Глава пятая
ТАЙНА УСУДЫ

В углу выращенного своими руками садика О-Кими со­орудила маленький храм.

Высокие деревья отгораживали его от внешнего мира, и через их густые ветви, казалось, не проникал даже шум города. Отделенный от остального сада крошечным прудом, этот уголок своей тишиной и прохладной тенью навевал безотчетную печаль.

О-Кими любила бывать здесь. Она подолгу мечтала, сидя на каменных ступенях миниатюрного храма, похожего на игрушечный домик. Иногда она писала изящные, полные таинственной грусти стихи или читала книги.

Но сегодня в свой уголок Кими-тян направилась со сме­шанным чувством торжественности и привычного, смяг­ченного дымкой времени горя.

Горе ее было подобно Фудзияме. Оно было так же огром­но, всегда было видно, где бы ни находилась Кими-тян, и в то же время было несказанно далеко, скрытое прозрач­ной ширмой дождя.

Несколько лет назад похоронила О-Кими свои смутные девичьи мечты. Шуршащий лист газетной бумаги разбил ее сердце, сделал ненужным, пустым ее существование.

В тот день она не захотела жить. Она не смогла выпол­нить своего решения только потому, что горе слишком ос­лабило ее, свалило в постель. Она не хотела сопротивляться болезни, хотела тихо угаснуть, но молодой организм ока­зался сильнее болезни.

Тогда она стала искать себе в жизни цель, связанную с его памятью, и вступила в союз новой молодежи, в кото­ром состоял когда-то Кото. В новых, далеких прежде ин­тересах, в обществе незнакомых людей искала она себя, вспоминая Париж и мечты юности.

Она доставляла много огорчений отцу. Родственники были возмущены деятельностью О-Кими. Но старый про­фессор не протестовал. Он видел, как угасала его О-Кими, и был рад любому ветерку, который мог раздуть в ней пла­мя жизни. Может быть, он даже знал, что в ее маленьком сердечке помещалась огромная Фудзияма горя.

Это случилось в январе. Зима в тот год была суровая. По­гибали голодные, раздетые крестьяне. Той страшной весной явился где-то пропадавший Муцикава. Еще слабая после перенесенной болезни, она не захотела его видеть, словно он был виновен в происшедшем несчастье.

Известие о гибели Кото прошло как-то мимо О-Кими. Ее не интересовали пересуды родственников, видевших те­перь только одного претендента на руку О-Кими. Но когда о замужестве заговорили с О-Кими всерьез, она испугалась. Ей это показалось кощунством.

Непонятное упорство сбило с толку родственников, вы­звало возмущение. На помощь О-Кими снова пришел ее отец. Его финансовое положение и научная репутация на­столько укрепились, что он мог позволить себе не считаться с японскими традициями и родней.

О-Кими не вышла замуж за Муцикаву. Взбешенный ка­тегорическим отказом, жених скрылся. Говорят, он уехал не то в Индо-Китай, не то на Филиппины, поступив на службу в какую-то иностранную авиационную компанию.

...Кими-тян опустилась на ступеньки. Храм ее горя был построен в утонченном японском стиле. Крохотные ворота из двух столбов, с изогнутой перекладиной вели в маленькое помещение.

Дождавшись, когда тень от ближайшего дерева достигла ступенек, О-Кими вошла в храм и приблизилась к алтарю.

Здесь, в нише, стоял деревянный ящик прекрасной сто­лярной работы, покрытый, как решеткой, полосами красно­го лака и золота. Буддийские религиозные традиции были соблюдены в мелочах.

Никто из родственников О-Кими, из любопытства за­глядывавших в этот храм, не мог заподозрить, что внутри этого красивого ящика не стоит в окружении золотого блеска маленький Будда в темно-синем платье с позоло­ченным лицом.

Содержание ящика было совсем другим. Оно вполне могло привести в священный трепет всякого благопри­стойного японца.

