Сегодня — "Во мгле Россия"
Завтра — мощь индустрии.
Встреча родителей Саши Званцева с Давидовичами произошла в Барнауле, па заимке Николая Ивановича. Собрались почти все. Не обошлось и без специально прикатившей на эту встречу Кати Дубакиной, отпустившей своего Юрочку повидаться с родными. Она вместе с отцом и матерью и четырехлетней Нинусей встречали омичей на вокзале.
Собрались все на перроне. Номер вагона не был известен и группа с заимки оказалась вдали от смущенно озирающихся старших Званцевых.
Катя первая заметила их среди тесной, галдящей, снующей толпы. Они стояли рядышком у вынесенных из вагона корзинок с гостинцами. Держа руку на плече маленькой Нины, Катя вихрем бросилась к приезжим, покрывая их недоуменные лица поцелуями. Ведь они никогда ее не видели.
— Вот это, внучка ваша Нинуся... — начала было Катя и обнаружила, что девочки нет, затерялась в толпе.
— Простите, Бога ради, я сейчас отыщу ее, выдам как следует проказнице, и приведу к вам.
— Умоляю, не надо ее обижать, она же еще маленькая, — взмолилась Магдалина Казимировна. — Мы по дождем.
— Конечно, подождем. Ведь не под дождем, — поддержал жену Петр Григорьевич.
Но Катя уже не слышала его, ринувшись в толпу и оказавшись перед молоденьким, еще безусым, но строгим милиционером с рукой на кобуре.
— Товарищ милиционер, наша внучка здесь не пробегала? — обратилась к нему Катя.
— Какая может быть у вас внучка, гражданочка? Не морочьте мне голову.
— Господин постовой! У меня бумажник украли, — подбежал взволнованный толстяк с бородкой.
— Постовой-то я постовой. Но не средь бывших господ, а у наших товарищей на перроне порядок соблюдаю. А вы тут с бумажником...
— Товарищ милиционер, непорядок вон там, народ сгрудился, — указала Катя.
— Сам вижу. Погодьте вы со своими внучками и бумажниками, — и блюститель порядка быстро зашагал к скоплению народа.
Катя не отставала, толстяк пыхтел рядом,
— А ну, что за кутерррьма? — издали с грозным раскатом крикнул блюститель порядка.
— Дэти дэрутся. Мужчины разнять не могут. Баба нужна, — сказала цыганка в яркой шали.
— А мы попррробуем! — нагоняя раскатами страху, пригрозил милиционер. — А ну, пррриказываю всем рррразом рррразойтись!
От такого окрика народ попятился, открыв разъяренную девчушку лет четырех. Сидя верхом на поваленном шестилетнем мальчишке, она дубастила его изо всех девчачьих сил, а тот ревел, не зная как увернуться.
А ну, рррева, и ты, ррразбойница! Пррриказываю встать. Погодьте вы у меня.
— Нинуся, что ты делаешь? — вмешалась Катя, хватая девочку за руку.
Сконфуженный мальчишка поднялся, исподлобья глядя на милиционера.
— Энтот? — спросил страж у толстяка.
— Он, он самый около нас вертелся.
— Давай бумажник! Рррразом! — потребовал милиционер, кладя руку на кобуру.
Мальчонка в рваной ватной куртке с чужого плеча перетрусил и достал из-за пазухи толстый бумажник:
— Я его нашел. Хотел дяде отдать.
— Не ты нашел, а мы тебя нашли и дядю твоего, кто улов твой хапает, тоже найдем.
Мальчик плакал и слезы расплывались по его давно не мытому лицу. Катя повела девочку к последним вагонам прибывшего поезда, к стоящим там старшим Званцевым.
— Вот ваша внучка, властями уже разбойницей названная.
— Я не разбойница. Он меня за косу дернул.
— Верно, не разбойница! — согласилась Катя. — Она преступника задержала.
— Подумать только, такая крошка и на подвиг способна! — радостно восхищалась Магдалина Казимировна.
— Вот это твоя бабушка, баба Магда и деда Петя, — представляла свою племянницу Катя, не дав новым родственникам опомниться.
— Ах! Боже мой, — шептала Магдалина Казимировна, целуя девочку и доставая из корзины какую-то игрушку.
— А у меня такая есть, — бойко заявила девчушка.
— А у меня чертик в стеклянной палочке. Нажмешь вот здесь — всплывет? Отпустишь — сядет на дно, — показывал Нине игрушку дед.
— А я хочу русалочку. Пусть она всплывает.
— Так ведь так мастерами сделано.
— Переделай.
