Два города на берегах Дуная
Слились в один, соединяясь мостом.
Крупный европейский город со множеством исторических памятников, слился из двух городов по обе стороны Дуная: Буда и Пешт. Города были соединены мостом.
Званцев помнил еще дымящийся Будапешт, когда попал в него сразу после взятия города в тяжелых боях советскими войсками.
Он шел тогда по главной улице, остановившись перед книжным развалом. Одна из книг заинтересовала его “Алексей Толстой. ПОЛЕТ НА МАРС”, перевод на венгерский язык романа Алексея Николаевича “АЭЛИТА”. Поразительна была оперативность венгерских книгоиздателей, напечатавших эту книгу к вступлению Красной армии в Будапешт.
Помнил Званцев этот красивый город, возвращаясь через него во главе автомобильной колонны из Австрии на Родину.
И вот теперь он, председатель Центральной комиссии по шахматной композиции Всесоюзной шахматно-шашечной секции, прибыл сюда для организации Постоянной комиссии по шахматной композиции ФИДЕ.
Его сопровождал классик шахматной задачи профессор-металлург Александр Павлович Гуляев, его предшественник по руководству советскими проблемистами и этюдистами.
Их поселили в роскошном номере отеля, расположенного в саду на острове посередине Дуная.
Впервые ощутили они здесь европейский комфорт. Организационные заседания создаваемой комиссии проходили в конференц-зале этого отеля. Туда вышколенные официанты в манишках, с галстуками бабочкой по нескольку раз в день приносили во время заседаний подносы с крохотными чашечками горячего черного кофе.
Гуляев был на правах советника, а Званцева выбрали третьим вице-президентом. Первым стал югослав Петрович, а вторым – австриец профессор Гаузенбихель, президентом же – венгр, приезжавший в Москву, столицу мировых шахмат, с идеей создания такой комиссии.
В ней сразу выявился водораздел между восточными и западными шахматными композиторами. Западники считали шахматную композицию чистым искусством, не нуждающимся в спортивных званиях.
Званцеву при поддержке болгарина Ангелова и поляка Гржебана удалось убедить коллег, что этот вид искусства нуждается в своем выражении, чему может служить Альбом ФИДЕ с золотой коллекцией выдающихся шахматных произведений, ежегодно пополняемой специальной судейской коллегией по разделам задач и этюдов, оценивая их по бальной системе. Сумма баллов составит рейтинг автора, определяющий его право на звание интернационального мастера или гроссмейстера по шахматной композиции, соответственно другим видам искусств с их заслуженными деятелями и народными артистов или художниками.
Издание такого Альбома взял на себя Петрович при условии массовой подписки на него советских шахматистов, за что отвечал Званцев.
Званцев с Гуляевым были свидетелями, когда болгарин Ангелов и поляк профессор Гржебан заговорили на родном обоим армянском языке, а француз Гальберштадт общался с советскими посланцами тоже на родном ему русском языке.
Успешно завершив создание комиссии и заложив основы ее работы на будущие годы, Званцев с Гуляевым получили приглашение посетить советского посла в Венгрии Юрия Андропова.
Особняк, занимаемый посольством, поразил шахматистов своей роскошью. Мрамор, статуи, картины.
Встретивший их советник посольства, проводил приглашенных в роскошный кабинет посла.
Андропов встал из-за богатого письменного стола навстречу вошедшим и, пожав им руки, усадил в удобные мягкие кожаные кресла.
— Как складывалась у вас борьба на шахматной доске? — спросил он. — В комбинационном или позиционном стиле?
— Скорее в позиционном, — ответил Гуляев, — создали обещающую позицию для комбинационной игры Александра Петровича на будущем заседании в Вене в 1957-м году.
— А вы, Александр Павлович, не будете сопровождать его?
— Как в Спорткомитете товарищи Павлов и Писляк решат. Могут понадеяться на самостоятельность Александра Петровича. Он у нас писатель с именем.
— Как же, знаю. Не хотелось сразу огорошить его печальным известием о Фадееве.
— А что случилось с Александром Александровичем? — забеспокоился Званцев.
— Он застрелился у себя на даче в Переделкине, а супруга его, народная артистка Степанова гастролирует здесь с Художественным театром. Должна ехать в Югославию. Ее отъезд на похороны мужа сорвет гастроли театра. Заменить ее некому и она, встретившись со мной, ехать в Москву отказалась, поставив меня в трудное положение.
— Как это могло случиться с Фадеевым? — произнес Званцев. — Я знал его с самой лучшей стороны. Он в беседе со мной образно раскрывал сокровенные тайны писательского творчества. И отправил меня в желанное арктическое путешествие на ледокольном корабле “Георгий Седов”.
— Я сам задумывался над тем, что могло толкнуть Фадеева на этот страшный поступок. Очевидно, он стал жертвой политики, проводимой при Сталине Берией и его подручным Абакумовым. Они преступно создали обстановку, когда руководитель Союза писателей был вынужден санкционировать незаконные аресты писателей, своих друзей, и он считал, что служит коммунистической партии и делу Ленина-Сталина, отрекаясь от былых сподвижников. А после разоблачения товарищем Хрущевым культа личности Сталина и устранения заядлых преступников, какими оказались Абакумов и Берия, после волны реабилитации незаконно осужденных, бывшие друзья Фадеева начали возвращаться. И некоторые плевали ему в лицо. Можно понять внутренний разлад этого честного человека, когда стала известна подпись Фадеева на ложных обвинениях былых друзей и они имели право выразить свое презрение к нему, что испытывал к себе и он сам. А тут еще наложились творческие переживания, когда ему пришлось по указке свыше переписать свой изданный роман “Молодая гвардия”, осудив невинного Станкевича и возвеличив подлинного предателя Олега Кошевого, которого не удалось взять в Восточном Берлине, куда он не явился на встречу с матерью, укрывшись в Западном секторе.
Званцев слушал Андропова, потрясенный. Вместо знакомого образа внимательного, заботливого мастера художественного слова, приходящего на помощь молодому собрату, перед ним вставал несчастный, потерявший уважение к себе человек, пытавшийся залить крик совести алкоголем и нашедшем выход в направленном в сердце стволе ружья и спущенном курке.
Меньше всего мог подозревать Званцев, что внутреннюю трагедию Фадеева раскроет перед ним будущий руководитель КГБ, а через шестнадцать лет, на горестно короткий срок, глава партии и Советского государства.
Не знали Званцев с Гуляевым, идя вместе с приданным им переводчиком, молодым человеком, заброшенным сюда гитлеровцами и возвращающимся обратно в Советский Союз, что красивые, опрятные улицы города будут залиты кровью восставших против жесткой коммунистической диктатуры и возглавлявший их коммунист Имре Надь, пытавшийся придать венгерскому коммунистическому строю человеческое лицо, сложит свою голову, когда советские танки подавят восставших, применяя чудовищный варварский прием. Танк останавливался перед многоэтажным зданием, где засели восставшие, и стрелял разрывным снарядом в нижний этаж секции, разрушая поддерживающие перекрытия, и все верхние этажи ее разом обрушивались в образовавшуюся после взрыва пустоту.
Узнав об этом в Москве, Званцев не мог отделаться от овладевшего им ужаса и чувства ответственности за содеянное войсками его страны в недавно так гостеприимно принимавшим советских гостей городом. Он вспоминал высящийся на берегу Дуная памятник советским войнам, отдавшим свою жизнь за освобождение от фашистского ига жителей венгерской столицы, ставших теперь жертвами зверской расправы.