Он – академик, и всем известен,
Обрел он славу все ж наконец.
Безумству храбрых поём мы песни.
Отваге мысли – хвалы венец!
Весна Закатова
Званцеву, действительному члену Общества испытателей природы при Московском университете, позвонил по телефону председатель секции физики профессор Дружкин:
— Не могу не выразить сожаления, что Великий физик Нильс Бор встречался с писателями под вашим председательством, но не посетил нашего Общества, действительными членами которого были не только Тимирязев, но и Фарадей.
— Могу только сожалеть об этом. Встреча была очень интересной.
— Конечно, он повторил свою знаменитую мысль о кризисном переизбытке физических знаний в ожидании сказочной силы “безумных идей”?
— Да он говорил об этом, приведя пример теории относительности двадцатипятилетнего патентоведа Альберта Эйнштейна из Швейцарии.
— Но Бор не сказал, о тщетных попытках Эйнштейна создать единую теорию поля?
— Нет, он этого не касался.
— Тогда я приглашаю вас на встречу с научным сотрудником Пулковской обсерватории, нашим ленинградским действительным членом Общества испытателей природы, с которым стоило бы повстречаться Нильсу Бору, чтобы воочию увидеть носителя безумных идей физики завтрашнего дня.
— При такой вашей подаче предстоящей встречи я боюсь остаться без места в большой аудитории Зоомузея, которая за вами закреплена.
— Вам – почетное место в первом ряду.
Званцев пообещал непременно быть.
С первого ряда, где не было пюпитров, как во всех остальных рядах, уходивших амфитеатром к высокому потолку, навстречу Званцеву поднялся русский богатырь с картины Васнецова, только без бороды:
— Лев Александрович Дружкин описал мне вас, и я сразу узнал. Я буду вашим соседом. Протодьяконов Михаил Михайлович. Будем знакомы.
— Очень рад. Дружкин рассказывал мне о вас. Профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники. Заместитель директора Института Физики Земли Академии Наук СССР.
— Лев Александрович перестарался. Слава Богу, уже не замдиректора. С плеч долой. Теперь только Зав. лабораторией.
В аудиторию вошел Дружкин в сопровождении невысокого, склонного к полноте человека, направляясь к стоящим Званцеву и Протодьяконову.
— Позвольте представать вам, Александр Петрович и Михаил Михайлович, нашего советского Эйнштейна Илью Львовича Герловина, вторгающегося в физику наших дней с позиций двадцать первого века.
— Рад познакомится с обладателем Машины времени, — отозвался Званцев.
— Я читал ваши книги, Александр Петрович, и был уверен, что вы обладаете такой машиной и щедро предоставляете ее читателям, перенося их в будущее, — с предельной вежливостью раскланялся Герловин, пожимая Званцеву руку.
— А это, — продолжал, обращаясь к Герловину, Дружкин, — ваш потенциальный сторонник, заслуженный деятель науки и техники, один из руководителей Института физики Земли Академии Наук, профессор Протодьяконов Михаил Михайлович.
— Очень рад, Михаил Михайлович, — с той же вежливостью поздоровался ленинградский гость. — Я читал в “Технике – молодежи” вашу интереснейшую теорию электронных оболочек. Вы оказались удачливее меня, опубликовав новую идею хотя бы в популярном журнале. То о чем я доложу вам сегодня, мне не удается нигде опубликовать.
— Что расходится с ортодоксальными взглядами, проходит с трудом, — ответил Протодьяконов.
Дружкин с Герловиным прошли за длинный стол перед занимавшей всю стену доской, и он представил слушателям гостя, который заговорил тихим, но уверенным голосом:
— Когда я начинал свою работу четверть века назад, “неделимый”, в переводе с древнегреческого, атом уже был разделен. И физики знали шесть элементарных частиц, определяющих гипотетическое “планетарное” строение атома, предложенное Нильсом Бором, когда ядро атома – протон, уподобляется солнцу, а вращающиеся вокруг него электроны – планетам. Эта гипотеза лучше всего дает ощущение бесконечности. Если электрон –минипланета со всеми видами вещества, то они тоже состоят из миниатомов с миниэлектронами, подобными мини-минипланетам и так углубляясь до бесконечности. На самом деле все обстоит не так просто, а может быть, вернее сказать, значительно проще. Сейчас элементарных частиц известно уже свыше двухсот, большинство из них короткоживущие, миллионную долю секунды. Сразу замечу, что это с нашей “неподвижной” точки зрения, а с точки зрения самих частиц, двигающихся с субсветовыми скоростями, когда их время, по теории относительности, бесконечно растягивается, наша миллионная доля секунды для обитателей этих частиц, если бы они существовали, обернулась бы, многими миллиардами их лет.
