я, — уверенно закончил Бонапарт.
И перед глазами Наполеона возникла никогда им не забываемая картина.
Снежный склон. Узкая обледенелая тропа между отвесной скалистой стеной и пропастью.
По горному карнизу, отчетливо видимому с моря, на многие километры темной змейкой растянулась французская армия. Ни один здравомыслящий английский моряк не мог допустить такое безумие, и ни один выстрел не был сделан с моря. Опасность крылась на пути.
Если у Ганнибала в пропасть скатывались боевые слоны, то Бонапарт спокойным взглядом провожал катящиеся по насту ящики пушечных ядер, как срывались, поскользнувшись, и летели в бездну солдаты, которых он, как Юлий Цезарь, знал по именам.
Особенно тяжко пришлось при спуске. Снег подтаял, сказывалась близость блаженного итальянского рая. И солнце предательски растапливало почву под ногами.
Споткнулся мул под Бонапартом и чуть не полетел с кручи, если б проводник, ведя его под уздцы, не натянул вовремя поводья.
Зато, пройдя снега и выйдя на равнину, они обрушились, как снег со льдом на голову растерянных австрийцев.
Их армия ждала Наполеона у границ Пьемонта, а он с огромным войском оказался далеко у них в тылу и, разбив малочисленные отряды, смог накормить и даже приодеть свою разбойничью с виду армию.
Наполеон был крут, как победитель, и накладывал нещадные контрибуции, не останавливая грабящих солдат. Ведь надо их же поощрить перед грядущими боями да и набраться сил, а главное, обуться. Предстояли тяжкие переходы.
Они начались с погони за прославленным австрийским генералом Меласом, уклонявшимся от боя.
Но под Маренго он был вынужден принять сраженье. Загнанные в угол, припертые к горе австрийцы дрались, как тигры, их базы были близко, в отличие от французов, воевавших в чужом краю. И это в конце концов сказалось. Решающий бой на просторах Ломбардии под ласковым итальянским солнцем становился сокрушительным для армии Наполеона. Мелас послал в Вену гонца с реляцией о победе над Бонапартом, узурпатором, грабителем, врагом народов, поднявшим руку на преемника Великой Римской империи, на Австрию!
Наполеон сидел на обрыве и задумчиво жевал былинку. Ему докладывали неутешительные вести, он согласно кивал, срывал новую былинку и сумрачно молчал, ничем не выдав беспокойства, сказал всего одну лишь фразу:
— Генерал Дэзэ.
То была его резервная шеститысячная армия, спешившая к месту проигрываемого сражения. И успела вступить в бой, ведомая бесстрашным генералом, который первым пал от пули в грудь.
Наполеону это было потрясением, но все равно он остался хмуро спокойным, продолжая руководить кровавым действом. И оно обернулось полным разгромом австрийской армии. Мелас с ужасом ускакал с места боя и послал в Вену второго, мрачного теперь гонца с известием, что Австрия лишилась всего своего войска. И беззащитна!
В Вене, в императорском дворце, спешно собирали чемоданы, закладывали в кареты лошадей...
— Вы точно знали, полководец, что выйдете австрийцам в тыл?
— Конечно, знал. Ведь Ганнибалу это удалось.
— В Маренго не был Ганнибал.
— Да, там я был один. Лишь бедный Дэзэ вовремя пришел на помощь.
— Что впереди победа, знали?
— Это твердо знал.
— Не только знали, а «помнили»!
— Помнил? Как можно помнить то, что еще не произошло?
— Живя во временных слоях, мы в них свой след оставим, и он определяет шаг за нами следом всех идущих, пусть через сотни сотен лет.
— Хотите сказать, что бой под Маренго произошел задолго до меня? И кем был выигран?
— Происходил бой в неомире, и вы увидели его. Там был двойник ваш, полководец. Вот почему вы — прорицатель, все знали, КАК ПРОИЗОЙДЕТ.
— Какая ересь и чепуха, нелепее поповских сказок! — возмутился Наполеон. — Играете под «мудреца», считая всех за дураков. Придумали, как втереться мне в милость.
— Мне милость ваша не нужна, мне образ ваш великий нужен. И потому хочу спросить.
— О чем еще? — нахмурился Бонапарт.
— Если б не армии в Маренго, а всей Земле грозила гибель, смогли бы вы ее спасти?
— Для этого потребовалась бы моя власть над миром. А все людишки так мелки, что если бы корабль «Земля» шел ко дну, они схватились бы не за ведра, а за узлы и чемоданы. Мир слишком глуп, чтоб браться за его спасенье.
