Не страшны нам бури волны
Будем твердыми душой
Н.М. Языков
Белое море было гостеприимным, тихое, как озеро.
Но Баренцово море встретило сердито, оно вполне могло бы называться “Морем бурь”.
“Георгий Седов” направлялся к Новой Земле в бухту “Русская гавань”, где находилась первая полярная станция, с которой начинал свой обход владений Мороз-воевода, как назвал Кренкеля Фадеев.
Капитан познакомил Званцева со своим младшим штурманом Нетаевым, который в пионерском возрасте читал в “Пионерской правде” роман “Пылающий остров” и встреча с его автором обрадовала моряка.
Роман Званцева вообще помог в его начавшемся путешествии. За первым же ужином в салоне капитана Саша познакомился с Евгением Ивановичем Толстиковым, молодым ученым-географом, избравшим своей специальностью полярные страны. Он ехал вместе с Кренкелем, как его официальный помощник, прибывший в Архангельск раньше своего шефа, и раньше его оказавшийся на “Георгии Седове”. Узнав, что Званцев захватил с собой второй свой роман “Арктический мост”, он огорчился, что книгу уже перехватил для чтения Эрнест Теодорович. И по уверению Евгения Ивановича, вернет не скоро. Сам он был человеком увлеченным и устремленным. Так, для того, чтобы получить высшее образование, имея неподходящих родителей, пошел сначала на завод, стал квалифицированным токарем, считаясь уже рабочим и получив возможность попасть в вуз. Он очень уважал метеорологов и обычные насмешки в их адрес “Толи дождик, толи снег, толи будет, толи нет” встречал в штыки, говоря, что полярная авиация и полярная навигация без метеорологических прогнозов не существовали бы.
Званцев вместе с метеорологом Толстиковым и младшим штурманом Нетаевым стоял на палубе, когда видневшиеся на горизонте тучи стали подниматься, расти, превращаясь в горные хребты.
— Новая земля, — объявил Нетаев.
— Здесь в “Русской гавани” – “кухня полярных айсбергов”. Они рождаются у вас на глазах, — заметил Толстиков.
— И это можно увидеть? — заинтересовался Званцев.
— Конечно, — заверил Толстиков. — Пока шеф разбирается с зимовщиками, а старпом выдает им продовольствие и топливо на следующий год, мы побываем в малой бухте и увидим арктическое чудо.
Корабль был уже близко к суровым скалам, белым от снега. У их подножья и приютилась основная бухта “Русская гавань”.
У входа в нее виднелся черный каменный островок, природный сторожевой форт. Чуть левее его над поверхностью моря взлетали, словно от взорвавшихся снарядов, фонтаны пены. Это волны разбивались о невидимые камни.
— Борис Ефимович мог бы быть лоцманом в любой бухте Севера, — восхищенно сообщил младший штурман.
И корабль действительно направлялся уверенной рукой по узкому, ничем не отмеченному фарватеру.
Вода гейзерами взвивалась под самым бортом, и Саша ощущал на лице брызги, как пять лет назад на катере в Керченском проливе от сыпавшихся немецких бомб. Черные камни на месте взрывов, то показывались, то исчезали лоснящимися спинами ныряющих животных.
Могучие серые скалы. Неприступные. Растительности никакой. Налево на берегу – домики фактории, направо – полярная станция. Оттуда отчалил маленький береговой катер и пошел навстречу кораблю.
— А что это за пестрая цветная полоса на берегу? — спросил Званцев.
— А это ледник, главная здешняя примечательность,— объяснил Толстиков. — Он не похож ни на один из гладких, покрытых снегом известных ледников. Его стоит посмотреть поближе и ради этого съехать на берег.
Подошедший Кренкель услышал последние слова.
— Кто со мной на берег, к спуску готовсь! — скомандовал он.
Катерок уже причалил к борту, с корабля сбросили штормтрап, и Кренкель первым спустился, притопнув ногой на палубе катерка. Званцев и Толстиков стояли уже рядом. У Нетаева была вахта, и он сверху махал рукой.