Убедившись, что она одна, Кими-тян осторожно откры­ла лакированную крышку.

Там, в траурной рамке, была помещена большая фото­графия, вырезанная из какого-то иллюстрированного жур­нала. Молодой человек с худощавым, немного скуластым лицом и энергично сдвинутыми бровями шагал по мокрому от дождя тротуару. Рядом с ним шла маленькая японская девушка в европейском платье. Ее миловидное лицо было опущено, в позе ощущалась робость.

Печально смотрела О-Кими на эту фотографию. Как давно это было!

Всего лишь несколько минут они были вместе. Их ав­томобили остановились рядом перед подъездом нью-йорк­ского отеля, где должно было состояться учредительное собрание общества Е Г О плавающего туннеля. Они шли с ним плечом к плечу, говоря об Арктическом мосте, а кто- то из репортеров снял их. Как благодарна она неизвестному репортеру! Как много счастливых и вместе с тем горьких минут доставила О-Кими эта фотография!

Кроме фотографии, в ящике лежала красивая тетрадь- альбом в деревянном переплете, покрытая красным лаком с черными и золотыми цветами.

Стихи О-Кими... Ее несбывшиеся грезы, жившие лишь на бумаге!

Встретились с ним мы

Впервые, как осенью

Падали листья;

Снова сухие летят,

Летят на его могилу!

Стихи были написаны на первой странице. Это были те строки, которые в виде тени отбросил на землю небольшой качающийся фонарик на склоне Фудзиямы.

О-Кими опустилась на колени перед своим алтарем — алтарем своих наивных грез и сентиментальных мечтаний, глядя на дорогое ей лицо человека, может быть, никогда и не вспоминавшего о ней.

Вдруг девушка вздрогнула. Она почувствовала, что сзади нее кто-то стоит. Не оборачиваясь, она сжалась в комочек, втянула голову в плечи.

Большая рука легла на худенькое плечо О-Кими.

— Кими-тян, моя маленькая Кими-тян, — тихо сказал старый Усуда.

Японка быстро обернулась. Она испуганно смотрела на отца.

Он стоял перед ней и качал коротко остриженной голо­вой. Глаза его смотрели на фотографию, где Кими-тян шла рядом с русским инженером.

Они долго молчали.

Шум большого города проникал сюда приглушенным, похожим на рокот прибоя.

Медленно закрыл Усуда крышку ящика и повернулся к дочери. Она сжалась еще больше, словно ожидая удара.

Усуда сказал все тем же тихим, даже печальным голосом:

— Неужели, моя маленькая Кими-тян, это было так серьезно?

О-Кими наклонила голову.

— Да, отец.

— И в этом причина, почему ты не хочешь выйти замуж?

— Да, отец... — Кими-тян заплакала. — Я никогда, ни­когда не буду теперь счастлива.

Старик задумался. Его львиный нос сморщился. Мо­жет быть, он хотел улыбнуться, но это больше походило на гримасу.

— Я был слеп, — сказал он и повернулся.

Уже отойдя несколько шагов, он бросил через плечо су­хим, черствым голосом:

— О-Кими, этот храм — кощунство... И если бы кто- нибудь узнал... — Он вздернул плечи и пошел по дорожке.

Кими-тян окаменела. Она ждала взрыва, но отец сдер­жался. Теперь можно было ждать самого худшего.

Бережно взяла она из ящика драгоценную фотографию, тетрадь стихов и газету — проклятую, зловещую газету, при­несшую весть о его гибели.

Усуда прошел к себе в кабинет и сказал секретарю:

— Сегодня день совпадений, а может быть, знамения. Дайте мне это письмо из Сиэтля.

— Какое письмо, Усуда-сударь? — почтительно спра­вился секретарь.

— Письмо от моего друга, психиатра.

— Окажите благодеяние, Усуда-сударь, оно лежит у вас на столе.

Усуда заперся в кабинете.

