Живем царями на планете.
А рядом тайно и незримо
Еще другой есть мир на Свете.
Мы каждый миг проходим мимо...
Александр Казанцев
Хоть языки и жизнь различны,
Но мысли общие роднят.
А вот для “них” мы неотличны:
И, как бы, дикарям родня.
Александр Казанцев
В первый раз молодой французский ученый Жак Валле приезжал в Москву для участия в Московском международном математическом конгрессе. Тогда же он непременно хотел познакомиться со Званцевым. Но писатель был на даче, тогда еще в Абрамцево, и встреча не состоялась. Они обменялись лишь несколькими письмами.
Молодой ученый переехал в США, защитил в Калифорнийском университете диссертацию, стал доктором наук и видным специалистом по наблюдениям за спутниками Земли, искусственными и... неопознанными, прозванными в народе “летающими тарелками”, внося свою лепту в новую отрасль знания — уфологию. Космическое их происхождение многими не ставилось под сомнение.
Но не ослаб интерес американского ученого, теперь уже известного, к писателю, впервые на весь мир всерьез заявившего, что взрыв 1908-го года в тунгусской тайге был вызван не падением метеорита, а гибелью там космического корабля с другой звезды, и контакт тогда с инопланетянами трагически не состоялся.
Но встреча единомышленников с разных континентов все же состоялась, хоть и через много лет после первой попытки.
Домой к Званцеву вошли: элегантный седеющий джентльмен, очаровательная, воздушная, источающая аромат дорогих духов леди, корреспондентка парижской газеты “Фигаро”, и скромный, по сравнению с ними, молодой человек, переводчик из Интуриста.
Он сказал Званцеву, что Жак Валле собирается вместе с ним, переводчиком посетить местности, где наблюдались аномальные явления, расспросить свидетелей, самому оценить достоверность и характер ими увиденного.
— Что вы думаете, Александр, — через перевод спросил гость писателя, — о неопознанных летающих объектах, как назвали их, не найдя им объяснения. У меня собраны любопытные факты: наблюдения и контакты с загадочными пилотами в девятнадцатом веке. Интересно, что люди видели только то, что им знакомо. “Летающие тарелки” им казались воздушными шарами. Из корзин, воздушных шаров, якобы, выбрасывались якоря, волочась по земле и задевая за предметы. Пилоты, общаясь с людьми, объяснялись на английском языке, без помощи, неизвестной тогда телепатии. Называли себя исследователями из другого мира, внушая страх и опасения.
— Такие наблюдения были и много раньше девятнадцатого века, — вступил Званцев. — Плутарх в древнеримские времена сообщает о серебристой бочке, возникшей в небе между двумя враждующими воинствами, заставив их в страхе разойтись. А еще раньше писцы, как называли в Древнем Египте ученых, записали иероглифами, что при фараоне Тутмосе Третьем звезда с неба спускалась на землю.
— Да, похоже на то, что люди видят то, что им ближе всего или что в состоянии объяснить.
— Миль пардон, — вмешалась корреспондентка “Фигаро”. — Позвольте задать вам обоим от имени моих читателей вопрос: Неужели можно всерьез говорить о межзвездных полетах, зная, что расстояние между населенными мирами, если бы они были, исчисляется десятками, а то и сотнями, световых лет. Какой безумец согласится истратить половину своей жизни на путешествие в один конец, отказавшись от близких, от общения с женщинами, как бы, давая обет безбрачия, и вернуться к концу жизни, возможно, ни с чем? Ведь при всяком расследовании произошедшего следует исходить из принципов римского права: ”Кому это выгодно?” Какая и кому выгода от таких полетов?
— Мадам хочет сказать, что звездонавтам нет никакого смысла совершать звездные рейсы? — переспросил переводчика Званцев.
— Именно это хотели бы знать мои читатели, в основном, здравомыслящие французские буржуа.
— Соотечественники мадам, сделали немалый вклад в науку. Достаточно вспомнить предшественника Эйнштейна математика Пуанкаре, еще раньше отца и сына Паскалей, Пьера Ферма и, конечно же, Пастера, давшего людям сыворотку против бешенства, или доктора Мерсенна, открывшего в Париже сыворотку от чумы. Рискуя жизнью, он привил себе страшную болезнь, чтобы проверить действенность найденного им средства.
