На редкость одаренный,
На редкость озорной...
Теплоход “Победа” с туристами, полными впечатлений от Греции и даже от древней Эллады, огибал Аппеннинский полуостров, держа курс на Неаполь.
Званцев в одиночестве стоял на палубе, задумавшись о грядущих впечатлениях: Неаполь, Капри, Везувий, Помпея! Экскурсия в Рим, Кай Юлий Цезарь, Нерон, Сенека, философ-стоик, воспитавший тирана и по его приказу вскрывший себе вены. Восставший Спартак и готовивший восстание Гарибальди, великие ораторы Цицерон и Катон, великие поэты Данте Алигьери и король сонета Петрарки. Неаполитанский король, наполеоновский маршал Марат и английский адмирал Нельсон, упустивший Наполеона. И обаятельная и несчастная леди Гамильтон, пленительный образ которой создан выдающейся английской киноактрисой Вивьен Ли. И еще один, уже литературный образ беззаветного революционера писательницы Войнич – “Овод”. И он неожиданно встретился в туристическом путешествии Званцева.
— О чем задумались, Александр Петрович? — услышал он незнакомый голос и обернулся.
Перед ним стоял турист из чужой группы. Он приметил его из-за завидного роста и осанки во время общих экскурсий в Айя-Софью и в Акрополь.
— Вы меня простите, что я оторвал вас от обдумывания важных вещей, но у меня серьезный повод.
— Чем могу быть полезным? Как ваше имя отчество?
— Сергей Федорович. Я прохожу здесь как работник Метростроя, но у меня особое задание. Там, вы догадываетесь где, мне рекомендовали обратиться к вам за помощью, хотя вы староста и другой группы.
— Что-нибудь произошло на теплоходе?
— Пока нет, но может произойти, если это не предотвратить.
— Так в чем дело? И чем я могу помочь?
— Своим авторитетным влиянием, — и “турист” баскетбольного роста со спортивной или военной выправкой наклонил к Званцеву усатое лицо и заговорил вполголоса. — В нашей группе, среди моих подопечных, есть чистокровный итальянец по происхождению, но родившийся у нас в Баку. Туда в прошлом веке эмигрировали гарибальдийцы после неудачи их восстания против Австрийской империи. Русский царь в пику Австрии дал им приют в Баку.
— Но ваш итальянец в Италии нам полезен.
— Никакой пользы, только вред. Ему за его словечки не один раз по 15 суток надо было дать.
— Что же он у вас дебоширит? Ругается?
— Нет, с интеллигентской выдумкой выражается.
— Вот как?
— Представьте, после посещения Айя-Софьи, он заявил, что мы все разговнелись в бывшем православном храме и теперь безгрешны.
— И вы думаете, что за это у вас в “Метрострое” могут 15 суток дать?
— Он похабно искажает советские песни. Нагло поет:
“Все бутте здоровы, живите богато,
Хоть не позволит вам ваша зарплата”.
— Так может быть он, итальянец, по-русски плохо говорит?
— Прекрасно говорит, только с непристойным акцентом. А вот итальянского не знает. Ничего, кроме музыкальных терминов. Он композитор. Автор нескольких опер. В частности, имеющей отношение к Италии, куда мы плывем, “Овод”.
— Чудесная тема для оперы. Я только что об этом думал. Так в чем же беда ваша?
— Беда в том, что я за него отвечаю, а он объявил нашим туристам, что останется на родине своих предков. Это же международный скандал! Надо во что бы то ни стало отговорить его. И в этом я надеюсь на вас.
— Да кто он такой этот ваш “невозвращенец”?
— Антонио Спадавеккиа. Да вот он идет собственной персоной. Антонио Эммануилович! Присоединяйтесь к нам. Я познакомлю вас с нашим писателем-фантастом Александром Петровичем Званцевым.
— Как же слышал, слышал. Антонио Спадавеккиа, по-русски Антон Старошашкин. Прошу лебить и жаловать. Подводный мост в Америку? Но ездить по нему опасно. И вам скажу, себя страхуя, предпочитаю быть вверху я.
