Глава седьмая
СНЫ — ТОЛЬКО СНЫ

О-Кими проснулась и открыла глаза, боясь пошевелить­ся, словно все то, что видела она минуту назад, могло еще вернуться. На лимонно-желтый край циновки падал сол­нечный луч и золотил ее, а дальше начиналась бирюзовая прозрачная даль. Шелк ширмы казался нереальным и лишь слабо прикрывал тот таинственный мир, в котором только что была О-Кими.

Как это было? Он шел по узенькой дорожке, по обе сто­роны которой цвели вишни, вишни, вишни... Поднимался по крохотным мостикам, переброшенным через веселые ручейки, проходил мимо клумб, маленьких и изящных, как веер девочки. На песке дорожки резвились золотые зайчи­ки, проскользнувшие сюда через просветы в листве. Они казались такими же цветами, как бледно-розовая пена ви­шен или мягкие синие лепестки на клумбах, — золотыми цветами, которые то вспыхивают, то гаснут.

Потом он вошел в полосу яркого, но странного света, не похожего на солнечный. Это скорее был лунный свет, но яркий, как солнце. О-Кими где-то видела такой свет. Ах да... В сумерки они с отцом ехали мимо одного американ­ского завода. Она поразилась, увидев странно яркую стену с прыгающими фантастическими тенями. Это был свет, ли­шенный желтизны и жизни, мертвый, но ослепительный. Отец сказал ей, что это электросварка.

Мертвый свет падал на невысокую худощавую фигу­ру, резко выделяя ее на фоне темных кустов. У него было строгое, задумчивое лицо, как и в последний раз, когда она его видела. Он смотрел прямо перед собой, словно далеко за кустами вишен, за стеклянной синевой неподвижно­го моря видел свою цель. Он шел к морскому берегу, а за ним по прибрежному песку двигалась его тень. Ужас сковал О-Кими. Тень... тень была белой! Эта тень, выделявшаяся на песке, как пятно нерастаявшего снега, была чудовищно страшна; она ползла за ним, повторяла его движения, а он все шел вперед и не оглядывался.

О-Кими стояла у самой воды; волны с тихим шурша­ньем подкатывались к ее ногам. С щемящим чувством ждала О-Кими, что он взглянет на нее. Но он все шел своей до­рогой. Белое кружево воды задело его ноги, а он все шел и шел. Вода дошла ему до колен. Вода до пояса!.. О-Кими хотела крикнуть, но голоса не было. Она хотела броситься за ним, остановить, но ей было страшно. Белая снежная тень ползла за ним по поверхности воды, странно колеб­лясь и извиваясь. Вот уже только плечи его поднимаются над водой. Крик снова стынет в горле О-Кими: там, где только что был он, взметнулась волна и побежала к берегу. Он ушел в воду.

Кими-тян упала на песок. Она хотела плакать, но слез не было. Вдруг она увидела снежную тень. Тень двигалась по поверхности воды и уходила все дальше и дальше. О-Кими вскочила. Она не знает, откуда взялась лодка и как она по­пала в нее. На корме сидел Муцикава и молча правил. Он так же, как и она, не спускал глаз с одинокой плывущей тени, похожей на колеблющуюся пену. Ветер наклонял парус, вода бурлила около самых пальцев опущенной за борт руки О-Кими. Муцикава смотрел вперед и молчал. У него было злое, напряженное лицо, как тогда, на горе Фудзи-сан. И опять стало страшно О-Кими. С облегчением выскочила она на песок. Они обогнали тень. Вон движется к берегу белое пятно. О-Кими стояла на ветру, чувствуя, как трепещет ее кимоно, и ждала. Пятно приближалось. И вот на поверхности воды появилась его голова... но глаза. Он смотрел прямо перед собой, и он видел ее, О-Кими. Он улыбнулся ей. Прежде он никогда не улыбался. Кими-тян бросилась ему навстречу. Он взял ее руки в свои и снова с улыбкой посмотрел на нее. Это было счастье. Они тихо шли по берегу. О-Кими прижалась к его плечу, чувствуя его силу и непреклонное стремление к чему-то большому, не­известному. Она казалась себе такой маленькой... Не надо, не надо больше ни о чем думать! А вдруг она вспомнила о тени. Сжавшись в комочек, Кими не хотела оглядываться, но непреодолимая сила поворачивала ее голову. Она знала, что это страшно, она боялась этого... У нее перехватило дыхание. У Муцикавы были черные щели глаз на бледном лице. Кими-тян хотела крикнуть, но лишь крепче сжала сильную руку, в которой лежали ее пальцы. Впереди была залитая солнцем песчаная коса. О-Кими зажмурилась, что­бы почувствовать себя только с ним. Потом открыла глаза, но вместо песчаной косы увидела позолоченную солнцем циновку.