Месяц прожила в страхе О-Кими. Отец не желал ее ви­деть, но и не позволял ей никуда отлучаться из дому.

В середине следующего месяца к особняку Усуды подъ­ехала санитарная карета. О-Кими вместе с Фуса-тян видела белые халаты, носилки. К изумлению девушки, больного доставили прямо в кабинет к Усуде. Раньше профессор ни­когда не имел дела с такого рода больными.

Усуда стоял у дверей, наблюдая, как санитары перекла­дывали больного на широкий европейский диван.

— Спасибо, — сказал человек на носилках, — теперь я уже могу сидеть.

Он откинулся на спинку дивана и равнодушно оглядывал незнакомую обстановку.

Санитары, низко кланяясь Усуде, вышли.

— Это вы — профессор? — спросил человек, сидевший на диване, пронизывающе смотря на Усуду.

— Будем знакомы, — сказал Усуда, потирая руки и уса­живаясь за стол.

Несколько минут длилось молчание.

— Мой друг, — начал тихим голосом Усуда, — вы пред­ставляете несомненный интерес для психиатра. — Он вски­нул глаза на своего гостя. Тот сидел не шевелясь.

— Передо мной, — продолжал Усуда, — лежит история вашей болезни. Не знаю, насколько вы сознаете теперь, что несколько лет назад там, в Сиэтле, только обострение вашего недуга, паралич на почве старого ранения позвоноч­ника и провал памяти спасли вас от электрического стула.

Пациент нахмурился.

— Известны ли вам все те обвинения?

— Память полностью вернулась ко мне вместе со спо­собностью передвигаться, профессор, — прервал Усуду не­знакомец, пытаясь подняться с дивана.

— Не надо, не надо, — остановил его Усуда вставая.

Больной сел, а Усуда прошелся по комнате, внимательно вглядываясь в осунувшееся лицо незнакомца, опустившего седую голову.

— Вы будете находиться у меня на излечении.

— Почему мне не дают связаться с советским консуль­ством? — спросил больной.

— Подождите, — поднял руку Усуда. — Окажите благо­деяние и поймите меня. Вы попадете в лучшее в Японии лечебное заведение, будете восстанавливать свое здоровье в чудесной горной местности вовсе не потому только, что вы представляете собой интересное медицинское явление. Меня до некоторой степени интересует та личность, за кото­рую вы стали выдавать себя, когда память якобы вернулась к вам.

— Что вы имеете в виду? — снова нахмурился пациент.

— Я не могу связать вас с советским консульством, по­тому что это немедленно станет известным в американском консульстве, а больной, находившийся под специальным прокурорским надзором в Сиэтле и вдруг неизвестно как очутившийся в Японии...

— Я не просил, чтобы меня доставили сюда. Но я давно уже понял, что я пленник.

— Вы — мой пациент, но в вас я хотел бы узнать го­сподина Корнева, с которым когда-то имел удовольствие встречаться.

Больной проницательно посмотрел на японца.

— Не вспоминаю, — сухо сказал он.

Усуда покачал головой.

— Не узнаете? — вздохнул он. — И я, к сожалению, не могу узнать вас.

Оба помолчали.

— Я могу не только вылечить вас, — снова начал тихим голосом Усуда, — но и доказать миру, что вы действительно гениальный русский инженер, но...

— Каковы ваши условия? — насторожился больной.

Усуда улыбнулся и подошел к несгораемому шкафу.

— Именно условия, именно условия. Если вы действи­тельно тот самый русский инженер, идея которого так не­справедливо заброшена и в России и в Америке...

— Это правда? Это действительно правда? — встрепе­нулся больной. — Вы действительно знаете, что идея Ар­ктического моста оставлена?

Усуда пожал плечами:

— Конечно, мой друг... Но если вы действительно тот инженер, за кого вы себя выдаете, то должны явиться миру, завершив на деле свой технический проект.

Усуда достал из сейфа сверток чертежей. Его гость с на­стороженным вниманием следил за ним.

