Пройдя судов суровый круг
Он начал снова все сначала.
Лето 1950-го года Саша с Таней и полуторагодовалым сынишкой Андрюшей проводили в Дуболтах на Рижском взморье, в Доме творчества писателей, а потом сняли комнату у его завхоза.
И вдруг в самый разгар сезона, Саша объявил, что должен немедленно съездить в Москву, вызывает киностудия Центрнаучфильм. Идет озвучивание его текста к картине режиссера Разумного о плане ГОЭЛРО. Таня взгрустнула, но безропотно осталась с Андрюшей в гостеприимной семье дяди Типы, как называл Андрюша.
А через неделю получила загадочную телеграмму: “ГОЛОСТ ТЧК ПЬЕМ ГУЛЯЕМ КОЛЕЙ ТЧК САША”.
Ни Таня, ни оборотистый дядя Типа с женой, ни премудрый директор Дома творчества Бауман расшифровать загадочное послание не могли, пока сам Званцев не приехал за семьей.
— Что за странную телеграмму ты прислал? У нас никто понять ее не мог, — спросила Таня после радостной встречи.
— Что ж в ней непонятного? — удивился Саша.
— Вот посмотри и объясни, — Таня протянула телеграфный бланк.
Саша взглянул и расхохотался:
— Так здесь только одна буква ошибочна. Не ГОЛОСТ, а ХОЛОСТ .
— А это как понять? — с улыбкой спросила Таня.
— В Москву через Дом творчества меня вызвал Коля Поддьяков. Слушалось дело в суде о моем разводе с Инной Александровной.
— Так ведь тебе в последней инстанции, в Верховном суде отказали, несмотря на то, что Инна Александровна уже во второй и в третий раз состоит в гражданском браке “де факто”, как мы с тобой, а развода тебе не дает.
— И наш Андрюша, мне в укор, носит нелепую фамилию Малама-Гладких. — отозвался Саша.
— Это в ЗАГСе неверно прочитали мои документы. Моя мама Гладкая, а папа Малама.
— Вот этого я допустить не мог. Напрасно судьи думали и Иннин адвокат, былой наш друг Танчук, считал, что я теперь навек закабален. А в законах наших нет запрета, проиграв дело во всех инстанциях, не начать его снова, что я и сделал. И суд, как бы на свежую голову, признал бессмысленной попытку склеить прежнюю семью, а новые две разрушить. И вот впервые в совершеннолетнем возрасте я холостой и предлагаю тебе руку и сердце. И вместе с Андрюшей мы все трое будем носить одну фамилию Званцевых.
На скромной свадьбе Тани с Сашей были двое примечательных гостей: Коля Поддьяков и маленький Андрюша, поздравивший поженившихся родителей.
Но тяжким грузом для Званцева оставались оставленные им дети. Материального их обеспечения с его стороны для него было недостаточно. Он потерял нечто невосполнимое.
В Аленушке души не чаял дед. Из Лося приезжал к малышке каждый день, и мать, поступившая на работу в институт Иосифьяна, не боялась оставлять ее на попечении старика, умевшего делать все по дому, любящего, заботливого. Он более, чем заменял девочке отца. И с дедом Петей вместе, как подросла, по отцовским путевкам ездила на Рижское взморье, в Дуболты, в Дом творчества, и подружилась там с младшим братиком Андрюшей.
В послевоенное “бдительное время” Инну Александровну, немку по рождению, из института электромеханики уволили, и она поступила заведующей лабораторией испытания электрических машин в МЭИ, а вскоре сошлась там с механиком этой лаборатории Александром Ивановичем, что не мешало ей требовать возвращения Саши Званцева в семью.
Но у него уже окрепла новая семья с маленьким Андрюшей, залогом обретенного с Таней счастья.
Судьбина ж злая выбирает для ударов самое болезненное место.
В предмайские дни 1955-го года погода баловала москвичей, и Андрюша гулял в группе малышей у Большого театра. Там в сквере у фонтана на скамеечках сидели ветераны, назначая здесь место годового сбора. И командиры, поседевшие за десять лет, радостно узнавали и обнимали своих солдат. А те по-прежнему во фронт тянулись, огонь противника и выполнение команды вспоминали. И тут же ребятишки под Анны Ивановны ласковым присмотром свои игры затевали, и если слышалось “Пиф-паф”, вставал тут старый генерал и говорил:
— Ребятки, не надо повторять войну. Хочу, чтобы вы ее не знали и чтоб никто из вас от пуль не погибал.
Но есть беда и кроме пули...
Пришел тогда из скверика Андрюша, и вскоре слег, занемог. Температура вдруг вскочила, и озноб бьет его.
— И где мог мальчик простудиться? Придется доктора позвать.