— Вы неплохо знаете, мсье, историю французской науки.
— Я знаю, мадам, историю мировой науки и вклад в нее ваших самоотверженных соотечественников.
— Не сочтите это за дамский каприз, но я не вижу связи между моими вопросами и великими учеными. Они рисковали, чтобы спасать людей, а кого спасет межзвездный полет неизвестно куда и зачем? Во имя чьей выгоды?
— Я могу ответить вам, мадам. Выгодно науке, людям для расширения их познания.
— Я внесу некоторые уточнения, Александр, — вмешался Валле. — Моя коллега не учла “парадокс времени” Эйнштейна. Звездонавты не станут стариками за время полета. Состарятся те, кто провожал их в звездный рейс.
— Я не хотел усложнять вопроса. Речь шла о целесообразности самих рейсов.
— Боже! — воскликнула парижанка, заглянув в изящную сумочку. — Я забыла включить магнитофон!
— А нам так надо поговорить, — сказал Валле. — К сожалению, на планетах солнечной системы жизни, тем более разумной, видимо, нет. Можно лишь подозревать, пока бездоказательно, что она была, быть может, когда-то на Марсе. И вы могли бы услышать мнение по этому поводу нашего видного ученого, планетолога, если бы Александр согласился сопровождать нас на встречу с ним ваших астрономов в институте имени Штернберга, временно прервав нашу беседу. Мы непростительно запоздали к вам, а увидеться с Карлом Саганом мне, да и вам, необходимо.
— Каким временем мы располагаем? — спросил Званцев.
Валле посмотрел на часы:
— Сорока минутами, а нам еще нужно добраться до обсерватории. А завтра утром я улетаю в Петрозаводск, а мадам – в Париж. И мы не обсудили еще самого главного.
— Жак! Где вы воспитывались? Это невежливо по отношению к нашему любезному хозяину! — запротестовала журналистка.
— Не беспокойтесь, мадам, — заверил Званцев. — Я с удовольствием встречусь вместе с вами с Карлом Саганом. Институт имени Штернберга недалеко отсюда, и я еще успею показать вам Москву с птичьего полета.
— Мадам удивляется, что у вас есть свой геликоптер, — с улыбкой сообщил переводчик. — Признается, что ужасная трусиха и ни за что не полетит.
— Успокойте мадам. Я отвезу их в институт имени Штейнберга в обычной машине, а по пути остановлюсь на площадке, откуда с большой высоты, видна Москва.
— Ваша рыцарская вежливость может сравниться лишь с вашей приветливостью, — мило улыбнулась парижанка.
Через 15 минут Званцев привез своих гостей и переводчика к площадке напротив возвышавшегося поодаль нового здания Университета, на территории которого в парке размещался астрономический институт имени Штернберга.
Званцев остановился напротив балюстрады площадки, где стояло еще несколько машин. И, выйдя с переводчиком, сидевшим рядом с ним, открыл заднюю дверцу машины, предлагая французам выйти.
— Мерси! — сказала парижанка, опираясь на его руку и выпрыгивая первой. — Как жаль, что вы отказались от своего геликоптера. Так хотелось ощутить себя в полете.
— Вы же не хотели этого, — с улыбкой напомнил Званцев.
— Ах, Боже мой! Я не подозревала, что вы сядете за штурвал. Кроме того, мало знать французский язык, как наш милый переводчик Николя. Надо еще понимать “женский язык”.
— Тогда я обещаю вам ощущение полета.
Подошел Валле.
— Ваш Университет смотрится отсюда отлично, — восхищенно сказал он. — Когда я приезжал на математический Конгресс, его еще не было.
— Как и астрономического института, куда мы сейчас проедем, — ответил Званцев.
— А где же полет? — тормошила переводчика француженка.
— Подойдемте к балюстраде, — предложил Званцев.
— Какая прелесть! — всплеснув ладонями, воскликнула она, первой подбежав к перилам. — Я лечу, лечу! — и она шутливо замахала руками, как крыльями.
— Вид на город превосходен, как на Париж с Эйфелевой башни, — заметил Валле. — Даже в Нью-Йорке со 102-го этажа Импайер-стейт-билдинга город выглядит скоплением прямоугольных столбов без претензий на красоту. Здесь ваши стремящиеся ввысь дома вокруг центральной части города подобны сторожевым башням старинного Кремля.