Усуда неторопливо развернул чертежи, краем глаза следя за посетителем.

— Вы должны явиться миру, как яркая комета, в ореоле созданного вами, но в новом месте... — Усуда понизил го­лос, — созданного вами в новом месте плавающего туннеля. Но пока он не будет закончен под вашим руководством, все должно быть в полной тайне.

Андрей Корнев вскочил с дивана и, опираясь рукой о стол, подошел к Усуде.

— Вот здесь... — показывал Усуда. — Быть может, вы сочтете неуклюжими эти слабые попытки ваших коллег по­вторить однажды задуманное вами... Это трасса, имеющая некоторый определенный интерес...

— Кто вы? — резко спросил Андрей. — Психиатр или...

или...

Усуда поднял руку.

— Я обещал вам излечение, — начал он совсем другим, сухим тоном, — обещал возвращение в мир под именем, которое вы называете своим, но... но я прошу помнить, чем угрожает вам американский суд, рассматривающий вас как преступника, совершившего диверсию и три убий­ства.

— Что вы хотите от меня?

— Сейчас вы дадите мне согласие руководить нашим японским строительством. Вам будут предоставлены луч­шие материалы, замечательные японские руки, прекрас­ные японские помощники. В полной тайне, сюрпризом для всего мира вы осуществите свой гениальный замысел. В ближайшие месяцы, руководя проектными работами, вы восстановите свое здоровье. Вам будет обеспечен замеча­тельный уход, — Усуда остановился, — прекрасное обще­ство... Умоляю вас, господин Корнев, соглашайтесь.

Андрей взял со стола чертежи и тщательно свернул их в трубку.

— Я знал, я знал, что вы согласитесь.

Андрей усмехнулся:

— Вы хотите, чтобы я строил для вас это сооружение тайно?

— Какой истинный инженер, извините, может отка­заться от искушения завершить свои технические планы? — уклончиво сказал Усуда.

— Господин профессор, — жестко сказал Андрей, — вы не психиатр, вы даже не психолог.

С этими словами Андрей разорвал пополам сверток чер­тежей, потом разорвал половинки еще раз пополам и бросил бумаги перед Усудой на стол.

— Прекрасно, — спокойно сказал Усуда. — Вы упор­ствуете. Тогда вам придется подчиниться моему лечебному режиму. Через две недели, проведенные вами на горном воздухе, мы встретимся вновь.

Андрей, твердо глядя в глаза Усуды, отрицательно по­качал головой.

Усуда хлопнул в ладоши. Появились секретарь и сани­тары с носилками.

— Не надо, — махнул рукой Андрей, — я уже могу дви­гаться.

— С тревожной радостью я буду ждать улучшения ва­шего здоровья, — поклонился Усуда, собирая со стола об­рывки бумаги.

Андрей Корнев в сопровождении санитаров вышел.

Усуда долго сидел в задумчивости, потом приказал по­звать к себе дочь.

Она вошла, робкая, и прижалась к притолоке двери. Усуда поднял на нее тяжелый взгляд.

— Даешь ли ты согласие выйти замуж?

О-Кими покачала головой.

— Нет.

— Даешь ли ты согласие выйти замуж? — поднялся Усуда.

— Нет.

Усуда вышел из-за стола и остановился перед дочерью.

— Тогда, — продолжал он, отчеканивая слова,— ты от­правишься в наш горный домик и будешь жить там до тех пор, пока... — Усуда отвернулся, — пока не дашь согласия выйти замуж, — добавил он тихо.

— Нет, я не поеду.

Усуда ударил кулаком по столу. Никогда не видела де­вушка отца в таком гневе.

— Ты поедешь туда, как моя дочь, или!..

Девушка опрометью бросилась из кабинета. Фуса-тян, подслушивавшая у дверей, едва успела отскочить в сторону. Беззвучно рыдая, Кими-тян упала ей на грудь.

 

пред.             след.