Как неотступное видение,
Всегда приходит озарение.
Быстро пролетело лето, кончались месяцы студенческой практики. Званцев сжился с заводом, который стал для него родным. Но уже завтра он покинет свою продолговатую, ставшую привычной комнату. Завтра он услышит в последний раз многозвучный, призывный заводской гудок, в последний раз посмотрит на отражение доменных печей и примыкающего к ним мартена в зеркальной глади огромного пруда. Посмотрит туда, где в дымке возвышается еле различимая его любимая скала, мысом вдающаяся в водную ширь. Завтра маленький салон-вагон, заботливо предоставленный практиканту, возьмет его, чтобы колесить по бесчисленным поворотам узкоколейки, и тогда и завод, и пруд, и доменные печи, с батареей не уступающих им в росте кауперов, уже не будут ему видны. Но он вернется, меньше чем через год, вернется сюда инженером, чтобы отдать приобретенные знания и навыки любимому заводу. Вернется со всей семьей и обживет обещанный ему особняк. Кто же будет служить Белорецкому заводу, неутомимый аварийщик или неуемный выдумщик?
Сидя у открытого окна, он вспоминал о тех идеях, которые обуревали его в последние годы, о своих несчетных выдумках. Вот недавно в мартене... Он знал, конечно, о центробежном литье, когда струя жидкого металла льется во вращающийся металлический кокиль. Центробежная сила распределяет не затвердевший металл по внутренней цилиндрической поверхности охлаждаемого кокиля, и там остается отлитая неподвижная труба. Ее придется вынимать.
Недавно они, контрактанты, Званцев и Поддьяков, — несуразно высокий и безмерно веселый человек, работающий по специальности в чугунолитейном цехе, в хозяйстве механика завода, — два друга с одного курса Томского технологического института, рассуждали об отливке в кокиле, пока огненная струя, вздымая феерический фонтан искр, лилась в неподвижную изложницу, готовящую болванку для проката.
— А что, Коля, если вместо болванки отливать трубу в движении, освобождая в кокиле место для ее наращивания.
— Ну и что ты, Саша, хочешь этим сказать? Что изложницы — не наложницы и в вальсе или в танце живота, как шашлык на вертеле, не вертятся?
— А если заменить неподвижные изложницы вращающимися кокилями, а застывающая труба силой тяжести будет сама двигаться вдоль кокиля... Освобождающуюся его часть можно вновь заполнять жидким металлом.
— Что ж у тебя струя бесконечной будет? «Нет искрам счету, ковшу дна» — смеясь, переделал тот ломоносовские стихи, чтобы поддразнить друга, заставить его подумать. Решение же у Званцева было уже готово,
— Ковшей должно быть несколько, по числу мартенов. Знаешь, как в старину, к примеру, отливали царь-коло кол?
— Должно быть, царь-вагранку величиной больше домны построили, чтобы одной плавки на царь-колокол хватило. Дураки, что ее не сохранили. Она была бы сегодня ценнее многих памятников.
— Дураки не дураки, а поступили умнее. Вырыли большую яму с опокой для гигантской отливки, соорудили вокруг ямы несколько вагранок и процессы в них вели так, чтобы металл поочередно поспевал и струи его в опоку колокола непрерывно лились. В одной металл на исходе — в соседней летку пробивают, свежую струю пустить. Так что предки наши со сметкой были.
— Так что: думай о будущем, а гляди в старое. Недаром они гелиссу выдумали.
— Гелиссу? — переспросил Званцев.
— Ты, Саша, изобрести хочешь гелиссоидальное литье, где каждая молекула совершает и вращательное, и поступательное движение, как бы по витку пружины. Только придется тебе в шахтеры записаться и от жены отказаться.
— Почему? — удивился Званцев.
— А потому, что отлитая гелиссоидальная труба из кокиля под влиянием своей тяжести должна выходить. А куда? В колодец или в шахту. И все твои механизмы для обрезания труб, нарезки их концов глубоко в шахте должны быть под твоим присмотром, в сырости и в духоте. Хуже бани, какую ты при испытании крана принял. Вот жена тебя и прогонит. И без штанов. Зачем они в бане-то нужны?