— Однако, вы импровизатор. И с забавным уклоном.
— Профессия такая, музыкальная.
— Мы только что говорили о вашей опере “Овод”.
— Вы слушали или только слыхали?
— К сожалению, только слыхал, но хотел бы услышать.
— В Миланскую оперу мы не попадем, да там “Овод” и не ставят, но, если хотите, то в авторском исполнении можете услышать. В корабельном салоне, пока до Италии не добрались.
— Был бы очень рад. Музыка для меня радость. Я некоторые оперы наизусть знаю.
— Так ты что? Наш брат музыкант?
— Дилетант. Учился у профессора Дубовского.
— Дилетант? Это от слова летать?
— Не вполне. Если летать по верхам.
— По учебнику Дубовского я в консерватории композицию проходил.
— Я тоже.
— Так мы с тобой одного поля ягодицы. И на рояле друг другу споем про красивицу Пердиту.
— Лучше про Овода.
Работник Метростроя незаметно отошел, а новые знакомые отправились в пустую в этот час гостиную с роялем.
И там, играя друг другу свои произведения, они сблизились, заложив основы крепкой мужской дружбы.
Званцев тихо напел свою балладу “Рыбачка” и сыграл победный гимн, заканчивающий его фортепьянный концерт. Антонио, сам себе аккомпанируя, спел сипловатым голосом трагическую арию кардинала, отдающего на смерть сына, прозванного Оводом за “укусы” в печати австрийских угнетателей и подготовку восстания против них.
— А ты знаешь, Саша, кто нас с тобой познакомил? — спросил Антонио, закрывая крышку рояля.
— Высокий дядя.
— Агент КГБ под маской работника Метростроя. Он нас пасет в порядке “правительственного доверия”. Я его распечатал, как невинную девицу. Ты знаешь как?
— Любопытно.
— Всем наболтал, что останусь в Италии. Пусть повертится, как уж на сковородке. Безобразие! За рубежом слежку за нами устраивать!
— Да, доверием мало кто пользуется.
— Вот я и устрою им оперный спектакль на свежем воздухе под итальянским небом. Только ты меня не выдавай. Обещаешь? А я тебе твою балладу о “Рыбачке” оркеструю так, что весь оркестр рыбой пропахнет, а певица Сиреной запоет.
— Будь спокоен, не выдам, — пообещал Званцев доверившемуся ему озорнику.
Теплоход прибыл в Неаполь.
Туристы сошли на берег и оказались в отгороженном от города порту.
Званцев со своим постоянным спутником поэтом Лифшицем направились к выходу.
— Везувий меня еще на корабле поразил, — говорил поэт. — Он представляется мне неким космических размеров верблюдом, выставившем из-за горизонта двугорбую спину.
— Ничего себе верблюд, — усмехнулся Званцев. — Выплюнул однажды столько пепла, что засыпал прекрасную соперницу Рима Помпею.
— Неаполь возник позже. Отсюда и его название Новый город.
— А ведь его можно перевести как Новгород!
Их догнал Спадавеккиа:
— Позвольте с вами совокупиться.
— Вы имеете в виду присоединиться? — спросил Лифшиц.
— Ну да! Совокупно город осмотреть. А вы что подумали? Не грешен. Я больше насчет дамского полу.
— Давай, Тоня, давай. Нам приятнее вступать в Италию вместе с итальянцем, — отозвался Званцев.
— Итальянцем?? — удивился Лифшиц.
— Чистых гарибальдийских кровей. Гожусь в племенные производители. Вот останусь здесь и посвящу себя этому приятному делу.
— Вы шутите?
— Тоня не просто шутник, он – озорник,— вмешался Званцев.
Дорогу им преградила высокая фигура “работника Метростроя.”
— В город? — встревожено спросил он. — Не боитесь заблудиться? Лучше со мной, у меня карта Неаполя.
— А зачем нам карта? Я Неаполь, как клавиатуру рояля знаю. Генная память. Подарок задницы предков.
— Я надеюсь на товарища Званцева, — многозначительно произнес метростроевец, и отстал.