Кими-тян села и закинула руки за голову. Зажмурилась, как минуту назад во сне, потом открыла глаза и вздохнула.

Встречи во сне,

Как печальны они.

Проснешься,

Ищешь вокруг —

И нет никого...

О-Кими задумалась. Она знала: сегодня должна решить­ся ее судьба, а он пришел к ней во сне словно для того, чтобы напомнить о себе. Но что может теперь сделать она, маленькая японка, которую научили во Франции только мечтать да быть по-западному сентиментальной? Она не хо­чет никого: ни Муцикавы, ни Кото. Ни друга своего детства, гордого, напыщенного японца, прославленного летчика, ни впечатлительного юноши с аристократическими руками и восхищенным взглядом.

Родственники в Японии — великая сила. Они сообща решают все семейные дела; они вмешиваются в личную жизнь; они устраивают на службу, выдают замуж, женят, отправляют на войну и выдвигают в парламент. На семей­ный совет приходят все, и каждый имеет голос. А обще­го голоса родственников нельзя не слушаться. Так сказал О-Кими вчера отец.

Сегодня эти далекие Кими-тян люди придут в дом про­фессора Усуды, чтобы вмешаться в жизнь его дочери, в ее, Кими-тян, жизнь, воспользоваться своей жестокой и непо­нятной властью над ней. Семейный совет должен решить, чьей женой она станет: Муцикавы или Кото. А ее, ее даже не спросят, даже не пригласят на совет: ведь она только японская женщина.

Дверь тихо открылась. Заглянула Фуса-тян. Солнце блес­нуло на валике ее черных волос.

— Приходят, приходят, — быстро заговорила она ше­потом. — Сегодня будут все Усуды. Я только что отнесла туда сакэ. Сам господин профессор очень недоволен. Он уже спрашивал меня о вас.

Кими-тян закрыла лицо руками и сидела молча, не сме­нив ночного кимоно на дневное.

У порога японской половины дома Усуды выстроилось много пар гэта и зора.

В сравнительно большом помещении, получившемся от раздвинутых ширм, разделявших несколько комнат, на ци­новках в молчаливой важности сидели пятнадцать мужчин.

Один старый японец — директор какой-то канцелярии — говорил, обращаясь к Усуде и то и дело вытирая шелковым платком слезящиеся глаза:

— Процветание семьи Усуды, признанным главой ко­торой являетесь вы, Усуда-си, — наша общая мечта. Мне кажется, что наша семья должна прислушаться к словам предсказателей. Вопрос о том, с какой семьей породнить­ся — с семьей ли Кото или семьей летчика Муцикавы, тре­бует тщательного обсуждения. Посоветовавшись с пред­сказателями, я должен высказать опасение, что злые духи «они» посетят этот благословенный дом, если наша девочка О-Кими не выберет себе господина в лице Кото.

— Я слышал, профессор Усуда, — сказал другой член семьи Усуды, депутат парламента, — я слышал, Усуда-си, что ваша образованная дочь слишком подвержена губитель­ному влиянию Запада. Надо ли говорить, что своеволие не присуще японской девушке? Думаю, что только доблест­ный летчик Муцикава сумеет снова вернуть Японии нашу любимую дочь.