Через три дня Поддьяков шутливо, как мог только он один, выбрасывая длинные ноги, явился к Званцеву с какой-то моделью.
— Сегодня плясать будем! — весело объявил он. — Я смастерил модель из привода ручного сверлильного станка со сквозной трубкой вместо сверла.
«Опять сверлильный станок!» — подумал Саша. Коля принесенной бензиновой лампой нагрел металлический сосуд, где расплавил несколько стеариновых свечей. Он заставил Сашу крутить трубку, прилаженную так, чтобы она была открыта и сверху и снизу, а сам направил в нее струйку расплавленного стеарина. Скоро из нижнего конца трубки стала выползать стеариновая свеча, пустая внутри.
— Трубка, — обрадовался Саша.
— Это не все, — еще веселее продолжил Коля, — мало заполучить мамзель дела Труб с ее капризами. Знаем таких! Застрянет и засядет в кокиле. Силой ее тогда из вращающегося кокиля все время придется вытаскивать. А это не дело.
— А каким образом тогда решать эту задачу?
— Поставим кокиль горизонтально и приладим к нему крутящиеся вместе с ним и самостоятельно вращающиеся валки, чтобы вытягивать отлитую, но еще не остывшую трубу. И вся наша крутотрубинация останется на поверхности земли.
Друзья, захватив модель, отправились к директорам Аскарову и Чанышеву, ведавшим реконструкцией завода.
О Чанышеве Саша слышал еще при поступлении в институт. Это был тот самый обладатель феноменальной памяти, выучивший наизусть Коран, не зная арабского языка. Татарин невысокого роста, крайне немногословный и предельно обязательный. Невозможно было представить задачу невыполненной, если она поставлена ему самому или им самим. Оба они с интересом отнеслись к замыслу молодых людей, но Аскаров сказал:
— Не пойдет. Это какие же средства потребуются!
— Не пойдет, ребята, — подтвердил Чанышев и добавил. — Сегодня не пойдет. Но завтра начнется индустриализация страны. Тогда и можно предложить вашу новую технологию.
«Что за рок такой! — с горечью подумал Званцев. — Что ни делаю — все для завтрашнего дня, словно обгоняю свое время и не сегодня живу!»
Смотря в открытое окно, он припоминал, как год назад, по настоянию профессора Тихонова, проходил практику в Москве на концессионном заводе шведской фирмы «SKF», поставляющей шариковые подшипники на весь мир. Не было нигде машины, где не стояли бы шарикоподшипники фирмы «SKF».
Это была еще старая Москва, с извозчиками и трамваями, облепленными людьми, как сладкая липучка мухами. Один из маршрутов шел от Шаболовки, где находились заводы «SKF», прямо до Сокольников. Сашу приютили переехавшие сюда раньше его омские друзья Плетневы, вместе с милым Борей, увлекшим когда-то Шурика классической музыкой в граммофонной записи.
Проезжая в поезде через Россию, Званцев удивлялся нелепому делению полей на узенькие полоски, еще сохранившейся «чересполосицы», не допускавшей применения эффективных машин. «Только не сжата полоска одна» — вспомнилась ему горькая некрасовская строчка. «Нет! Не так должны люди обрабатывать посевы! — подумал и усмехнулся: — Опять я время свое обгоняю. На каждый замысел, вроде гелиссоидалыюго литья труб, надо жизнь положить, пробивая новизну, пробуя и переделывая. А сколько идей! Изобретения у нас не принимаются с радостью, а силой внедряются, как костыли кувалдой».