— Это великолепно! — восхищалась его спутница. — Но что это за железное сооружение справа над лесом?
— Лыжный трамплин, — объяснил переводчик. — Я по нему спускался. Зимой.
— И вы были летающим лыжником? Здесь все летает. Вы – чудесный малый, Николя!
— А теперь полетим к астрономам, — предложил Званцев.
— Вы все-таки вызвали свой геликоптер?
— Если мадам угодно так называть мою машину. Вскоре они входили в конференц-зал института имени Штернберга.
Званцев отлично помнил этот зал, где астрономы громили его гипотезу о тунгусском метеорите.
Он сидел тогда во втором ряду рядом с приятной девушкой, аспиранткой или научной сотрудницей, держащей в руках его книжку рассказов с крамольной гипотезой. Соседка подняла руку, попросив слова, а он подумал “Вот кто заступится за меня! Какая храбрая! Против всех авторитетов!” И горько разочаровался. Она встала с места и, стоя, упрекала его за научную необоснованность гипотезы. Раскрыв его книгу, она показывала ее аудитории. “— Рядом помещен рассказ “Марсианин”, который я с удовольствием прочла. Почему бы автору не писать такие рассказы, а не вторгаться в чуждую ему область?” Взволнованная, она села, и не зная Званцева в лицо, спросила его, как соседа: “— Разве это не так?”
— Не так, — твердо ответил Званцев. — Рассказ “Марсианин” не имеет никакого научного обоснования.
— Вы так думаете?
— Уверен, — сказал он, вставая, приглашенный на трибуну ответить своим оппонентам. Он никогда не видел, чтобы лицо человека покрывалось такой пунцовой краской, как у его милой соседки.
Но это было давно. Гипотеза его не забыта, аргументы же против нее со временем поблекли.
Теперь на трибуне стоял статный американец с мировым именем и, как планетолог, показал малую вероятность встретить жизнь на планетах Солнечной системы.
Дойдя до кольца астероидов, он однозначно определил их как обломки погибшей планеты и, по существу присоединился к поддержанному Нильсом Бором допущению, что планета могла быть разрушена взрывом океанов, вызванного термоядерной войной ее обитателей, хотя, может быть, он и не читал роман “Фаэты”.
— Подсчитано, — с горечью заканчивал он свое выступление, — что у нас на Земле ядерных боеголовок хватит 14 раз уничтожить все живое на планете. Но зачем 14, когда хватит и одного раза? — и, подняв сжатую в кулак руку, покинул трибуну.
Два видных американских ученых встретились в Москве в кабинете директора Государственного астрономического института имени Штернберга (ГАИШ).
Планетолог Карл Саган, был рад увидеть своего соотечественника Жака и обсудить с ним проблему неопознанных летающих объектах, считая, что ею необходимо заняться большой, серьезной науке.
И два американца, француз и немец, по происхождению, заговорили на английском языке.
Сопровождающие Жака Валле Званцев, корреспондентка “Фигаро” и переводчик (только с французского) тактично не заходили в кабинет, покинутый и самим директором, и не принимали участие в их оживленной беседе. Званцев был доволен высказанной в зале поддержкой знаменитым ученым его трактовки кольца астероидов. И когда ученые после беседы выходили из кабинета, он к Карлу Сагану по-немецки:
— Если вы, герр Саган, не забыли языка своих предков, то позвольте поднести вам, в знак согласия с вами, свой роман “Фаэты” на немецком языке, написанный под влиянием встречи с Нильсом Бором, — и он вручил американцу изданную в Германии книжку.
— О! Мистер Звантсев? Тунгусс метеоритка, — с трудом произнес тот по-русски. — О’кей! О’кей! Вери гуд? — и потряс Званцеву руку.
Американские ученые, довольные друг другом, распрощались.
— Боюсь, что нам уже пора в отель. Самолеты у вас улетают так рано, — вздохнула парижанка.
— Я доставлю вас в отель на своем “геликоптере”, — с улыбкой заверил Званцев.
— Тогда можно пройтись здесь по чудному парку. Вы еще немножко поспорите с Жаком. И луна всходит.
