Дверей там издавна не запирают.
И воровства совсем не знают.
Великое княжество Финляндское получило из рук Ленина независимость в 1918 году впервые за свою историю подчинения то Швеции, то России. Страна трудолюбия, твердых традиций и основ высокой нравственности стала эталоном европейского благополучия.
Теплоход “Победа” стоял на рейде в Гельстнфордском порту, а туристы были переправлены на берег в Хельсинки. Такое разночтение в названии столицы происходит от существования двух государственных языков – финского и шведского.
— Столица не блещет историческими достопримечательностями, — заметил Лифшиц. — Похожа на большой губернский город былой России с православным собором на главной площади.
— Финская достопримечательность – в народе, — отозвался Званцев. — Здесь не в ходу дверные замки и в памяти людей сохранился старинный обычай отрубать за кражу левую руку, а за повторное воровство и вторую руку. Это жестокое наказание оказалось действеннее тюремного заключения и обходилось общине дешевле. Не требовались тюрьмы, их охрана и питание арестантов. Но вместе с цивилизацией пришло и сопутствующее ей зло – организованная преступность. Однако возникшие в былых суровых нравах традиции сохранили здоровую крепкую нацию.
Знакомство с финскими обычаями началось с обеда, заказанного туристам в ресторане.
Он был сервирован, как на былом пиру, на большом, длиной во весь зал столе. А напротив, на таком же огромном, был накрыт “шведский стол”. Он поражал обилием овощных блюд и разнообразных закусок. К нему полагалось подходить и стоя выбирать все, что по вкусу, закусить “а ля фурше”, не садясь. И после этого занять свое место за столом, где у каждого прибора стоял стакан чудесного парного молока. Без него финны не обедают.
Званцеву это так пришлось по душе, что он постарался перенести этот обычай к себе домой, и всю жизнь без стакана молока не обедал.
А шведский стол был уставлен капустными, морковными и помидорными блюдами и непременным луком, свежим или маринованным, черной и красной икрой, нежными горячими булочками, манящей селедкой, балыком со слезой и таящими во рту семгой, севрюгой и осетриной. Часть стола занимали сыры всех сортов: от швейцарского и голландского до остро пахнущего рокфора.
Это зрелище продуктового изобилия ошеломило туристов, которые помнили сравнительно недавнее военное время с продуктовыми карточками разных категорий – рабочих, служащих, детских.
Такое изобилие напоминало витрины богатых магазинов капиталистических столиц. Глядя на них, все хочется купить, но денег у туристов нет.
— А здесь все “На халяву”, бесплатно! Ешь не хочу! — сказал Антонио, подходя к шведскому столу.
И кое-кто из туристов не смог удержаться от искушения. И собирал с выставленных блюд все, что только мог, помня, что платить ничего не надо и, если не съесть, то пропадет...
В числе этих едоков выделялась высокая фигура “работника Метростроя”, который поглощал капиталистические яства, соответственно своему росту. Но он не был одинок, отдавая щедрую дань всему, что было выставлено напоказ и на съедение, чтобы потом, пересиливая себя поглотить за обеденным столом бульон с гренками и бифштекс по-гамбургски.
Конечно, это вызвало удивление у финнов. Но, к счастью, лишь у обслуживающего ресторан персонала, достаточно вышколенного и боявшегося потерять работу, чтобы поделиться с кем-либо своим удивлением.
Среди ценителей диковинного в ту пору для советских людей изобилия были и просто гурманы, которые критически относились к предложенному угощению, считая, что оно все-таки слишком знакомо и не хватает в нем кушаний французской, итальянской даже китайской кухни.
По-своему критически отнесся к шведскому столу и Антонио Спадавеккиа.
Он сетовал за чашкой послеобеденного кофе на нарушение международных норм:
— Есть селедка, а нет водки! Куда это ягодица!
— Не забывай, Тоня, что в этой стране – сухой закон, — урезонивал его Званцев.
— Знаю я какой это закон, — отвечал Антонио. — Любители спиртного в Ленинград ездят раз-говнеть-ся там до положения риз. В Выборге им льготные пограничные правила создали.
— В Америке тоже был сухой закон, — заметил Лифшиц. — Так там бутылочки для спиртного сделали специально для внутреннего кармана пиджака. И беззаконных пьянчуг больше было, чем до введения закона и посоле его отмены.
— Запретный плод сладок, — заключил Званцев.