Усуда сморщил свой львиный нос. Слушал ли он гово­ривших или думал о претендентах на руку дочери?

— В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем без родственников,— мямлил какой-то старик, стараясь при­дать вес своему желанию выдать О-Кими за Кото. — Семья Кото обильна и влиятельна.

Молодой офицер горячо выкрикивал слова: «у нас в пол­ку» и «доблестный Муцикава».

Кото? Он встретился впервые с О-Кими на пароходе, когда она возвращалась из Америки, не отходил от нее ни на шаг, окружал ее знаками внимания, если не обожания, но сам старался быть незаметным. Совсем еще юноша, пылкий и впечатлительный, он не смог скрыть своих страданий, вызванных холодностью О-Кими.

Прошло несколько лет, а он не забыл О-Кими.

А Муцикава? О! Его давно знает Усуда.

Председательствующий на семейном совете Усуда осто­рожно прикрыл рот рукой.

Кото и Муцикава встретились в карликовом садике Усу- ды и были оба неприятно поражены этой встречей. Свое приглашение в день семейного совета каждый из них рас­ценивал как свою победу, и вдруг...

Они церемонно поздоровались, в самых вежливых вы­ражениях справились о здоровье друг друга. Муцикава снял очки и, протирая их тончайшим платком, стал оглядываться вокруг близорукими глазами.

— О, Муцикава-сан, — восторженно заговорил Кото,— я не в первый раз в этом изумительном уголке, но продолжаю восхищаться искусством создавать эти карликовые леса, достойные сказочных духов, эти сере­бристые горные озера с уступами скал на заднем плане. А этот темный фон из больших деревьев, словно стена, отгораживающая сказочный мир О-Кими от вторжения безобразного города.

— Да, извините, — буркнул Муцикава, — эти кустарни­ки действительно напоминают лес, если на него смотреть с высоты полета. Но, извините, в воздухе больше думаешь о выполняемом задании, чем об утонченных красотах.

Юный Кото вспыхнул.

— Понимание красоты не отрицает доблести! — запаль­чиво произнес он.

Муцикава посмотрел на него прищуренными глазами и засмеялся. Это рассердило юношу еще больше.

Кими-тян сидела в одной из европейских гостиных. Словно желая подчеркнуть свой молчаливый протест против японских средневековых обычаев, она оделась в изящное европейское платье, а волосы заплела в тугую косу, завернув ее вокруг головы, как это делают русские.

Она еще издали услышала шаги отца. О том, что семей­ный совет уже кончился, ее предупредила Фуса-тян.

Что скажет ей отец?

Снова ей вспомнился сон. «Он» держал ее руки в своих. Неужели это возможно? Почему она все еще думает о нем, никогда ее не замечавшем?

Безмятежно улыбаясь, О-Кими поднялась навстречу отцу.

— Кими-тян... — начал Усуда, ласково кладя тяжелую руку на худенькое плечико девушки. — Кими-тян... — по­вторил он и замолчал.

О-Кими покорно опустила голову.

Профессор Усуда усадил дочь на диван и стал говорить.

Голоса смутно доносились до Фуса-тян, притаившей­ся в соседней комнате. Усуда говорил сначала тихо, потом в голосе его стали проскальзывать металлические нотки. Кими-тян отвечала еле слышно. Фуса-тян удивлялась, по­чему ее госпожа не плачет, почему она не пустит в ход это замечательное женское средство.

Отец и дочь долго молчали. Потом Усуда заговорил опять ласково. Было слышно, как он вздохнул.

Фуса-тян, сколько ни напрягала слух, ничего не могла понять. Какой же выбор сделала ее госпожа? Фуса-тян го­това была заплакать от любопытства.

Вдруг Фуса-тян вздрогнула. Да! Хозяин хлопнул в ладо­ши. Оправив кимоно, она опрометью бросилась в гостиную.