Улицы Неаполя оказались узкими с тесно, вплотную стоящими каменными домами с непременными балконами.
— Падают нравы аллегро виваче, — заметил Спадавеккиа. — В былые времена под этими балконами отважные кабальеро со шпагами на боку и гитарами в руках пели серенады прекрасным сеньоритам.
— Умоляя “сквозь чугунные перила ножку чудную продеть”, — стихотворной цитатой подхватил музыканта поэт.
— Ныне толстозопые крикливые синьоры спорят друг с другом через улицу, чье белье лучше выстирано.
— А оно развешано на веревках, протянутых между противоположными балконами, — продолжил поэт.
— Будто испуганные горожане вывесили как можно больше белых флагов в знак капитуляции перед варварами с корабля “Победа” – пошутил Званцев.
— Нет, верхоблядство недопустимо к революционному гнезду Гарибальди. Чистоплотность не распутство. Дед мне рассказывал откуда надо смотреть, чтобы увидеть Неаполь, как жемчужину итальянского ожерелья. Кроме этого банно-прачечного и простидудочного районов есть и такое “обзорное” место, — вступился за город потомок гарибальдийцев.
И он провел своих спутников не к магазинам и лавчонкам с изобилием товаров проклятого капитализма, куда устремлялись многие туристы, а на вершину холма, где над городскими строениями высились особняки богачей. С площадки перед ними открывался изумительный вид на город у Неаполитанского залива, похожего на упавшую на землю часть синего южного неба. В дальней дымке виднелся остров Капри.
— Там была резиденция римских императоров, — указал на него Спадавеккиа. — А теперь будет моя.
— Ох, и трепач ты, Тоня.
— Вы меня туда завезете, вы меня там и оставите.
— Ну и ерник же ты, Тонька! Не завезем мы тебя туда, если не остепенишься.
— Не виноват твой Тонько, что знает язык твой тонко. Это само собой получается, — с улыбкой парировал Званцева Антонио.
Из Неаполя туристы автобусами проехали в Помпею.
Шли по мертвым, когда-то шумным улицам с остатками былых домов без крыш, куда можно было свободно войти через проемы прежних дверей.
Спадавеккиа, взявший на себя роль гида, рассказывал своим спутникам Званцеву и Лифшицу:
— Город засыпало в семьдесят девятом году от Рождества Христова. Ему было, судя по остаткам крепостных стен, по меньшей мере, лет четыреста, и он соперничал по значению в Римской империи с самим Римом.
В бывших домах на каменных лежанках туристы увидели гипсовые статуи людей.
— Раскаленный пепел засыпал прохожих на улицах, — объяснял Антонио. — От жары трупы испарялись, оставляя истинную человеческую сущность – пустоту, точно отражающую, если не облик, то форму засыпанного тела. Эти пустоты после раскопок 1748-го года догадались залить гипсом и получили гипсовые копии погибших жителей Помпеи.
— Жутко смотреть на эти гипсовые слепки с когда-то живших у подножия вулкана людей. Даже выражение ужаса застыло на их лицах! — сказал поэт.
— Да, это совсем другое, чем античные статуи из мрамора, хотя они тоже воспроизводят тысячелетия назад живших людей. Должно быть, сказывается волшебная сила искусства, служившего прекрасному, — произнес Званцев.
— А меня занимает, что люди тогда были такими же блудунами, как мы все. Посмотрите на стенную мозаику. Куда мы забрели. Ведь это же фаллос, мужское начало, которому в древности открыто поклонялись. Мы с вами в храме любви или лебли. Я забыл как они его называли. Что-то вроде какого-то зория или попросту говоря, бардак. Доказательство того, что простидудки — самая древняя и самая уважаемая профессия.
— Что древняя, согласен, но почему уважаемая? — спросил Званцев.
— А это что? — указал Антонио на мозаичные стены, сохранившие творения былых мастеров. — Если лучшие художники воспроизводят, считающиеся непристойными, но желанные мужикам, сцены совокупления, разве это не дань уважения к сладкому промыслу жриц фаллоса?