Практиканта на завод фирмы «SKF» приняли только в подсобный цех, дали какую-то раму клепать. Но шила в мешке не утаишь. Званцев скоро понял, что никакого особенного оборудования нет, а есть четкий распорядок работ и ответственность каждого рабочего за выполняемую им операцию, строгий контроль качества и точности до микронов. И у него зародилась идея станка-автомата с перехватом изделия при обработке кольца подшипника. Он никому не рассказывал о своем желании сделать проект такого станка в институте, но неожиданно его, простого слесаря, пригласил к себе директор фирмы. Он усадил Званцева и, заглядывая ему в глаза, сказал:
— Я наблюдал за вами, господин Званцев. Вы делали незнакомую вам раму не так, как любой другой рабочий, дорожащий своим высоко оплачиваемым нами местом. Вы не боялись применить неизвестные нам новшества и рама получилась легче и прочнее. Я размышлял о той взаимной выгоде, если вы сочтете возможным по окончании института перейти на работу к нам в фирму, не в Швеции, а здесь на концессии. Подумайте. Материальные условия для вас несравнимы с жалованием на любом советском заводе. Мы оплатили бы затраты на вашу контрактацию и неустойку, если она предусмотрена. Ваша работа у нас, господин Званцев, укрепит отношения концессии с вашей страной, намечающей создание своей шарикоподшипниковой индустрии, где ваш, приобретенный у нас опыт, оказался бы весьма полезным. Итак, решайтесь.
— Господин директор! Я еще даже не инженер и не только польщен, но поражен вашим интересом ко мне. Это я должен благодарить вас за пройденную мной здесь школу производства, контроля и личной ответственности. Я не увидел у вас сверхъестественного оборудования, но у меня появились идеи, как его создать.
— Вы видите, я не ошибся в вас.
— Напротив, вы не знаете, что я ничего не довожу до конца.
— О, смею уверить, у нас вы стали бы иным. Ваша соотечественница, госпожа Софья Ковалевская, профессор и доктор наук в Швеции, приобрела мировую известность. Это ждет и вас... у нас, — и он вопросительно уставился на Званцева поверх дорогих очков.
— Я не буду просить у вас срок на обдумывание, господин директор. Мне слишком дороги наши русские беды и непорядки. Я буду служить им, хотя и не стану Софьей Ковалевской.
Директор со строгим лицом проводил его до дверей кабинета.
Резкий звонок телефона прервал Сашины воспоминания. Он машинально схватил трубку и услышал испуганный голос телефонистки:
— Пожар, товарищ механик! Горят оба угольных склада на доменном дворе.
Званцев бросил телефонную трубку и пулей вылетел из комнаты. Он бежал, задыхаясь, под горку, к заводу, к складам древесного угля, которым загружали вагонетки скипового подъемника. Там стояли и рудодробилки, готовя для домен шихту. Справа и слева поднимались огненные стены. Beтep переносил по воздуху горящие головешки. Суетились беспомощные пожарные.
Званцев схватил чей-то балахон, обмакнул его в бочке с водой, с трудом дождавшись когда он промокнет, накрылся им с головой, оставив щелку для глаз, и ринулся между пылавших стен. Кто-то пытался удержать его, уверяя, что он ничем не поможет. Но он был механик и должен осмотреть камнедробилки. Званцев поступал скорее отчаянно, чем отважно. Огонь был со всех сторон. Балахон высох. Но он все-таки добрался до камнедробилок. Они были в порядке. Там было нечему гореть. Кто-то грубо схватил его под руку и повлек за собой.
— Сейчас же в поезд. Вещи там. Не хватало мне головешки вместо практиканта, которого в поджоге, чего доброго, заподозрят.
Горло перехватило у Саши, когда смысл слов Аскарова дошел до него.
Пришел в себя он уже в салон-вагоне. В окне поблескивала речка, отражая лесистый берег. Поезд круто разворачивался на повороте. За прудом мелькнули башни доменных печей, освещенные пламенем горящего на складах угля.
В Томске Сашу Званцева ждал сюрприз.
Семья была уже в сборе. Улыбающаяся Катя и радостная Нина, взявшись за руки, выбежали ему навстречу. Хозяйка-татарка что-то быстро говорила на своем языке. К Сашиному удивлению, Катя перевела, что та очень довольна возвращением хозяина.
— Ты выучила татарский язык?
Катя сделала загадочное лицо:
— Люди, долю живущие рядом, начинают понимать друг друга.