Сергей Федорович из Метростроя, уже не волнуясь, что Спадавеккиа сбежит в Финляндии, все же не знал покоя и не давал его Званцеву. Улучив после обеда момент, он, с трудом из-за перегрузки “на халяву” желудка, склонясь к его уху, вполголоса говорил:
— Я должен предупредить вас, Александр Петрович, что туристка вашей группы Софья Исаковна приглашена в гости сыграть в шахматы к еврею-миллионеру, выходцу из России. Надо проследить когда и с чем она вернется.
— Вы меня с кем-то спутали, Сергей Федорович. Я слежкой за своими товарищами не занимаюсь.
— Я вам сообщил, чтобы вы знали. Рыбак рыбака видит издалека.
— Общение с людьми за рубежом – лучший способ знакомства туриста со страной.
Званцев вспомнил об этом разговоре, когда встретил Софью Исаковну в Москве во время матча на первенство мира по шахматам между Ботвинником и Петросяном. Она увидела его среди зрителей и, когда Саша вышел в фойе зала имени Чайковского, подошла к нему:
— Вы не представляете, Александр Петрович, сколько неприятностей я имела здесь в Москве из-за того, что сыграла в Хельсинки пару партий в шахматы с финном на его квартире. Из-за грязной сплетни, будто я переспала с ним, мне даже пришлось остаться без работы.
— Зато Сергей Федорович, наверное, получил поощрение по работе.
— Я так и думала, что это он. Меня Антонио Эммануилович предупреждал.
Другая туристка подошла к Званцеву еще в Хельсинки.
— Александр Петрович, вы помните меня? Мы с вами получили на корабле первый приз за краковяк на конкурсе танцев. Благодаря вам. Это вы так лихо сплясали. Как истый шляхтич!
— У меня дед поляк, гусарский полковник. Должно быть, он проснулся во мне на миг, вдохновленный такой партнершей, как вы, Тамара Константиновна.
— Ну вот, как хорошо! Вы даже имя мое запомнили.
— Не запомнил, а не забыл.
— У меня к вам огромная просьба. Здешний архитектор узнал, что по моему проекту сооружен в Китае, в порте Дальнем памятник русским войнам, павшим в русско-японской войне. И он приглашает меня обсудить с ним замысел памятника Независимости Финляндии, который мог бы быть нашим общим. Во Франции встречи назначают в ресторанах. Здесь это не принято и, как и у нас в России, приглашают к себе домой. А я одна идти боюсь. Пойдемте со мной. Очень прошу.
— Спасибо за приглашение. Буду рад содействовать вашему творческому содружеству с финским зодчим.
И Званцев отправился с Янковской по оставленному ей адресу.
Первое, с чем они столкнулись, была наглухо запертая дверь подъезда с пультом домофона. Для Тамары это было новинкой. Но Званцев в бытность свою в Америке на Всемирной выставке, встречался с таким устройством, и спросил у спутницы в какой квартире живет пригласивший ее финн.
— Он только назвал номер дома.
— Значит, он один занимает его весь, — решил Званцев и нажал кнопку вызова.
— Это русский туристка, архитектор? — по-русски отозвался голос в репродукторе.
— Да это я, Тамара Янковская с русским писателем Званцевым. Вы меня приглашали.
— Прошу вас, наши русский друзья.
На пульте замигала лампочка.
Дверь подалась, и гости вошли в вестибюль.
Зажегшийся на покрытой ковром лестнице свет приглашал их подняться на второй этаж. Хозяин спускался им навстречу с улыбкой на чуть скуластыми лице со вздернутым носом. Одного роста со Званцевым, такой же коренастый, как он.
— Очень рад вашему приходу, Тамара, и такому сюрприз для меня, как писатель Званцев. Я недавно читал в Петрозаводском журнале на финском языке его повесть “Планета бурь” и аплодирую автору.
— Спасибо. Я рад услышать это в вашей прекрасной Суоми.
— Вы даже знаете, как она называется по-фински. Это приятно. Прошу проходить в гостиную. Извините, что камин не настоящий, а электрический. С ним меньше хлопотать. Моя жена устроит в столовой на маленький прием. Прошу пока опускайтесь в эти кресла.
— Не беспокойтесь, ради Бога, — просила Тамара. — Нас угостили таким шведским столом, что мы насытились на неделю вперед. Лучше расскажите про мой памятник в Дальнем. Вы были в Китае...