Шорох пронесся по аудитории от этого неожиданного сопоставления. Но сюрпризы еще должны были просыпаться на слушателей дождем, и Герловин продолжал:
— Это обилие составных частей атома, казалось бы, совсем ненужных, ставит современную науку в тупик. Из подобного кризиса в конце прошлого века она с помощью Эйнштейна с трудом выбралась. Недаром, появилась забавная байка о том, как в далеком грядущем на Всегалактическом съезде разумных обитателей межзвездных миров один из маститых ученых того времени поднимет свои щупальца и телепатитчески произнесет: “Земля? Ах, это та планета, где жил Эйнштейн!”. Великие мыслители нашего времени, в частности, Владимир Ильич Ленин, видят неисчерпаемость электрона во Вселенной, которая бесконечна, не только вдаль и вширь, но и вглубь. Я сделал лишь первый робкий шаг, отталкиваясь от того, что Природа любит простоту. И я рискнул предположить, что существуют не двести с лишком элементарных частиц, а всего одна...
И снова шорох пробежал по скамьям снизу до самого потолка.
— Одна, но в разных состояниях. Я представил себе эту ПЕРВОЧАСТИЦУ, как два концентричных кольца, по которым движутся со световой скоростью электрические заряды противоположного знака. Как известно, кольцевой ток не излучает, количество зарядов на внешнем кольце на единицу больше, и если он отрицательный, то перед нами электрон. Если положительный, то – позитрон или протон. Обратите внимание на люстру под потолком. Два концентрических обруча с электрическими лампочками. Это наглядная модель Первочастицы. С помощью математического аппарата удалось показать все возможные комбинации устойчивых, взаимокомпенсированных кольцевых токов и создать периодическую систему элементарных частиц, подобную Менделеевской. И, что самое интересное, – это полное совпадение теоретических параметров с экспериментальными.
И Герловин, развернув принесенный рулон ватмана с изображением удивительной таблицы, показал, где расположены в ней классические частицы, а также множество новых, неизвестных, укладывающихся в соответствующие их параметрам пустые клетки, предсказывавшие открытие еще неизвестных частиц. Причем для вновь появляющихся, всегда находятся предназначенные им места.
— Звучит, как научная сказка. Но поддается проверке. Займусь этим незамедлительно, — тихо сказал Протодьяконов.
— Буду признателен, если сообщите мне ее результаты, — попросил Званцев.
— Тогда позвольте пригласить вас к себе, вместе с Герловиным. Мы побеседуем втроем о физике.
— С удовольствием, в особенности, если вы позволите мне захватить с собой старшего сына Олега Александровича. Он военный моряк, инженер и может быть полезным Илье Львовичу.
— Договорились. Уточняем когда — после лекции.
Герловина засыпали вопросами. Общее недоумение вызвал отказ научных печатных органов опубликовать работы Герловина.
— Я не хочу, чтобы первая публикация была за рубежом, скажем, в “Нейчер”, открытом для всего нового, непризнанного. Я помещаю статьи в "Докладах" Академии Наук, но только те, которые представлены академиками. В этот мой приезд, к счастью, удалось организовать научные семинары в двух академических институтах, имени Лебедеваа и в Черногрязке. Хочется надеяться, что после встречи здесь с вами и этих семинаров научные круги заинтересуются моими попытками вторгнуться в неизвестное.
— Беда в том, что это будет не ими сделано, — тихо заметил Протодьяконов.
Он оказался прав. Званцев, человек неравнодушный и увлекающийся, побывал на этих двух научных семинарах и даже принял участие в дискуссиях, стараясь развеять холод, с каким физики, не давшие никаких новых идей, принимали чужую идею, со стороны.
А довоенный знакомый Званцева по сверхпроводимости из Харькова Халатников опубликовал в газете статью против теории Герловина, якобы не отвечающей экспериментам, хотя полное совпадение теоретических выводов с опытами было в ее основе.
Квартира Протодьяконова помешалась в жилых корпусах нового высотного здания гостиницы “Украина”.
Придирчивая лифтерша в подъезде, как в кооперативном доме работников КГБ, въедливо допрашивала Званцева и сопровождавшего его молодого военного моряка, капитана второго ранга, к кому и зачем они идут, прежде, чем открыла лифт и указала этаж.
Протодьяконов занимал небольшую двухкомнатную квартиру, явно тесную для него с семьей. Герловин уже был там. И они вчетвером уселись у журнального столика в кабинете профессора в проходной комнате.