Они завернули за угол здания. Над деревьями возвышался белый купол обсерватории. В небе зажигались первые звезды. Может быть астрономы, только что слушавшие Сагана, уже припали к своим телескопам, чтобы искать в звездной бездне разумные миры, наблюдать их. Шли тесной группой, чтобы слышать перевод.
— Итак, — глядя на звезды, начал Валле, — Карл Саган подтвердил, что мало надежд на пришельцев с ближних планет. Лететь к нам из разумных миров нужно десятки, а то и сотни световых лет. Если бы за сотни лет наблюдений неопознанных летающих объектов были десятки, появление дальних космических разведчиков можно допустить. Но когда их миллион, и много фото “объектов в небе”, это ставит в тупик.
Над деревьями всходила полная луна. Все вокруг становилось странным, необычным.
— А что, — глядя на нее, говорила журналистка, — если у них базы на обратной ее стороне?
— Но до Луны им так же далеко, как до Земли, — возразил Валле. — Должны быть где-то ближе.
— Но где? В Гималаях? В сказочной Шамбале?
— Не думаю, — сказал Званцев. — Скорее всего, наш друг Жак обратился к “Теории подобия и многомерности Вселенной”, на чем зиждется кристаллография.
— Вы прочитали мои мысли, Александр. Действительно, приходится вспомнить, что Вселенная не трехмерна...
— И базы пришельцев не в световой бездне, а совсем близко от нас, — продолжил Званцев. — И мы, возможно, порой ходим по этим базам, не замечая их.
— Да, — подтвердил Валле, — в параллельном мире, существующим вместе с нашей на одной Земле.
— Пардон, друзья мои! — вмешалась журналистка. — Я рассчитывала побывать на рыцарском поединке или, по меньшей мере, на корриде, а гуляю с заговорщиками, слышу пароль ”кристаллография”. Я признаю кристаллы только в кольцах или ожерельях, — и она полюбовалась в лунном свете на свои украшенные пальцы.
— Мадам, — мягко вступил Жак Валле, — мы все объясним вам. Нам с Александром удалось без слов понять друг друга.
— Моим читателям нужны слова, весомые и убедительные, а не чуткое общение под луной влюбленных, хотя бы в науку.
— Надеюсь, мадам, вы найдете такие слова, чтобы представить нашу Вселенную не трехмерной, как угол комнаты, а одиннадцатимерной, — огорошил даму Званцев.
— Вы хотите развеселить меня, мсье? Жак, будьте мужчиной, заступитесь за меня.
— Уверяю вас, он говорит совершенно серьезно, — уверил Валле.
— И он всерьез хочет разрубить меня на одиннадцать частей?
— Что вы, мадам. Я не столь кровожаден. Речь идет, как бы, о совмещенных изображениях. Надеюсь, вам приходилось видеть такое двойное, а то и тройное на экране телевизора?
— Разумеется, — поморщилась француженка. — Если старье и надо ручки вертеть, подстраиваться.
— Вот, вот! — подхватил Званцев. — Мы живем – три мира в одном пространстве, как наложившиеся изображения на телевизионном экране, только отстроиться не умеем...
— Еще два мира, кроме нашего? Этого не может быть. Господь создал один наш мир.
— Вы верующая, мадам?
— Французы все католики. И я тоже.
— Нет, почему же? Были и гугеноты, то есть протестанты. И православная церковь в Париже есть.
— Все они верят священному писанию.
— Значит, вы верите в существование рая и ада?
— Конечно.
— А где они находятся?
Журналистка смешалась и неопределенно сказала:
— Где-то вверху и внизу...
— Но где? В Космосе нет ни верха, ни низа и весь он просматривается. В том числе таким видным ученым, как ваш спутник Жак Валле.
— Я не вступаю в религиозные споры, — отозвался Валле. — Я, оставаясь католиком, допускаю существование параллельных миров. Они тоже могут быть созданы актом творения. Что же касается веры, то она сама по себе исключает доказательства. Существование же параллельных миров можно доказать.
— Это какой же софистикой? Вроде того, что дважды два – пять?
— Не рассуждениями, а фактами.
— Факты – это хлеб, жаркое и фрукты репортера.
— Очевидно, Жак, как и я, имел в виду, прямые доказательства в виде посещения нашего мира из двух параллельных миров...