— О да, моя прекрасная леди. Я видел ваш памятник в самый горький минута. Культурная революция! Это страшная. Хунвейбины уничтожили ваш прекрасный памятник у меня на глазах, и я в возмущении давал себе клятва отыскать автора погибающего творения. Мне удалось узнать его имя. То, что оно принадлежит женщина взволновало меня, и я решил отыскать ее через Союз архитекторов в Москве и предложить ей сотрудничать со мной в конкурс на памятник Независимости Финляндии, Суоми, как сказал ваш спутник. В Москве, по дороге, домой я узнал ваш адрес и то, что вы путешествуете около Европа на корабль “Победа”. И что он зайдет в Хельсинки. Это так обрадовало меня, что я обнимал ваш супруг, Тамара. И ожидал вас, как солнце полярной ночью. Помогите мне выполнить свой клятва и соглашайтесь сотрудничать со мной. Я готов приехать к вам в Москву. Вы – архитектор. Я – скульптор. Мы вместе создадим проект монумента и предложим его на конкурс. Я верю, что, если вы делайте со мной, как памятник в Дальнем, то вместо Дальнего ваше творение будет стоять в Суоми. Я покажу вам фото моих скульптур.
— Вы ошеломили меня, финский ваятель. Я никак не ожидала такого предложения и боюсь, что не оправдаю ваших надежд. Ведь только возмущение действиями хулиганов-фанатиков заставило вас дать неосторожную клятву. И я быстро разочарую вас.
— О нет! Очарование уже есть. И я даю новый клятва. Делать ваша скульптура. Вы – прекрасная натура.
— Ну что вы, право! — смутилась Тамара.
Вошла хозяйка и с милой улыбкой пригласила к столу.
В столовой, украшенной скульптурами птиц и животных, вероятно, работы хозяина, гостей ждали крохотные чашечки ароматного черного кофе и таящее во рту печенье.
— Вы знаете, Александр, вы позволите вас так называть? — обратился хозяин к Званцеву. — После вашей повесть я заболел скульптурой, какую нашли на Венере ваши герои. Я должен был делать ее и я сделал. Она походить на моя жена, я еще не знал Тамара.
— Разве я похожа на Эоэллу?
— И вы тоже читали “Планету бурь”? — не удержался от возгласа Званцев.
— Не только ее, — лукаво ответила Тамара.
Когда гости прощались с гостеприимным хозяином, она взволнованно говорила:
— Обещаю вам, мой будущий соавтор, что обдумаю ваше лестное предложение. Непременно напишу вам, какие у меня появятся идеи. И вы решите, заслуживают ли они продолжения работы.
— Я счастлив и обогащен этой встреча, — расшаркивался финн.
На следующий день туристы посетили аттракцион “американские горки”. Званцев был знаком с ними еще в Америке, где они назывались ”русскими горками”.
В Советском Союзе тогда не было такого развлечения, и любители захватывающих дух аттракционов могли лишь спрыгнуть с привязанным парашютом с вышки в парке культуры и отдыха имени Горького в Москве.
Тяга людей к острым ощущениям всегда интересовала Званцева. Его занимала реакция зрителей на фильме ужасов, хотя эти ужасы заведомо были лишь кинематографическими, но зрители охотно забывали это, принимая происходящее на экране всерьез, и невольно как угрозу себе. И жуткие чудовища, ожившие скелеты и привидения, якобы и впрямь живущие в старинных замках не переставали волновать посетителей кинотеатров. А постановщика именовали “королем ужасов”, ставя в число первых художников кино. Нечто подобное и с жуткими аттракционами. Он помнил подобный аттракцион на Нью-Йоркской выставке. Люди садились в маленький поезд, который въезжал в туннель, и оказывался в полной темноте. И тут начиналась жуткая чертовщина. На сжавшихся от страха пассажиров обрушивались то оглушительные звуковые удары, то с громом прямо перед ними ударяла молния, то возникал скрежещущий скелет, тянущий к ним кости рук, то допотопный динозавр появляется перед ними и раскрывает зубастую пасть, обдавая зловонным дыханием. И когда, наконец, поезд выезжает из туннеля на свет, люди вытирают холодный пот со лба.
Но самое удивительное, что при повторном рейсе люди снова переживают все, как и в первый раз, хотя заведомо знают, что все это не настоящее. Такова уж психологическая сущность человека. И он охотно идет на то, чтобы перенести предсмертные ощущения.
И американские (или Русские) горки припасли их для любителей крепких встрясок.
В Хельсинки такими охотниками оказались советские туристы.
Им предоставлялась возможность прокатиться по ухабистой железной дороге “горок”.
В вагонетки уселись попарно. Борис Ефимов с женой Саввой, Лифшиц с Калашниковой, Званцева попросила сесть с нею Тамара.
— Только я ужасная трусиха и страшусь сильных ощущений, — предупредила она.