— Но ради власти над страной отважно вы взошли на мост с завесою пуль беспощадных. Ступить туда никто не мог.
— Не мог, но должен был. Я выигрывал войну, а не спасал планету. И гренадерам должен был служить примером. Храбрые солдаты мешками падали рядом со мной. Но остальные шли за знаменем в моих руках, достигли берега, где засели стрелки, и в ярости разделались с ними так, как следовало. И вся армия смогла без потерь пройти в Италию и одержать мою победу. Италия — крупинка на планете, но была очень нужна мне.
— И у владетельных вельмож взять золото, брильянты, власть.
— Таков закон войны, он неизменен. Мне вас приходится учить, удивляясь, как вы до старости дожили в таком неведении.
— Закон войны, вы говорите? Но он походит на разбой.
— Военные потери должны окупаться, наивный собеседник мой. Без трофеев кампания будет проиграна. А по мосту в обратном направлении вскоре двинулся золотой обоз, он Францию обогатил и утвердил славу армии и авторитет полководца.
— Солдатам праздник вы давали для похоти и грабежа.
— Конечно, в войне этого не избежать. И даже без голубого тумана, — по-солдатски сострил Бонапарт, намекая на графиню. — Солдатам надобно утолять потребности. Иначе они своею жизнью рисковать не станут. Даже ради победы!
— Побед достаточно у вас. Их шестьдесят, без поражений.
— Вы хорошо осведомлены, гость почтенный.
— Но вы согласны, что помнили финал, едва начав сраженье?
— Я не помнил, а просто знал и был твердо уверен в победе. Для этого и рисковал, да и солдатам не давал стареть.
— И сделались легендой отважнейшего из вождей.
— Легенда — выдумка, а я с противником на самом деле на смерть сражался.
— Сражались, зная о победе. И чуда в этом вовсе нет. Ведь каждый человек припомнит случай, когда он ЗНАЛ, что дальше будет. Врачи вам скажут: «ДЕЖАВЮ», что означает «Я это видел». Но когда? — никто не знает. Есть люди с обостренным зреньем и видят дальние Слои: оракулы, пророки, ведьмы. Их прежде ждал костер и пытки.
— Так не пытайте вы меня! — прервал Наполеон. — Я о гадалках слышать больше не хочу. Да и вообще, не слишком ль много вы решились мне задать вопросов? Обычно спрашиваю я. Мне отвечают все дрожа.
— Дрожь и вибрация нужны, чтоб тяжесть одолеть земную.
— Загадки ваши надоели. Без всяких там слоев, я делал то, что сам хотел, а не шел по чьему-то чужому следу. И сделал б больше, если б пушки не заряжались с дула, теряя время. Не знаете ли вы об орудиях скорострельных, что в ваших краях применяют?
— У нас нет войн и быть не может.
— Вы упираетесь напрасно, лишь удваивая интерес к себе.
— Признательно польщен без меры!
— Я раскусил вас, Наза Вец! Я догадался, где находятся далекие края, откуда прибыли вы к нам.
— Вот как? Я сам вам мог бы объяснить.
— Вы объясните мне другое. Про Сириус на небе, о нем мне говорил Лаплас. Звезда ярчайшая. Я с детства своей ее считал. В Египте пришлось расспрашивать жреца-догона, черного, как мой арап. Он с плоскогорья верховий Нила. И уверял, что много тысяч лет назад к нам прилетали с неба люди с другой Земли. Их звездное солнце должно было изорваться. Они знали очень много и о Вселенной, а главное, о сокрушительном оружии, каким владели. Жрецы, напуганные знанием, из поколенья в поколенье передавали эту тайну только посвященным. Один из тех людей был Тот, в Египте его признали Богом. Он поучал и математике, и множеству искусств, стал покровителем писцов, как при фараонах называли ученых. Вам остается лишь признаться в родстве с ним, — с разоблачающей улыбкой закончил Наполеон.
— То было много тысяч лет назад.
— В Египте до сих пор остался «нелепый календарь» далекой звезды Сириус. Она обращается вокруг Земли раз в пятьдесят лет. Мне говорил об этом сам Лаплас.
— Вам негр-жрец поведал тайны, как посвященному в жрецы?
— Как освободителю египтян от гнета мамелюков. Звезда же эта в небе ярче всех сияла, двойною будучи или тройной.
— Вы причисляете меня к тем звездным беглецам несчастным? Но прожил я всего лишь сотню лет, отнюдь не много тысяч!
— Раз люди прилетели с одной сестры-Земли, то могут к нам добраться и с другой. И вы — один из звездных мудрецов, о ком вещал с костра Джордано Бруно, и знаете вы тайну тех вооружений, что напугали так невежественных пастухов-догонов.