Однако не это увлечение Антонио произвело впечатление на Званцева и Лифшица. Больше всего их поразила колея в каменной мостовой улиц.
— Это сколько же лет понадобилось тарахтеть здесь колесницам, чтобы выбить такую колею? — воскликнул поэт.
— Пожалуй, это свидетельство древности не подозревавшего о своей судьбе города не уступит современному исследованию радиоактивного углерода, — заключил Званцев.
— Ну, братцы-фаллосоносцы, здесь у меня музыкальная пауза, — отозвался неуемный ерник.
Следующая автомобильная экскурсия была в Рим.
Троица в том же составе уселась на заднее сидение открытого автомобиля, и туристы с “Победы” могли наслаждаться не только пейзажами южной Италии, но и ее воздухом.
Но это имело и свою оборотную сторону. Слева от шоссе тянулись апельсиновые рощи, и там шел сбор апельсинов.
— Вот они где сеньориты, достойные ночных серенад! — темпераментно воскликнул Антонио. — Сюда надо ссылать голубых педиков для излечения.
Прелестные, божественно сложенные итальянки несли наполненные корзины куда-то по шоссе. Антонио, посылая им воздушный поцелуй, что-то крикнул им по-итальянски, вызвав взрыв хохота и град направленных в Антонио и его спутников апельсинов.
Оказывается, наш итальянец знал, кроме музыкальных терминов, и несколько фраз для общения с прекрасным полом. Неизвестно, что он вызвал: взрыв кокетства или озорства. Сладкие снаряды никому не причинили вреда, а убедили, что апельсины, только что сорванные с дерева, вкуснее привозных.
Его познания спутника в языке своих предков все же пригодились туристам, крайне заинтересованным одной эффектной особой, которая выделялась среди толпящихся у выхода из порта итальянцев, делая советским туристам многозначительные знаки.
— Не иначе как она хочет нас к себе завлечь, — решил поэт.
Антонио что-то крикнул ей, она обрадовано затараторила.
— Должен разочаровать вас, друзья. Эта римская красивица вовсе не зазывает нас к себе, а, как член Итальянской коммунистической партии передает советским туристам привет здешней партийной организации.
И, когда туристы рассаживались по машинам, чтобы ехать в Помпею, итальянка, протиснувшись сквозь толпу любопытных, передала Тоне, заговорившему с ней, символический букет цветов для всех.
Дальнейший путь до Рима прошел без приключений, и туристы въехали в легендарный город, где руины былого великолепия Римской империи соседствовали с европейскими многоэтажными домами и автомобильными улицами, знавшими античные колесницы.
Знакомиться с городом можно только пешком, а не из окошка автомобиля. И наши туристы, разбившись на мелкие группы, отправились в ознакомительную прогулку по Вечному городу.
Наших героев мало интересовали богатые европейские витрины, притягивающие к себе других туристов. Их привлекали примечательные места Рима и облик прохожих. В гордо идущих синьорах и синьоринах они пытались угадать повелевающих патрициев и величественных матрон. Но встречались больше с суетливыми, жестикулирующими носатыми мужчинами и озабоченными, усталыми женщинами, тщательно модно одетыми и причесанными.
Но древний Рим существовал в соседстве нового и древнего. Так рядом с фешенебельным магазином ютились мраморные колонны Римского форума, где могущественные сенаторы решали судьбы империи.
Глядя на остатки сохранившихся колонн разной высоты, Званцев, пытался представить себе всесильных сенаторов в тогах, приветствующих императора выбрасыванием правой руки вперед, что заимствовано было нацистами.
— Здесь произносили речи Цицерон, к которым нельзя было добавить ни одного слова, и Кай Юлий Цезарь, из лаконичных высказываний которого ни слова нельзя было убрать. Он умел делать одновременно три дела. Работать над рукописью, выслушивать донесения раба и диктовать повеления секретарю.
— Здесь его, победителя, триумфатора, на древнеримском языке “императора”, провозгласили повелителем, после чего слово “император” стало означать – повелитель, завоеватель, а завоеванные страны стали именоваться империями, — сказал Лифшиц.