Из Поликлиники Литфонда обычно к детям вызывали Нину Васильевну, чуткого врача.
Званцев встретил ее словами:
— У нас Андрюша что-то заболел, должно быть простыл. Быть может грипп?
— Сейчас проверим, — пообещала Нина Васильевна, и прошла через проходную в комнату Таниной мамы и ее мужа Сергея Павловича, обожавших мальчика. Андрюша лежал на кровати. Нина Васильевна присела на ее краешек:
— Ты мне скажи, какие это у тебя рыбки в аквариуме?
Андрюша улыбнулся и тихо-тихо ответил:
— Мои рыбки...
— Ляг на спину, родной. Теперь я просуну руку тебе под затылочек. На хвостиках у рыбок вуальки, как у важных дам. Это так красиво!
— Это хвостики у них такие. Вуалехвостки.
— Я детям расскажу, какие рыбки у тебя. Ну, поправляйся, милый. Я маму научу, как сделать так, чтоб ты скорей гулять пошел.
— И папу, — попросил мальчик.
— Конечно же, и папу тоже, — пообещала врач, и прошла в соседнюю комнату, за ширму, где ее ждали обеспокоенные родители.
Они не хотели мешать доктору в общении с пациентом, но чутьем и по выражению лица врача, предчувствовали недоброе...
— Увы, друзья мои, не грипп, боюсь, что дошла до нашего Андрюши эпидемия полиомиелита... Грозит бедняжке паралич... или летальный исход. В Америке получили вакцину против этой страшной болезни, но они вместо вакцины грозят нам атомной бомбой.
— Но что нам делать, Нина Васильевна?
— Дай Бог, чтоб я ошиблась. И это все пока, что я могу сказать. Я завтра снова к вам приду.
Званцев, едва владея собой, проводил до дверей Нину Васильевну, и позвонил в квартиру Фельдмана, рассказал все Вале. Она тотчас же примчалась, чтоб поддержать друзей. Но как медик, была бессильна.
— Могу одно сказать, что Нина Васильевна распознала полиомиелит, когда симптомы не ясны. Недаром она говорит о возможной своей ошибке. Хотелось бы надеяться на это...
Но надежда оказалась напрасной.
30-го апреля мальчику стало хуже, а первого мая он стал задыхаться. Надо было во что бы то ни стало достать как можно скорее кислородные подушки.
Званцев побежал на Площадь революции, выходившую на Красную площадь, где прошел парад, и шла теперь первомайская демонстрация трудящихся.
У Музея Ленина стояла легковая машина.
Званцев бросился к ней.
На заднем сидении скучала нарядная дама.
— Умоляю вас, вы женщина, чуткая, поймете. У меня умирает сынишка, нужны кислородные подушки. Позвольте воспользоваться вашей машиной. Это здесь недалеко, — сбивчиво говорил Званцев.
— Это машина генерала... — важно заявила дама, назвав фамилию. — Он сейчас на трибуне в числе почетных гостей. И в любую минуту может вернуться. Его машина не может уехать без него. Это надо понимать.
Званцев покраснел от стыда за генеральшу. Он не стал пререкаться с ней и побежал через площадь к Метрополю, где увидел автомашину. Шофер ее откликнулся на исступленную просьбу Званцева и доехал с ним до аптеки №1 на улице 25 Октября, где он приобрел несколько кислородных подушек.
Обратно на Пушкинскую ехали по Кузнецкому мосту и регулировщик, сидя в “стакане”, перекрыл красным светофором путь. Званцев высунулся из опущенного окна и показал милиционеру кислородную подушку. Тот понял и махнул рукой, чтоб проезжали.
Мужичок-шофер близко к сердцу принял горе Званцева.
— Ты отнеси подушки-то, а я подожду. Может еще что привезти надобно.
— Спасибо, друг! Я мигом.
“Да, дама в машине была на генеральском уровне, а этот – на солдатском”, — подумал Званцев.
Около Андрюши суетились мама, бабушка и Валюша Фельдман. Кислородные подушки были ко времени. Но и кислород не помогал.
— Надо везти мальчика в Русаковскую больницу. Они получили аппарат для искусственного дыхания. Сашенька, ты отпустил машину?
— Нет. Шофер сам вызвался подождать.
— Тогда бери Андрюшу на руки и спускайся вниз, — распоряжалась Валя. — Мы с Таней поедем вместе с тобой. Я устрою, чтобы Андрюшу приняли.
Званцев снес сына в ожидавшую машину. Таня и Валя, сев на заднее сидение, положили мальчика себе на колени.
— Русаковская больница. Это за Сокольниками, — объяснила Валя.
Шофер осторожно вел машину. Андрюша дышал только через кислородную маску. В больнице его сразу приняли и повезли на каталке в процедурную. Званцев и Валя шли рядом.