Сойдя с катерка на берег, Кренкель направился к домику полярной станции, а Званцев с Толстиковым – к песчаной косе, отделявшей малую бухту, куда сползал ледник. На мелком снегу оставались только их следы, кроме них сюда никто не ходил.
Удивительный ледник был прекрасно виден. Но еще более удивительными оказались плавающие в бухте разноцветные льдины самых причудливых форм и цвета. Вот плывет коричневая ладья норманнов, промышляющих разбоем на берегах, а рядом доисторическое чудище выставило спину, за ним потерпевший крушение корабль без мачт желтого цвета и белоснежный лебедь-гигант, спрятавший под водой голову — вереница порожденных фантазией Природы айсбергов. Эти диковинные льдины заполняли бухту, неведомо откуда появившись в ней.
— Отломившиеся от ледника плиты, — объяснил Евгений Иванович.
С косы Званцев отчетливо видел ребристый, как батарея центрального отопления, ледник, причем ребра эти были разных цветов, что казалось Званцеву необъяснимым. Но Толстикву все представлялось ясным, и он охотно объяснил:
— Видите свисающий над морем, как на консолях, желтоватый конец ледника. Сейчас он отломится.
Раздался пушечный выстрел, и оконечность ледника, отломившись, бухнулась в воду, подняв фонтан брызг и разбегающуюся волну.
— Ледник отелился, — заключил Толстиков.
— Да? Но почему телята разноцветные? — допытывался Званцев, глядя, как родившийся теленок нырнул и снова появился на поверхности воды, странно желтоватый, почти золотистый.
Некоторые льдины прибило к косе, и новые друзья могли рассмотреть цветные вкрапления в прозрачном льду.
— Все-таки, как это получается? — вырвалось у Званцева. — Вблизи они не такого цвета, как издали. Должно быть, только слившиеся вместе крупинки создают впечатление общего цвета. Но откуда они взялись эти крупинки?
— В горах ледник сливается из многих ледяных ручейков, проползающих по разноцветным глинам. Ребристость его загадочна, но она такова. Ледник дает нам понять, что места его образования таят в себе неведомые сюрпризы. И наша вина, что мы ими еще не занялись. На Новой Земле мало метеостанции, здесь обширное поле деятельности для геологов и физиков Земли, — прощаясь с Малой бухтой, сказал Толстиков.
А Званцев задумчиво произнес, как индийский гость в опере “Садко”:
— Не счесть сокровищ в ледяных пещерах,
Не счесть загадок в море подо льдами,
В суровой Арктике чудес ...
Первая же остановка “Георгия Седова” в “Русской гавани” на Новой Земле произвела на Званцева неизгладимое впечатление, и он долго стоял на корме, за которой оставался пенный след, и смотрел, как горы превратились в тучи и зашли за окаем.
— Да, чудеса! — вздохнул Званцев, мысленно прощаясь с ”Бухтой сказочных кораблей”, не ожидая, что его ждут чудеса совсем иного рода...
После Земли разноцветных айсбергов “Георгий Седов” направлялся к самым северным островам Арктики, носящим оспариваемое полярниками имя Земли Франца Иосифа.
Буря стихла, но округлые волны продолжали вскидывать судно на выпуклые спины, уже без пенных гребней.
Моряки и полярники собрались в салоне капитана. Борис Ефимович отсыпался, но свободный после ночной вахты Нетаев и Кренкель вместе с Толстиковым сидели напротив Званцева, оказавшегося рядом с двумя плывущими зимовать в бухту Тикси полярниками.
— Вот что, друзья, — начал Кренкель, — давайте уважим писателя, рискнувшего плыть с нами по холодным морям. С сегодняшнего дня начнем отсчет румбов кают-компании. В каждом кто-либо из нас расскажет, что с ним в Арктике случилось. И с помощью нашего писателя это станет общим достоянием. Женя, — обратился он к Толстикову. — С тебя по кругу и начнем.
— Я и сам, глядя на волну Баренцева моря, хотел рассказать, как ее удалось остановить.
— Только не привирай, ничего не добавляй.