— Даже из двух? — с иронией произнесла француженка. — Речь шла об одиннадцати. Уже отступаете?
— Ничуть, мадам. Одиннадцать измерений, а каждый мир трехмерен: в длину, ширину и высоту. Три мира разделены переходными измерениями, как межэтажными лестницами в трехэтажном доме. Считайте, что мы с вами – в среднем этаже. Под нами в “прамире” время течет медленнее, как скорость у оси вращения диска, а над нами в “неомире” – быстрее, как на ободе колеса.
— И вы думаете, что кто-то поднимается или спускается к нам по этим лестницам, нам почему-то недоступным?
— Потому что мы утратили атавистическую способность пользоваться ими, какую сохранили существа, живущие под нами в “древности”, и не достигли мы знаний ”грядущего”, какими обладают верхние жители, заменив врожденную способность техническими устройствами.
— Но где же обещанные факты?
— Извольте. Из прамира к нам постоянно приходят огромные мохнатые человекообразные существа, какими мы представляем себе наших пращуров. Это снежный человек, бигфут, гималайский йетти. Их видят, снимают даже на кинопленку, но никаких останков умерших, даже косточки нам, хранящим в музеях скелеты динозавров многомиллионнолетней давности, они не оставляют, словно никогда не умирают, Более того, при попытке их задержать, исчезают, растворяются в воздухе – переходят в другое измерение.
— Совсем так, как исчезают в небе неопознанные объекты или тарелки из “неомира”, как назвал его Александр.
— И если современники наших пращуров появляются у нас, чтобы полакомиться корой деревьев, каких у них нет, — добавил Званцев, — то современники наших потомков беспокоятся, как бы мы по нашей дикости не уничтожили, как говорил Карл Саган, все живое на планете, где, кроме нас, живут и они. Как видите, и те и другие наведываются к нам даже не ради выгоды, какую вы не видели, а по необходимости.
Переводчик Николай старался изо всех сил. И было ему это нелегко. Журналистка пожала плечами:
— Не могу представить себя в обнимку с мохнатым бигфутом на плохом телеэкране. Журналистка готова поверить вашим сказкам, но католичка отвергает.
— Попробуем их примирить.
— Мне это не удавалось. Жаку тоже. Он из-за этого уехал в Америку, — и француженка заразительно рассмеялась.
Жак Вале присоединился к ней, и Званцеву ничего не оставалось как поддержать своих гостей. Смеялся и переводчик, восторженно шепнув Званцеву:
— И философский спор превратился в милую шутку. Так умеют делать только французы.
Журналистка, спрятала магнитофон в дамскую сумку, взглянула на часы и ахнула:
— Боже мой! Так поздно! И зачем самолеты у вас вылетают так рано и в Париж и в Петрозаводск?.
— Я же вызвался отвезти вас, — напомнил Званцев.
— Ну что вы, милый рыцарь! Мы дойдем пешком, — запротестовала парижанка. — Схватим такси.
— У вас слишком высокие каблуки.
— Вы мастер находить аргументы.
— Я – мастер шахматной композиции.
— Вся наша встреча – чудесная композиция о параллельных мирах, — заключила журналистка.
Званцев отвез гостей в отель “Националь”. Николай сошел по дороге. Писатель помог французам выйти из машины и даже вошел с ними в вестибюль. Хотел уходить, но парижанка вдруг заговорила на чистом русском языке:
— Подождите, друзья! У меня родилась идея. Николая нет, и я раскрываю из-за нее свое инкогнито. Я – графиня Хвостова или просто Катя, но истинная парижанка до мозга косточек. А вы должны при мне дать слово, что каждый напишет книгу о параллельных мирах и подарит мне, в память о сегодняшней встрече. На более трогательную надпись объявляю конкурс. Пусть вас не удивляет мой профессиональный прием. Интервью с переводчиком производит большее впечатление.
Подошел Валле, взяв у портье только один ключ:
— Идьет, Саша? Будьем написать? — тоже по-русски сказал он, протягивая Званцеву руку.
— Каждый в своем жанре, — уточнил писатель, обмениваясь с американским ученым рукопожатием.
Уходя под руку с Жаком, графиня Катя обернулась и ласково кивнула Званцеву.