— Фуса-тян, — обратился к ней Усуда, — пригласи ко мне в кабинет господина Муцикаву и Кото.

Обоих? Фуса-тян обомлела от удивления. Любопытным взглядом она скользнула по личику своей молодой хозяйки. Ах, как она красива, ее барышня, особенно когда взвол­нована!

Маленькими ножками Фуса-тян засеменила в сад.

Молодых людей она нашла в разных концах сада, правда, всего лишь в двадцати шагах друг от друга.

У крыльца дома, снимая обувь, они смотрели в разные стороны.

В одной из комнат они встретились с проходившей Кими-тян. Оба низко поклонились. Она улыбнулась обоим.

Усуда принял молодых людей в своем темном кабине­те. Он вежливо, но сухо поздоровался с ними и предложил сесть.

— Я пригласил вас, господа, по делу, имеющему реша­ющее значение в судьбе каждого из вас.

Оба молодых человека опустили головы в знак согласия. Еще бы! Каждый из них уже сделал формальное предло­жение.

— Вы, вероятно, знаете, какую благоприятную позицию занимал я всегда в вопросе строительства русско-амери­канского полярного плавающего туннеля? — неожиданно сказал Усуда.

Оба молодых человека удивленно уставились на непро­ницаемое лицо профессора.

— Я счастлив, что строительство благополучно заверша­ется. Мужественные строители, и русские и американцы, с достойной подражания настойчивостью преодолевают все трудности.

Муцикава разглядывал циновки на полу. Кото детскими немигающими глазами смотрел на Усуду.

— Трудности остались позади; позади аварии, случаи паники. Все как будто хорошо, однако...

Муцикава поднял голову.

— В Америке пароходные компании чувствуют свои грядущие потери. Их перевозки значительно уменьшатся, когда новый туннель вступит в эксплуатацию.

— Это так, конечно, Усуда-сударь, извините, но... но какое это все имеет отношение к нашей судьбе?

Усуда строго посмотрел на Муцикаву и продолжал, слов­но тот ничего не сказал:

— В противовес туннелю выдвинут встречный проект трансконтинентального сообщения. Воздух! Вот та трас­са, которая может, по мнению американских пароходных компаний, конкурировать с туннелем, даже сделать его нерентабельным. В связи с этим сейчас предпринимается интересный опыт — создать постоянную торговую трассу через полярный бассейн с Алеутских островов в Европу. Само собой разумеется, что до Алеутских островов грузы должны доставляться на пароходах компании.

— Все это очень интересно, извините, Усуда-сударь, но, право, я... не могу подыскать объяснений.

— Как? — поднял брови профессор. — Разве летчика Муцикаву не интересует проблема такой воздушной трассы?

— Да... пожалуй, но...

— Американские газеты шумят, — продолжал Усуда, — об организации специальных ледовых аэродромов. Можно предполагать, что этот проект удержит падающий курс па­роходных акций и собьет цену туннельных. Насколько мне известно, господа, уже предпринимаются конкретные шаги. Недавно меня посетил один из моих американских паци­ентов и просил порекомендовать ему опытных летчиков, могущих принять участие в экспедиции, отправляющейся в ближайшее время с Алеутских островов для организации в полярном бассейне ледового аэродрома.

Усуда проницательно посмотрел на молодых японцев.

— По ряду причин он заинтересован в иностранных со­трудниках и просил меня порекомендовать ему японских летчиков. Он ссылался при этом на прославленные нашими поэтами национальные черты японцев. Но, господа, я от­нюдь не настаиваю, чтобы кто-либо из вас принял участие в этом опасном предприятии, так как дорожу жизнью каж­дого из вас. Кроме того, все мои симпатии на стороне пла­вающего туннеля.

Муцикава и Кото в первый раз сегодня переглянулись.