Званцев обратил внимание на объемный макет, подвешенный к верхней люстре. Профессор, заметив заинтересованный взгляд Званцева, объяснил что это электронная оболочка атома железа.
— Это одна из сложных моделей. Мы с Ильей Львовичем рассуждали, как должна выглядеть самая простая и самая распространенная.
— Скорее всего, воды. Вернее ее составляющих – кислорода или водорода, – предположил Званцев.
— По простоте – водород, — дополнил отца Олег.
— Вы почти угадали, Александр Петрович и Олег Александрович, — вмешался Герловин. — Однако не один водород, а соединенный с антиводородом – квант вакуума.
— Вакуума? — переспросил Званцев.
— Раньше его называли эфиром, — вступил Протодьяконов. — Этаким веществом без массы, плотности, абсолютно проницаемым, но необычайно упругим.
— Назовем это межзвездной субстанцией, заполняющей всю Вселенную, в которой редкими островками вкраплены космические тела, звезды и планеты около некоторых из них. Сама же эта субстанция материальна, и обладает странными, как оказалось, свойствами, которые назвал Михаил Михайлович.
— К ним надо добавить необъяснимую способность передавать электромагнитные сигналы со скоростью света, чем определяется его абсолютная прозрачность, — дополнил Протодьяконов.
— Все объясняется предположением, что квант вакуума – это слипшиеся в аннигиляции частицы вещества и антитвещества, скорее всего, водорода и антитводорода. Они взаимно компенсируют физические свойства друг друга, неощутимы, как физическое тело, и абсолютно проницаемы. Масса их находится в скрытом состоянии и обнаружится, если приложением энергии разъединить соединившиеся во время аннигиляции атомы. Основа всего сущего это ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ И РАЗВИТИЯ. Ничто не исчезает бесследно и все, что существует, развивается в движении.
— Значит, при возникновении Вселенной на аннигиляцию затрачена непостижимая энергия, — заметил Званцев.
— Но энергия связи кольцевых токов в десять в тридцать седьмой степени раз больше аннигиляционной, — сообщил Герловин.
— Но это уже вакуумная энергия! — воскликнул Званцев. — И она выделится, если суметь разорвать ваши кольца.
— Никогда об этом не думал, но это действительно вытекает из моей теории. Спасибо вам, Александр Петрович. Пока не представляю, как это можно сделать.
— Стоит подумать о магнитном воздействии с помощью резонанса, который способен разрушать устойчивую систему.
— А может быть, не следует думать в этом направлении, как сделал лорд Резерфорд в отношении открытой им атомной энергии? Он напрасно уверял, что она не имеет практического значения.
— Вакуумная энергия имеет практическое значение для звездных рейсов. Квантов вакуума вокруг звездолета без числа,— убеждал Званцев.
— Но понадобится инертная масса выброса реактивных устройств, — напомнил Герловин.
— В одном кубическом сантиметре вакуума находится один атом свободного водорода. При огромной скорости звездолета эти атомы можно собирать в развернувшуюся на много километров воронку.
— Но для подводных лодок или кораблей никаких воронок не потребуется, и одного кванта вакуума хватит нам надолго,— вступил морской инженер.
— Вы раздвигаете мои горизонты. Я бесконечно благодарен вам, но, прошу меня простить – мое время истекло. Я не могу слишком поздно явиться к приютившим меня друзьям.
— Искренне сожалею, что квартира моя так тесна, не рассчитана на взрослых, женившихся и вышедших замуж детей, — говорил Протодьяконов, прощаясь с Герловиным.
— Олег отвезет вас, Илья Львович, в нашей машине и вернется за мной, если Михаил Михайлович не имеет ничего против.
— Что вы, Александр Петрович! Я рад побеседовать с вами, — радушно уверял Протодьяконов.
Проводив Герловина с Олегом, он вернулся в кабинет со словами:
— Какой редкий человек. Он совершает не меньший научный подвиг, чем Эйнштейн, но не имеет, в отличие от него, постоянного заработка патентоведа.
— Как? Его же представили нам как научного сотрудника Пулковской обсерватории.
— В том то и дело, что он работает там на общественных началах, не получая ни копейки. Он пишет, как мы слышали, статьи совместно с директором обсерватории, публикуя их тоже бесплатно в “Докладах”.
— Как же это может быть? Гениального Моцарта не на что было похоронить! Но это было у них, и тогда!..