— А я вижу пресыщенных сенаторов, скупердяев, торгующихся с поставленными ими императорами о расходах на военные походы.—добавил Антонио.
Огромное впечатление произвел на наших туристов Колизей. Громадное по тем временам сооружение, служило удовлетворению низменных потребностей толпы в щекочущих нервы зрелищах.
Каменные ступени трибун вмещающих зрителей, окружали провал, похожий на кратер, там виднелись. разделенные каменными перегородками помещения. Прежде они находились под исчезнувшим ныне перекрытием, служившим ареной.
— Подумать только, — сказал поэт. — В этих закутках под ареной содержались гладиаторы, которым предстояло убивать друг друга на потеху жаждущим крови зрителям.
— Или томились в последние свои дни первые христиане, схваченные за отступничество от древнеримских богов, — продолжил Званцев. — А их римляне заимствовали у порабощенной Греции. И превратился Зевс в Юпитера, Афродита – в Венеру, Геракл – в Геркулеса. Отступников от богов христиан предназначали, опять же для утоления жажды кровавых зрелищ толпы, на растерзания голодными хищниками. Некормленых зверей выпускали из клеток на арену, чтобы те насытились живыми людьми, — и Званцев, невольно передернув плечами. — И глядя на эти трибуны, — продолжал он, — не могу не вспомнить картину Риберы, которую видел в спасенной нашими войсками Дрезденской галерее. На полотне изображена прекрасная молодая женщина. Она обнажена, но прикрыта волной своих чудных волос. Это святая Иннесса, одна из первых христианок, схваченная римлянами и брошенная в одну вот в такую клетку. На следующий день она должна была предстать обнаженной перед десятками тысяч похотливых глаз. А потом выпущенные голодные хищники растерзают ее. Она не страшилась смерти, но не могла вынести мысли, что ее нагую, облизываясь, станут ощупывать взглядами сластолюбцы. И вознесла она горячую мольбу к Богу, за веру, в которого должна была погибнуть. Но не о чудесном спасении просила, а о защите ее девичьей стыдливости. И молитва эта была услышана. За одну ночь у нее выросла такая копна густых чудесных волос, что когда с нее срывали одежды, выгоняя на арену навстречу разъяренным львам, она бесстрашно появилась перед римлянами, закутанная в волшебные волосы, как в плащ.
— Я бы сказал, что с трибун на нее смотрели звери, если бы не боялся обидеть зверей. Они могут растерзать свою жертву, но не наслаждаться ее страданиями, — возмущенно произнес поэт.
И тут с неожиданной страстностью вмешался Антонио Спадавеккиа:
— Нельзя, смотря на Колизей, думать, что это и есть древний Рим. Да, язычники-римляне бросали первых христиан на глазах у римских подонков на растерзание львам. Но нельзя забывать, что Римская империя, первая в Европе, приняла христианство. И оставила всем народам мира наследие своей культуры – латинскую письменность и латинский язык. И будучи мертвым, на котором никто не говорит, он остался до наших дней в медицине, в музыке, не так давно был международным в науке, а латинский алфавит принят во всех западных странах.
— Ты прав, Антонио, — сказал Званцев. — Древнеримская культура лежит в основе западной цивилизации, начиная с западных языков, производных от латинского, кончая глубоко человечным и гуманным учением христианства, к сожалению, не принятом людьми в своей сущности, а взятое скорее лишь по форме, прикрывая такие античеловеческие и антихристианские проявления, как испанская инквизиция или охота на ведьм. Сотни тысяч ни в чем не повинных женщин сжигались на кострах, разделяя участь Яна Гуса и Джордано Бруно.
— Нам и предстоит осмотреть католический оплот христианства, резиденцию Римских Пап, Ватикан. Там собраны чудесные творения Микеланжело, Рафаэля и других гениальных художников, — сказал поэт.
Перед Ватиканом, отделенном от Рима рекой Тибром на площади святого Петра, месте массовых молебствий стоял колоссальный собор св. Петра, привлекший к себе туристов.