— Девочка моя, а у дедушки твоего пальчиков нет.
— Почему? — и Нина стала разглядывать дедовы культи.
— Ах ты, моя Почемучка, — говорила новая бабушка. — На войне дедушка твой пальчики потерял.
— И не нашел?
Магдалина Казимировна горько улыбнулась.
Подошли Николай Иванович с Марией Кондратьевной. Знакомясь на ходу, всей гурьбой направились к выходу. Приехавших ждал просторный рыдван, куда все и погрузились.
— Из города выедем, тряско будет, — предупредил Николай Иванович,
— Мне-то привычно, как кобыле под седлом, — сказал Петр Григорьевич, — по степям натрясешься, а рюмочку примешь, она любой ухаб снимет.
— И не разобьется? — с серьезным видом спросила девочка, вызвав общий хохот. Ехать стало веселее.
— Мне, право, неловко перед вами, Магдалина Казимировна, что кавалер наш не достал для вас лучший экипаж, — извинялась Мария Кондратьевна. — Вас в Смольный, небось, лихач доставлял?
— Я в Омскую прогимназию пешком ходила. Кичась или не кичась своим происхождением, дамы
нашли общий язык и скоро перешли на «ты», а затем и вовсе стали звать друг руга по имени. Затем вновь возникшей семьей фотографировались. Уникальный снимок сохранился у Званцева.
Родители знакомились с заимкой, любовались с высокого берега величественной Обью. Беседовали до позднего вечера, рассказывали Шурику обо всех родных. Мама шепнула:
— Как бедно живут-то, бывшие дворяне. Мужчины выходили покурить, причем свою самокрутку Петр Григорьевич умудрялся скручивать сам.
Завершив прогулку посещением кустарника, Петр Григорьевич сказал:
— После малой нужды газам волю не дать — это все равно что рюмку водки выпить и селедкой не закусить.
— Ладно уж, — отозвался Николай Иванович, — пойдем в сарай, там заветная, сам из яблок гнал, дожидается и селедка лова своего и соления собственного. Словом, все свое, самогонное, — и он улыбнулся в усы.
Так дружба у них получилась мужской, подобающей.
Как минуты пролетели три дня, и все Званцевы, молодые и старшие, собрались в путь. Николай Иванович устроил прощальное застолье. Девочка с полной корзинкой обошла весь стол и с серьезным видом положила перед каждым сидящим по отборному, красивому яблоку. Николай Иванович встал и, держа бокал со своею яблочной настойкой, провозгласил тост:
— Двадцать три года «Россия во мгле», как определил западный корифей, веря в нас. По математической магии, два да три будет пять. Пятилетка выходи г. Дети наши инженерами отправляются осуществлять ее, объявленную. Сердцем желаю им вывести Россию из мглы, превратить ее в страну электричества, прокатных станов и цветущих яблонь.
Потом все отправились на вокзал. Для старших Званцевых раздобыли извозчика, от которого не отставала шумная бричка. «Значит, можно было так и при встрече», — подумала гостья, улыбаясь. На перроне Давидовичи долго махали платочками уходящему поезду. Кто знает, когда увидимся теперь?
В Омске Шурик с Таней сделали остановку и погостили у родителей Шурика, побывавших у новых родственников в Барнауле, повидав внучку Нину.
Званцевы жили уже не в холодных сырых комнатах протезной мастерской, а в доме Липатниковых, уехавших навсегда в Польшу, оставив дом на попечение друзей. Родители делали все возможное и невозможное, чтобы достойно принять дорогих гостей, созвав всех беглецов былой теплушки: Зенковых, во главе с «патриархом» тетей Клашей, и других близких. Среди них были и Нина, и Зоя — будущие врачи. Они поступили в медицинский институт, открытый в Омске усилиями Владимира Васильевича Балычева. Конечно, он был среди гостей. Пришли также и старые мастера протезной мастерской, любившие Петра Григорьевича, так много сделавшего для них в то трудное время всеобщей безработицы. К сожалению Саши, на встрече не было ни Вити, учившегося в Московском институте физической культуры, ни Миши, находящегося в экспедиции, ни Бори. Он с родителями жил в Москве.
Тане не нравилось омское общество, по ее словам, мало культурное, но она ничем не выдала этого, стараясь быть веселой и со всеми ровной, перенеся сюда томский студенческий дух, радуя этим наивного Шурика. И он охотно согласился устроить ей встречу с настоящей аристократкой, фрейлиной царского Двора, бывшей баронессой Эльзой фон Штамм.
Но перед этим произошло невероятное событие, равно заинтересовав и город, и науку, и религию.