— Будьте спокойны, Эрнест Теодорович. В случае чего одерните, — начал Толститков несколько неожиданным для молодого человека хрипловатым голосом:
— Это была моя первая зимовка на острове Угаданном, местоположение его было вычислено Кропоткиным, как и Земля Франца Иосифа, куда мы идем, по-настоящему, — к архипелагу Кропоткина. На “Георгия Седова”, направлявшегося к моему острову, я опоздал, и в Архангельском представительстве Главсевморпути меня устроили в летающую лодку Козлова, который должен был доставить метеооборудование на остров Диксон. Козлов мастер полета высшего класса, он поднял летающую лодку с протоки так незаметно, что я понял, что лечу, когда увидел через стеклянный колпак, накрывавший кабину, удаляющийся Архангельск.
Весь путь до острова Диксон я проспал, и очнулся от крепкой встряски.
— Ну и горазды вы спать! — сказал мой спутник моряк Нетаев – да вы все его знаете. Вчера у Новой Земли на вахте стоял. А тогда мы с ним в бухте Диксона сели. Волнение три балла – вот и тряхнуло.
На острове Диксон виднелись два двухэтажных дома и высокая мачта радиоантенны. От Беринга шел катер. На нем прибыл сам начальник зимовки Ходов, худой желчный человек, не просто расчетливый, а как про него говорили, скупой...
Он привез бочку с горючим для подзаправки летающей лодки, груз для острова Угаданного и страшную весть оттуда. Двое полярников с собакой ушли на охоту во льды и не вернулись. Должно быть, их льдину в шторм отломило и унесло в море.
— Я не приглашаю вас съехать на берег, товарищ Козлов, только потому, что запросил Большую Землю о вашей помощи. Надо найти унесенных на льдине, чтобы идущий туда “Георгий Седов” мог бы снять их. Я думаю, что вы сейчас получите такое распоряжение.
— Я без распоряжения приду на помощь бедствующим, — Козлов был человек решительный. Весь его облик об этом говорил: крепкий, словно отлитый из металла, с мужественным лицом с двумя глубокими вертикальными складкам у губ; оно, казалось, бы суровым, если бы не ямка на подбородке – какая-то мягкая, юношеская. Писатель простит меня за неумелый портрет. Но глядя на него, сразу готов ему довериться.
Ходов оказался прав. Радист самолета принес радиограмму из Архангельска с предписанием найти охотников на льдине и оказать им помощь. Козлов усмехнулся:
— Штормяга там, коли льдину отломило. Лодку резиновую им на погибель сбросишь. Разве что съестное...
Снова из кабины летчиков появился радист. В отличие от командира низенький и щуплый. Он установил прямую связь с островом Угаданным и принес последнюю новость.
— Собака вернулась на зимовку с ножевой раной на шее.
— Значит, скушать ее решили, — нахмурился Ходов.
— Последнее это дело. Как там с заправкой? Вылетать надо, — поднялся Козлов.
Ходов заторопился. Горючее из бочки сливали через счетчик, и дотошный хозяин учитывал все до последнего галлона. Вернулся он на катер не раньше, чем Козлов подписал ему все документы о принятых грузах и горючем.
Катер еще не дошел до берега, а Козлов, разбежавшись в бухте вдоль волны, плавно поднялся в воздух, взяв курс на север к острову Угаданному.
Из кабины вышел второй пилот, он же бортмеханик Костя, походивший на озорного мальчишку, что не мешало ему при его веселом нраве пользоваться общим уважением и даже любовью.
— Вы думаете из-за унесенных на льдине он нас на берег не взял? Держи карман шире! Он на нас пять обедов сэкономил и влажность в буфете не убавил, — взглянув в стеклянный колпак кабины, Костя добавил: — А штормяга разыгрывается не на шутку. Как садиться будем?
Я напомнил ему про его военный подвиг, когда он посадил свой самолет на лесную опушку, увидев, что на нее катапультировал с подбитой машины его наставник Козлов. Гитлеровцы выбежали из леса, пытаясь захватить самолет, но Костя успел усадить раненного друга в кабину и рванул, подняв истребитель в немыслимых условиях.
— Как же гитлеровцы упустили такую добычу? — спросил Кренкель.