— Обратите внимание, — показал спутникам на пол собора Званцев, — здесь отмечены размеры величайших храмов Европы. Вот Кельнский собор, вот наш Исаакиевский, строившийся 40 лет в Петербурге, все они поместились бы в этом огромном центральном притворе храма.
— Католическая церковь своим великолепием храмов и обрядов подавляла верующих, внушала им могущество Всевышнего, — сказал поэт.
— И немалое значение имела музыка. Созданный для нее орган, передающий музыку небесных сфер, —добавил композитор.
Полюбовавшись балконом, с которого Папа обращался на площади к молящимся, наши туристы перешли мост через Тибр и оказались перед воротами окруженного крепостной стеной Ватикана. У входа стояли стражи в двухцветной форме. Правая сторона с рукавом и брючиной была одного цвета, левая – другого. Выглядело это вполне опереточно, но отражало, вековые традиции средневековья.
Такие же традиции ощущались и в великолепных залах Ватикана, украшенных творениями великих мастеров.
— Нет худа без добра. Глушили попы верующих великолепием и породили таких художников, как Микеланжело, Тициан, Рафаэль. Или титана музыки, скромного органиста, Великого Иогана Себастьяна Баха, кто заложил основы музыки будущих столетий, —восторженно вступил Антонио Спадавеккиа.— Его музыкальная династия насчитывает 200 композиторов Бахов. И выхолит, что католическая церковь, о том не помышляя, все же помогла расцвету искусств. Классические произведения живописи, музыки, хоровой и органной появились по поповским заказам, — подвел итог посещению Ватикана Антонио.
— Да, здесь был центр католической монархии, европейские короли и императоры подчинялись Римскому Папе, который, спустя тысячелетия возродил иерархию былой Римской империи, — добавил Званцев.
Обратно из Рима в Неаполь ехали по Аппиевой дороге.
— Эта дорога древнее вечного Рима,— сказал Званцев.
— Почему вы так думаете?— спросил поэт.
— Мы проезжаем мимо остатков особняков этрусских вельмож.
— Этруски! Загадочный народ. Предшественники римлян на Аппенинском полуострове, — задумчиво произнес Лифшиц.
— Чего мудрить да мудить. В самом названии ответ. Этруски – это русские, — решил Антонио. — Ушли отсюда на восток. На простор степей, где гуляй да пей.
— Не знаю, — отозвался Заванцев. — Не так давно ко мне зашел пожилой человек, уверенный, что сделал важное открытие. Он показал мне этрусские надписи и свое толкование их, исходя из старинных русских и славянских слов. Однако, его гипотеза внушает большие сомнения. Этруски, населяли современную Тоскану. Они были покорены римлянами в V веке до нашей эры, имели развитую цивилизацию, оказавшую большое влияние на римскую. Возможно, даже латинский алфавит заимствован у этрусков. А русские и другие славянские племена, скорее, пришли с востока, из Сибири, где находят останки их предков с европейскими, а не с монголоидными чертами лица.
— Тогда эта древняя дорога должна внушить нам иные чувства, — сказал поэт. — Ведь вдоль нее были поставлены тысячи столбов с перекладинами и на них – распятые пленные гладиаторы, соратники Спартака.
— Жутко представить себе такой частокол мучений, тянущийся на километры вдоль дороги, — с горечью произнес Званцев.
— Я напишу музыку к эпитафии об этом, если кто-нибудь сочинит такие стихи, — сказал Спадавеккиа.
— Я напишу вам их, — заверил поэт Лифшиц.
— Я тоже попробую, — вызвался и Званцев.
Долгое время все трое молчали под впечатлением созданной воображением картины с частоколом распятий.
Оживились, лишь проезжая Соренто. Шофер затормозил около ничем не примечательного дома. Гид с другой туристкой машины передал, что в этом доме жил Максим Горький, но владелец этого дома воспротивился установке на его доме памятной доски о его прежнем знаменитом жильце, который был для него лишь арендатором.
И снова Неаполь, возвращение на теплоход и ночевка в своих каютах.