Был ранний теплый весенний день. Таня сидела на ласково освежающем сквозняке. Кухонная дверь, как и дверь во двор, была открыта и через них были видны бродившие кругом куры, рядом с ними крутился надувшийся, готовый лопнуть индюк. А на улице перед окном остановилась стайка собак, проявляя повышенный интерес друг к другу. Внезапно они прекратили это занятие, шерсть у всех поднялась дыбом, и они с воем и визгом бросились врассыпную, а Таню на миг ослепил, словно направленный ей в глаза зеркальцем, солнечный луч. «Что за глупые шутки!» — рассердилась Таня. Природное упрямство не позволило ей уйти. Пошарив рукой по листкам заполняемого дневника, она нашла приготовленные для солнечного дня темные очки и надела их. И во время. За открытым окном в воздухе висел искрящийся огненный шар размером с детскую головку. Он, слабо шипя, влетел в комнату. Таня окаменела, что и спасло ее.
Шар лениво пролетел мимо, и в доме разом зажглись все погашенные электрические лампочки, потом ярко вспыхнув, они все разом погасли. В комнате была старинная наружная проводка. Она дымилась, очевидно, ее повредило короткое замыкание. Пробки сразу перегорели.
Шар парил, медленно продвигаясь на кухню. Что-то ему не понравилось, он ускорил движение и выскользнул во двор, где, как лиса в курятнике, наделал невероятный переполох. Там он столкнулся с индюком и взорвался, оставив куриные тушки по всему двору. Неприятно запахло жжеными перьями.
Вернулись Магдалина Казимировна с Шуриком,
Таня, в слезах, рассказала им о происшествии
— Шаровая молния, — заключил молодой инженер. — Хорошо, что ты не двинулась с места.
— Знамение Божье! — уверенно произнесла Магдалина Казимировна, истово крестясь. — Надо батюшку пригласить, чтобы освятить комнату и кухню, где это чудище пролетало...
— Я думаю, мы с Таней не понадобимся. Нас баронесса Елизавета Генриховна ждет.
— Как же я выгляжу после такого потрясения. Мне слова не вымолвить.
— Еще как расскажешь про шаровую молнию. Заедем в магазин, новую электропроводку купим. Менять придется. От баронессы к Владимиру Васильевичу. Он физику преподает. Всю местную научную братию на ноги подымет.
— Владимиру Васильевичу мы всегда рады, но сейчас владыку звать надо со святыми братьями в рясах, — настаивала Магдалина Казимировна.
— Мамочка, что ты! Они вас голыми в Африку пустят. У Демьяна Бедного поп говорит: «Все люди братья. Люблю с них брать я!»
— Богохульник твой Демьян!
Со двора вошел Петр Григорьевич с обгорелой курицей в руках:
— У кого пальцы есть, ощипать опаленную надо.
— Вот батюшек и угостим. А ты, Петечка, хоть бы за меня заступился против их безбожного Демьяна.
— Что я? Лучше Есенина не скажешь: «Когда прочел Евангелие Демьяна, мне гадко стало так, как будто я попал в блевотину, извергнутую спьяна». Крепко сказано? С пониманием.
Таня пришла в восторг от общения с бывшей баронессой, теперь сморщенной старушкой, все помнящей об императорском Дворе. Она даже знала кого-то из Сабардиных. Правда, о Давидовичах ничего не слыхала.
Услышав рассказ Тани об огненном шаре, она поцеловала Таню и, перекрестив ее перед иконой, молвила:
— Быть тебе, Богом избранной, счастливой, всеми признанной.
Это укрепило в Тани сознание ее превосходства над мужем, который был все еще юнцом и происходил из купеческой семьи.
Наконец, пришла пора молодым специалистам, как выразилась Таня, отбывать «барщину» на Урале. Этим же поездом с энтузиазмом ехали в Белорецк выполнять пятилетку их друзья-однокашники Поддьяков — литейщик, с женой, ждущей второго ребенка, и грузный добряк Зотиков — механик.
С едой становилось худо. Надвигалась индустриализация с одновременной коллективизацией и переходом сельских работников на возникающие заводы, что не могло не сказаться на продуктивности сельского хозяйства. Было нелегко, даже трудно, но вера в будущее подогревала энтузиазм. В стране все чаще поговаривали о введении карточной системы.
НЭП, богачи-нэпманы как-то незаметно исчезли вместе с обеспеченными золотом червонцами. Начиналась первая пятилетка, ставшая дерзким символом грядущего и наивного общего желания — осуществить намеченное. Менять все за пять лет ехали на Урал и инженеры-томичи.