Дежурная женщина-врач и процедурная сестра встретили их смущенно.
— Мы только что получили и еще не опробовали этот аппарат, — указали они на устройство, похожее на египетский саркофаг или футляр контрабаса.
— Давайте, испробуем его на мне, — предложил Званцев. — А потам положим в него Андрюшу.
— А ты не боишься, Сашенька? Живым в гроб ложится? — спросила Валя.
— Ну, что ты, Валя. Это ведь для Андрюши нужно. Я для него и в могилу бы лег.
— Там от тебя мало пользы было бы. А сюда залезай. Вот так. Теперь, давай, я на тебе корсет затяну, который сжимать и отпускать твою грудную клетку будет. Все, Сашенька, вылезай. Аппарат больше не понадобится.
— Как так? Как же Андрюша?
— Ему-то уже и не нужно искусственное дыхание, — сказала Валя и заплакала.
Званцев понял все и похолодел. Слезы потекли по его окаменевшему лицу. Он выбрался из аппарата и подошел к кушетке, где лежал еще теплый его любимый сын. У изголовья сидела Таня и молча рыдала. Плечи ее вздрагивали.
Это был самый страшный удар, который испытал Саша Званцев за свои неполные пятьдесят лет жизни.
Обращение ленинградского кинорежиссера Клушанцева поставить по их совместному сценарию научно-фантастическую картину в киностудии “Леннаучфильм” привело Званцева в Ленинград, и он поселился в “Европейской гостинице”. В старинный номер постучали. Званцев ждал кинорежиссера Клушанцева для работы над сценарием, но в дверях стоял статный молодой человек в форме курсанта Высшего военно-морского училища инженеров оружия.
— Здравствуй, папа. Я пришел к тебе.
— Более радостного сюрприза и придумать для меня нельзя. Как же ты решился?
— Да вот вырос и поставил себя на твое место.
— И что же? Осудил?
— Понял, что сам поступил бы точно так же.
— Хочешь сказать, что дурные примеры заразительны?
— Как раз этого я и не скажу, раз к тебе пришел. Я хочу разделить твое горе потери сына. Убедить тебя, что другой сын с тобой.
— Спасибо, Олешек. Я храню твои снимки Андрюши. И благодарен, что ты приходил к нам за ширму и считал Андрюшу своим братиком.
— Я был в Ленинграде в те горькие дни. У нас с Аленушкой нет никаких оснований отказываться от отца.
— Тогда давай дружить. Рассказывай все о себе.
— Буду военным моряком, инженером, как и ты. Ты не думай, что я осуждаю тебя за уход в литературу. Напротив, я горжусь тобой. И твои книги знаю наизусть.
— Надо ли говорить, как это меня радует. А как ты? С кем дружишь?
— Для меня товарищи дороже всего. Крепкие узы, взаимопомощь, взаимовыручка. Стоять друг за друга.
— Вот это молодец! А как девушки?
— Не без этого. Опять через тебя. Уверяет тут одна, будто я твое лучшее художественное произведение. Загибает. И романов твоих, может быть, не читала, а так... для красного словца...
— Я в твои годы уже отцом был. Примером тебе быть не хочу.
— Ты свою жизнь не только этим отметил. Есть, чему подражать.
— Живи своим умом, никому не подражая. Чувство товарищества, о котором сказал, свято храни.
— А у меня иначе не получится.
— Мне радостно увидеть тебя таким. Как проходит твоя учеба, вернее сказать, по военному говоря, служба?
— Очень интересно. Я специализируюсь по противовоздушной обороне.
— Что? Самонаводящиеся снаряды?
— Есть у нас такой комплекс.
— О большем не спрашиваю. Твоя старшая сестра Нина за первую атомную бомбу получила Орден Ленина.
— Это здорово! — искренне восхитился Олег.
— И бабушка твоя Магдалина Казимировна тоже награждена Орденом Ленина, за преподавание детям музыки.
— Я думаю, что музыка лучше атомной бомбы, хотя та и нужна для сдерживания зарвавшихся обладателей атомного оружия.
— Музыка лучше, говоришь? А ты ее не забросил после музыкальной школы?
— Нет. Организовал небольшой джаз-оркестр и дирижирую в нем.
— За это хвалю! — и отец обнял сына. — Я закажу, чтоб завтрак на двоих принесли сюда. Или, хочешь, пройдем в ресторан.
— Нет лучше здесь. Ведь надо многое сказать.
— Конечно лучше здесь, — и Званцев сделал по телефону заказ.
И сидя за чашкой кофе, они беседовали так, как будто бы не расставались на несколько лет. И это был один из счастливейших дней жизни Званцева.