Аттракцион и был рассчитан на сильные ощущения. Вагонетка с парой пассажиров взбираясь на гору, откуда спускалась с таким ветерком, что у сидящих людей захватывало дух и женщины, не выдержав, вскрикивали. А вагонетка, взлетев на новую высокую горку, срывалась оттуда, как при аварии.
Тамара визжала не своим голосом, вцепившись в Званцева, сжавшего зубы. Но смертельного удара не последовало, и вагонетка плавно подвезла вкусивших предсмертный страх искателей сильных ощущений к тому месту, где они решились на это.
— Спасибо вам, Александр Петрович, если бы не вы, я умерла бы от страха, — призналась Тамара.
Теплоход “Победа” покинул Гельсиннгфорский порт и направился в Рижский залив, к вечеру достигнув Риги. Отсюда наутро предстояло покинуть обжитые каюты и отправиться поездом в Москву.
Рига с ее знакомой готической архитектурой выглядела домашней заграницей. Туристы чувствовали себя уже дома.
Утоление любознательности и даже остроты ощущений заканчивалось.
Для всех, но не для Тамары Янковской.
С лукавым видом она подошла к Званцеву:
— Скажите, Александр Петрович, какая была фамилия у вашего деда, гусарского полковника, поляка?
Не подозревая подвоха, Званцев охотно ответил:
— Курдвановский.
— Так вот, пан Курдвановский, пани Янковская рассчитывает, что вы, получив с ней вместе первый приз за краковяк и дважды сопровождавший ее в острых для нее посещениях, не оставите, как истинный рыцарь, свою спутницу одну ночью на улице чужого города.
— Что заставит ее оказаться там?
— Как же вы не догадываетесь? Профессиональный интерес! Разве архитектора не тянет посмотреть на здешние архитектурные шедевры?
— Но почему ночью? Разве дня мало?
Званцеву совсем не улыбалась ночная прогулка по городу, который он знал по неоднократным посещениям по дороге на Рижское взморье в Дом творчества писателей в Дуболтах.
— Я обещаю вам самые интересные архитектурные находки. Мы с вами вместе обшарим весь город, который носит отпечаток западной культуры. Это же последняя, не предусмотренная Интуристом остановка в нашем путешествии вокруг Европы. И мы с вами это сами исправим. Не говорите, что вы отказываетесь. Вы слишком высоки в моих глазах.
— Я не отказался, но...
— Никаких но! Нельзя отказать женщине, предлагающей вам провести с нею ночь, — со смехом закончила Тамара.
— На улицах города, — уточнил Званцев.
И они вдвоем покинули корабль, начав заключительную прогулку круиза.
Осмотрели собор, даже вошли внутрь и полюбовались знаменитым органом.
И прослушали, как должно быть, упражняясь, играл органист в пустом храме, не подозревая о двух присевших на сиденья благодарных слушателях. Они наслаждались раскатами и переливами словно небесной музыки.
— Никогда не играл на органе. Только один раз на фисгармонии во время отступления колчаковских войск от Петропавловска к Омску.
— Но это было так давно! Неужели вы были в белой армии?
— Нет. Мы с мамой были беженцами, по глупости спасаясь от красных.
— Как внук гусарского полковника?
— Как купеческий сынок двенадцати лет от роду.
— И вы уже играли на рояле и фисгармонии?
— И печатал на пишущей машинке, и работал в Омском Губздраве “машинисткой”, и назначал свидания своим детским голосом по телефону незнакомым мужчинам, а потом наблюдал из укрытия как они тщетно ждут в условленном месте “хорошенькую машинисточку”.
— Вот вы какой, староста туристкой группы. Как вам их доверили?
— А я вырос с тех пор.
— Неужели? А жаль. Правда?
— О прожитом, признаться, не жалею.
— А я жалею. И еще как!
После собора для Званцева началось “хождение по мукам”.
Тамара оказалась ненасытно любознательной.
Без устали таскала она Званцева по улицам незнакомого города, чутьем охотника угадывая и отыскивая влекущие ее архитектурные решения. И старая часть города была для нее сущим кладом, а для Званцева тягостной затяжкой. Вначале он еще надеялся, что его спутница, наконец, устанет, и они вернутся на корабль отдохнуть, но неистовая зодчая оказалась выносливее писателя и, когда он еле волочил ноги, она была полна бодрого задора.
И только к утру сказалась у нее усталость, и они сели в сквере близ вокзала на удобную скамейку. Тамара, доверчиво положив ему голову на плечо, уснула.