Таня ждала Сашу на кухне. Лицо ее было озабоченное и радости не отражало.
— Ну, как вы тут? — спросил Саша. — Я к вам прямо с пожара.
— Считай, что нa пожар и приехал, — сказала Таня.
— В чем дело?
— В институте объявлено об ускоренном выпуске инженеров, боюсь за себя, за проект еще не бралась.
— Не беда. Я тоже свой проект автоматического станка только начал. О том, чтоб в Белорецке что-нибудь сделать, не могло быть и речи. После поломки, крана во время испытания, о чем я писал, накануне отъезда загорелись склады древесного угля для доменной печи. Наверное, поджог. Аскаров меня сразу отправил, едва я из огня вышел, камнедробилки проверял,
— Ну и дурак! Что ты мог сделать? Если бы даже и случилось что с ними. Ни один рабочий, как ты, в огонь не пошел бы.
— Во всяком случае, мы имеем теперь сто тридцать три рубля в месяц промышленной и профсоюзной стипендий. Конец нищете!
Мария Кондратьевна сухо приветствовала зятя, спросив, что он привез ей с практики.
Саша развел руками. Мария Кондратьевна отвернулась. Вмешалась Катя и рассказала про Николая Ивановича, который хлопочет о создании еще нескольких плодо-пунктов, чтобы снабдить Сибирь своими яблоками.
На следующий день Саша был у декана Тихонова и сообщил подробности своей практики в Белорецке.
— Белорецк Белорецком, a «SKF» интересуется проектом твоего станка-автомата. Мы его за дипломный проект зачтем. Дипломного делать не будешь. Закончишь — и отправляйся на свой Белорецкий завод. Жену твою туда же отправим, как и заводского стипендиата Поддьякова. И еще Зотиков будет с вами. Три человека — это уже сила.
Конечно жаль что ты шведа отбрил. Он нашему институту был бы полезен.
В январе 1930 года проект «Станка-автомата А.П. Званцева» был готов. Снятые с него синьки за приличную сумму были проданы институтом шведской концессии, а Званцев первым из квадриги получил звание инженера. Неделями позже такое звание получили и Таня, и Дубакин. Катя разрывалась между мужем Юрочкой, назначенным в Иркутск, Таней Сашей, и уезжавшими в Белорецк, и Марией Кондратьевной с внучкой. Они отправлялись на заимку к деду. Решили полагающийся выпускникам месячный отпуск провести наполовину в Барнауле, а наполовину в Омске, у родителей Саши.
В марте месяце 1930 года инженеры по контрактации уже ехали в Белорецк.
В Тирляне, при виде маленьких узкоколейных поездов, Таня поморщилась и сказала:
— Боже! В какую дыру, загоняют меня!
Саше казалось, что у него отрастают крылья, которые принесут его к любимому заводу.
Мария Кондратьевна с маленькой Ниной должны были приехать позже, когда супруги Званцевы (кстати, Таня так и оставила себе фамилию Давидович) переедут в обещанный им особняк. Званцева на заводе ждали, и не только Мехов и Аскаров, но и секретарь райкома партии Гришкам и чекист Клыков.
Званцев, по приезде в свою длинную комнату, крайне не понравившуюся Тане, одновременно получил высокое назначение — главным механиком Белорецкого металлургического комбината, в то время, как Таню направили младшим конструктором в технический отдел, что она сочла личным оскорблением. И несправедлива была в претензии к Саше. В институте они с ним были во всем равны, а теперь он среди главных лиц завода, а ее оценили не выше чертежницы!
Клыков сказал Гришкану по поводу возвращения Званцева:
— Теперь труднее брать будет. Уфа вмешаться может, как-никак самостоятельная республика, Званцева Почетной грамотой наградившая.
— Ничего, — сказал Гришкан. — Повторение — мать учения. Чему-то мы с тобой, Клыков, уже научились.
— Разве что так, — зловеще усмехнулся в усы Клыков.
Своим назначением Званцев был ошеломлен. Но перед Таней не считал себя виноватым.