— Я прошу не расценивать моих слов как приглашение, я лишь прошу, чтобы вы поговорили об этом со своими товарищами-летчиками и радистами, которые не остано­вились бы перед опасностями такого предприятия. Как старший, я советую вам не настаивать ни на чем. Слиш­ком велики опасности. Нельзя заставлять рисковать людей. И если даже кто-либо проявит колебания, не совсем, может быть, по-вашему, достойные, то...

— Усуда-си, — вскочил Муцикава, — извините, но... я, как летчик, которого никто еще не упрекал в трусости, прошу оказать мне честь и познакомить меня с представи­телем американской пароходной компании.

Усуда внимательно и чуть насмешливо посмотрел на Муцикаву.

— О, я никогда не сомневался в вашей храбрости, лет­чик-сударь!

Усуда крепко пожал руку Муцикаве. Он даже не обо­рачивался в сторону пунцового и дрожащего Кото.

— Усуда-сударь... — наконец пролепетал юноша, — я не летчик, но... вы, кажется, говорили о радистах.

— Да, да, и о радистах, — обернулся к нему Усуда.

— Я прошу поговорить и обо мне, сударь... Я буду обязан вам своей честью.

Усуда улыбнулся.

— Я рад, что вижу в вас истинных храбрецов. И мне так хотелось бы видеть участниками такого дела людей, кото­рым я безгранично верю.

— Мы согласны, — нестройным хором проговорили оба претендента.

Усуда откинулся на спинку кресла.

— Мой пациент рассказывал мне об очень интересном способе устройства ледовых аэродромов. Если вы не изме­ните своего решения принять участие в этом предприятии, то вас могут заинтересовать некоторые детали.

— О да, Усуда-сударь, мы, конечно, с восторгом вы­слушаем все, что вы скажете нам, извините.

— Охотно. Это очень интересное изобретение, если его так можно назвать. Оно почти гениально по своей простоте. Эти американцы прямо чародеи в области техники. Выбрать в полярном бассейне достаточно большую льдину для аэро­дрома не представляет труда, но, к сожалению, нет никакой гарантии, что сжатие льдов не разрушит такой аэродром. И вот выдвинут проект создать аэродром на гигантском айсберге.

— Позвольте, Усуда-сударь, я очень извиняюсь, но мне кажется, простите меня, что в этом районе не встретишь нужных айсбергов.

Усуда улыбнулся:

— Это будет искусственный айсберг, мой юный друг. Американцы уже изготовили холодильное оборудова­ние. Они предполагают перебросить его в район ледового аэродрома. И, может быть, сделают это с вашей помощью. Там под выбранную льдину спустят каркас, состоящий из металлических труб, по которым будет пропущен жидкий воздух, сжижаемый холодильной установкой. Трубы об­мерзнут, образовав под льдиной искусственную ледяную гору, которой, конечно, не будут страшны никакие сжатия.

— Очень интересно, — мрачно заметил Муцикава.

— О да! Я думаю, что мы могли бы здесь кое-чему на­учиться.

— Несомненно, Усуда-си, — еще мрачнее сказал Му- цикава.

Усуда поднялся и протянул свою короткую руку.

— Доброго пути вам, господа! Если хотите, я напишу вам записку к своему пациенту.

Оба японца стояли перед Усудой, понуря головы.

Когда они, выйдя из комнат, надевали свои ботинки, Кото сказал:

— Он решил испытать нас.

— Нет, просто сплавить, — огрызнулся Муцикава.

О-Кими с неопределенной, блуждающей улыбкой стояла перед маленьким серебристым прудом, обсаженным карли­ковыми деревьями. Все казалось нереальным, игрушечным вокруг: маленькие лужайки, дорожки, чаши для лилипутов, мостики для гномов, домики для фей, море для кораблей из ореховой скорлупы.

Кими-тян, смотря на весь этот созданный ее руками и вместе с тем такой загадочный и нереальный мир, шептала:

С тех пор, как узнала,

Что жизнь

Совсем нереальна,

Как думать могу я,

Что сны — только сны?

 

пред.             след.