— Могу я потревожить столь нежную парочку? — разбудил их громкий голос.
Званцев открыл глаза и увидел перед собой полковника медицинской службы с разъяренным лицом.
— Познакомьтесь, — зевая произнесла проснувшаяся Тамара. — Мой муж. Ты приехал встретить меня? Как это мило с твоей стороны. А это писатель Званцев.
— Полковник Янковский, — сквозь зубы проскрежетал взбешенный супруг.
— А мы всю ночь осматривали рижские достопримечательности. Ты даже не представляешь, как это чудесно.
— Да уж, куда чудеснее, — зло промолвил разгневанный супруг.
А жена его непринужденно распоряжалась:
— Мы позавтракаем вместе в вокзальном ресторане. Я сейчас пойду в дамскую комнату и приведу себя в порядок, а ты возьмешь обратный билет. Мы поменяем его с кем-нибудь из туристов, чтобы оказаться с тобой в одном купе.
Так закончилось для Званцева ночное ознакомление с рижской архитектурой.
А в Москве секретарь парткома писателей приятель Званцева Виктор Сытин, рассказавший когда-то ему о тунгусском метеорите, встретил его в коридоре и позвал:
— Саша, зайди ко мне.
Когда тот вошел в партком, Виктор сказал:
— Тут на тебя “телегу” привез какой-то полковник. Будто ты ночь с его женой провел...
— На рижских улицах, — ответил Званцев и рассказал Вите историю рижской ночи.
Сытин искренне смеялся и в присутствии Званцева порвал “телегу” и бросил в корзину.
Но на этом общение Званцева с Тамарой не закончилось.
Как-то она позвонила ему:
— Не могу не сообщить вам, Александр Петрович, как нашему соучастнику, что нам с финном за наш проект памятника присудили поощрительную премию.
— Поздравляю вас.
— С чем? — вздохнула она. — Ведь памятник соорудят по другому проекту, если соорудят вообще.
— Не огорчайтесь. У меня есть для вас важное предложение: участвовать в конкурсе на мемориал Победы.
— С кем вместе?
— Со мной.
— Вы шутите?
— Нисколько. Ведь сделал я памятник на могиле любимого маленького сына. Гиперболоид вращения из мрамора. Второго такого нет.
— Это интересно.
И они назначили встречу в ресторане “Аврора” за обедом и с особо заказанными стаканами молока.
— Ну, как поживает полковник, направивший “телегу” на меня в партком?
— Мы разошлась с ним. Он оскорбил меня своими подозрением. И моя грузинская кровь вскипела, я ведь грузинка. Но о нем не стоит вспоминать. Откройте, что вы надумали?
И Званцев стал рассказывать Тамаре о своем замысле мемориала.
— Представьте себе спиральную дорогу, поднимающуюся на сто метров. По всей ее длине, воспроизводя путь к Победе в Великой Отечественной Войне, расположены скульптурные группы, воспроизводя все ее этапы. Внизу торжество нацистских захватчиков. Выше – угнанные в немецкое рабство советские люди. Бесстрашные партизаны продолжают борьбу. Отпор немцам под Москвой. Блокада Ленинграда. Горожане на санках везут мертвецов. Сталинградская битва. Из под руин городского дома выводят пленных во главе с фельдмаршалом Паульсом. Битва стальных чудовищ на Курской дуге. Поникший Гитлер, посылает в бой детей. Маршал Жуков, принимает у гитлеровских генералов безоговорочную капитуляцию. И на самом верху на стометровой высоте – здание Рейхстага, где бойцы Красной армии устанавливают красный флаг. По спиральной дороге движутся ленты эскалатора. Стоя на них можно добраться до самого верха, рассмотрев все скульптуры. Спираль эта обнимает центральный столб, внутри которого движется лифт с посетителями, которые во время подъема через прозрачную стену столба видят последовательно все скульптурные группы, переживая все этапы пути к Великой Победе.
— Это грандиозно! — восхищенно воскликнула Тамара. — Но мне этого не поднять. И потом... Я ведь сделала проект Ленинградского стадиона “Юбилейный”, но мой руководитель выдал его за свой, получив все награды.
— Здесь это исключено. Мы будем участвовать в конкурсе под девизом. Подумайте, прежде, чем отказаться.
И после нескольких дней обдумывания она все-таки не решилась...
Замысел Званцева так и остался неосуществленным.
Вместо него на Поклонной горе по проекту Церителли воздвигнута конная статуя Георгия-победоносца около колонны, наверху которой видна летящая богиня Победы Ника.
конец третьей части