— Да немцы глупые попались. Решили самолет с пилотами в плен взять. За шасси, за хвост цеплялись, а в бак с горючим даже не выстрелили. В шахматы выигрывают из-за ошибки противника.
— И собственной находчивости, — уточнил Званцев.
— Под нами, — продолжал Толстиков, — уже не остров Диксон, а свободное ото льдов море. Ветер угнал ледяные поля и шторм разыгрался во всю ивановскую. Сверху море казалось расчерченным ровными линиями, как заштрихованный чертеж.
Костя, объяснил, что это волны.
— Дело швах, — непривычным упавшим голосом сказал он. — Как бы льдина наших охотников не обломалась об эти волны до размеров купального коврика, пока “Георгий Седов” с нашей помощью дойдет до них.
Из этих опасений Козлов делал свои выводы, ни с кем не советуясь и не делясь. Он ограничился приглашением нас в жилую каюту. Там по противоположным стенам в два этажа стояли койки, а с потолка на веревках спускалась доска, служившая столом сидящим на нижних койках. Козлов достал из морозильного шкафа копченого омуля, подаренного ему в прошлый рейс на Дальний восток.
Радист, не снимая наушников, вел наблюдение через свой иллюминатор, он и заметил охотников на льдине.
— Так и есть! — обрадовано воскликнул Нетаев. — Не прав Ходов. Вовсе не хотели охотники собаку съесть. Они, наверное, пырнули ее ножом, чтобы она убежала от них и вернулась на зимовку, и таким образом дала бы знать, что они здесь, недалеко – послали живое письмо.
— И все-таки унесло их изрядно— продолжал Толстиков, —. И льдину так обломало, что она стала не многим больше этого стола.
— Некогда мне на Угаданный высаживаться. Маневр вместе проведем, — решил Козлов.
Я спросил его, что за маневр?
— Садиться будем.
Сначала я сам ничего не понимал. Вижу над самыми волнами идем. Пена на них такая... лохматая, серая. А Козлов выруливает, чтобы вдоль гребня идти. Ну и вырулил. Тут я и понял, что он делать хочет. Вижу словно застыли под нами волны, остановились. По морю мы с ними с одной скоростью движемся... Ну и перемещаемся, летим вдоль волны. Вот представьте, что вы по перрону наискосок бежите, все время находясь против дверцы движущегося вагона. Так же и мы. Летим по морю вкось и все время над одной и той же волной. А волна здоровая, прямо как железнодорожная насыть... Было бы волнение меньше – ни за что не сесть. А тут он сел прямо на гребень. Было где поместиться!
Опустились мы на гребень без удара. Бить нас потом начало, когда мы потеряли скорость, с волны сошли. Ох и било, ох, и качало... елки-палки! Думал, разобьет машину... Нет, ничего, сняли мы их со льдины. Крепко ребята натерпелись. Глазам не верили, что мы сели... А в воздух поднялись вот как: подрулил Козлов севернее острова к двум ледяным полям. Между ними волнение уж не то было. Вот мы и взлетели.
А перед тем как улететь, Матвей Козлов в кают-компании каждого из своего кожаного портсигара папиросами угощал. Все взяли... — Толстиков достал из кармана аккуратную коробку с единственной папиросой в ней. — Но никто не закурил, а я храню, ее как талисман. Память о таком человеке, как Матвей Козлов огню не предашь.
— Значит, и сам вроде таков... — подвел итог рассказу Евгения Толстикова Кренкель. И оказался прав. Через несколько лет Толстиков возглавил антарктическую экспедицию и стал Героем Советского Союза.
— Ну, кто про геройство полярное расскажет? — сощурив глаза, обвел ими присутствующих Кренкель.
— Я бы мог, про чудо похлеще цветных айсбергов, про ветер, как он тепло принес, — сказал один из полярников, направляющихся зимовать в Бухту Тикси.
— Ветер холодный – это сама Арктика. О нем послушать стоит... — Чур не врать и не привирать, — строго закончил Кренкель.
— Оно конечно. Завтра все, как есть, расскажу, — пообещал Анисимов. — Как зайдем на землю Франца Иосифа, к Бухте Тикси.