— В том мире, я откуда, вооружений вовсе нет.
— Как это может быть?
— Их сохранили лишь в музеях.
— Не верю вам, старик! И знайте, что сумею вам развязать язык.
— Прикажете считать — конец вельможному гостеприимству?
— Я золотом осыплю вас! Хотите, драгоценными камнями! Но новое оружие мне необходимо для окончательных побед!
— Зачем, признайтесь, вам они, когда планете гибнущей вы помогать не стали б?
— Как зачем? Чтоб управлять людьми, которые на это не способны.
— Как управлять? Советом добрым?
— Моею твердою рукой, — жестко усмехнулся Наполеон. — Без болтовни, шатаний и утопий.
— И это будет Царство Света?
— Не знаю, кто о нем мечтал. В моем Царстве будет много света. И тьмы достаточно — для непокорных. А главное — оружие Содома и Гоморры.
— Я понял вас, воитель грозный! Помочь оружьем не смогу.
За дверью послышались громкие крики.
— Мне кажется, и там, и тут близятся скандалы. — нахмурясь, произнес Бонапарт.
— Ну вот и прорицание! — отозвался Наза Вец.
Дверь открылась, и вбежал дежурный офицер.
— О, генерал! Несчастье!
— Что такое? Кто дал вам право так обращаться ко мне?
— О, Первый консул, я в отчаянии! Гиена загрызла молодого лейтенанта, сына маркизы де Валье.
— Где он был? Спокойно доложите, — потребовал Наполеон.
— Стоял у двери. Я думаю, что охранял ее.
— Подслушивал по наущенью матери! — решил Наполеон, вставая и направляясь из голубой гостиной.
В галерее, у вторых дверей в гостиную, лежал блестящий лейтенант в парадной форме, словно явившийся сюда на бал. Над ним рыдала мать:
— О, Боже! Я во всем виновата! Зачем мне было знать!..
Дежурный офицер на ходу докладывал Наполеону:
— Он наклонился к замочной скважине. Она прыжком вцепилась ему в горло. Сонная артерия. Конец.
Наполеон прошел мимо гиены, злобно ощерившейся на лезвия обнаженных сабель конных егерей, окруживших ее.
— Гиену пристрелить! — распорядился Наполеон
— Расстреливают разве часовых, когда они исполнят долг? — спросил идущий следом Наза Вец.
Наполеон резко обернулся:
— Вы мне еще нужны. Не обо всем мне рассказали, — потом обратился к несчастной матери: — Мадам, считайте, что ваш сын погиб на посту во имя Франции.
— Зачем мне Франция! Себе возьмите, а мне отдайте моего сына! О, Боже! Кто его вернет?
Увидев Наза Веца, гиена проскользнула между ногами егерей и встала у ноги хозяина.
К ней, чеканя шаг, шел офицер с пистолетом. Наполеон обратился к Наза Вецу:
— От вас зависит спасти гиене жизнь, а также и себе.
— Вооружений у нас нет, и мне вам нечего сказать.
— Но в музеях есть! Вы проговорились. Музейные, надеюсь, все же лучше наших ружей, пушек, ядер. Я — артиллерист.
— Но с помощью штыков и пушек Европу удалось засеять миллионом трупов и калек. Грядущее вас не забудет.
— Кто смеет говорить со мной в подобном тоне? Взять его! — скомандовал Бонапарт окружающим военным.
Гренадеры и егеря кинулись к старцу с гиеной. Но тот распахнул за своей спиной двери на балкон и подошел к мраморной балюстраде, за которой виднелось море.
— Не вздумайте приблизиться ко мне! — сказал он жестко. Гиена оскалила зубы.
— Неужели вам не взять такой редут, мои солдаты? — насмешливо спросил Наполеон.
Солдаты, не рассуждая, бросились вперед.
Старец дал команду гиене на древнем языке, она прыгнула ему на грудь. Он прижал ее рукой, перемахнул через барьер, и полетел вниз, где волны разбивались о камни.
Наполеон подошел к балюстраде и заглянул через нее вниз.
— Один пенный туман из брызг прибоя, — презрительно сказал он. — Труп найти. Похоронить и старого, и молодого с военными почестями! — Повернувшись, он покинул балкон.
К изумленью всех, на прибрежных камнях у подножья замка никого не нашли.
Наполеон, услышав это, спокойно произнес:
— Он задрожал, но не от страха. Жаль, я не узнал, как можно тяжесть потерять. Он и это утаил! Летающий солдат мне пригодился бы.
И занялся текущими делами.