— Что делать! И в нашем обществе есть изъяны и наш долг помогать Обществу, оказывая поддержку “академику безумных наук”. Я хотел просить вас совместно со мной принять участие в такой поддержке. Илья Львович постеснялся передать вам лично и делает это через меня. Вот в этой папке несколько его научно-фантастических рассказов, из которых вы возможно отберете для публикации в одном из созданных вами органов печати. Он выступает в литературе под псевдонимом Верин.
— Это его право. Я с удовольствием опубликую, вероятно, интересные по мысли произведения Ильи Львовича, большого ученого, которому быть академиком не только “безумных” наук. Более того, я напишу рассказ о нем и его теории для альманаха “На суше и на море” и гонорар будет переведен по праву ему, как автору теории. А пока передайте эту небольшую сумму на карманные расходы, как аванс в счет будущего гонорара.
— Признателен вам без меры. Я узнаю вас с еще одной стороны. Пока прочитал ваши последние романы и, если вас интересует мнение такого заурядного ученого, как я, то был бы рад побеседовать с вами о них.
— Назначьте день, и я приеду к вам.
— Тогда созвонимся.
И он стал рассказывать об электронных оболочках.
На этот раз Званцев с Протодьяконовым сидели в его кабинете вдвоем.
— Я не литературный критик, я рядовой читатель в профессорском звании, которое обязывает меня к внимательному и даже придирчивому чтению. Я не знаю, насколько вам будет интересно выслушать меня.
— Чрезвычайно интересно. Я ценю любое высказывание читателя о том, что написал.
— Как деятель техники, я, прежде всего, заинтересовался “Арктическим мостом”. В нем ново все, начиная с того, что тоннель не проходит под дном, а представляет собой плавающую трубу, удерживаемый тросами на якорях. Действительно “мост”, где сила тяжести действует вверх. И движение в нем поездов — не на колесах, а на магнитной подушке. А как двигаться без колес?
— Я старался объяснить, что асинхронный мотор можно развернуть на плоскость, поменяв местами ротор и статор. Статором сделать вагон, куда подается трехфазный ток, а массивным ротором – неподвижный тоннель.
— Это меня и восхитило! — воскликнул Протодьяконов. — Вагон, не с вращающимся, а бегущим магнитным полем будет, как веслами этим полем грести и мчаться вперед!
— Со скоростью две тысячи километров в час и больше.
— И даже с космическими скоростями, запуская с Земли звездные корабли! — добавил профессор.
В новых изданиях “Арктического моста” Званцев ввел это подсказанное ему использование фантастического сооружения.
— Теперь о романе “Сильнее времени”. Я скучный и дотошный человек, и, прежде всего, занялся подсчетом, сколько открытий и изобретений, неизвестных в наше время, приведено в вашем романе.
— Мне не приходило в голову сосчитать.
— Но вам пришло в голову рассказать о ста девятнадцати, неизвестных ныне, открытиях и изобретениях, в большинстве своем ваших, а не найденных кем-то другим.
— Я, Михаил Михайлович, неисправимый изобретатель, и то, что не могу реализовать в жизни сам, через мечту в научно-фантастическом романе передаю своим читателям, в надежде, что кое-что из этого когда-нибудь будет воплощено в жизнь.
— Вы опережаете свое время, Александр Петрович, и ставите задачи перед будущими поколениями. И, если б я имел право говорить от их имени, то выразил бы вам их благодарность. Но у вас не только перечислено то, что могло бы быть сделано, а необыкновенные новшества оживают и становятся обыденностью грядущих веков или отдаленных тысячелетий развития иных миров.
— Это свойство мечты, не оторванной от действительности.
— Но вы невероятное делаете действительностью, и я поверил вам, что есть такая планета Рела, где обитают разумные земноводные эмы, которые окукливаются, как наши гусеницы, и превращаются в гигантских бабочек, подчиненных лишь одному стремлению к размножению. И когда бывший недруг вашего героя, становится влюбленным летающим чудом и уносит его на отросших крыльях, вы заставляете читателя переживать не только за его благополучие, но и за верность Любви, которой посвящен роман.
— Да, вы правильно расшифровали его название.
— Подождите, я не только это расшифровал, составитель шахматных этюдов и литературных ребусов.
— Что вы имеете в виду, Михаил Михайлович?
— Например, слова: “Разумяне” и “Протостарцы”. Разумяне – это носители разума. На Земле это люди и, быть может, еще дельфины. На других планетах у вас эмы – (первая буква от слова “мудрые”) или “Протостарцы”, полулюди-полумашины, не “живые”, а “живущие” неопределенно долго в условиях придуманной вами “протезной цивилизации”. А приставка “прото” имеет ко мне непосредственное отношение. Есть дьякон и есть протодьякон, есть иерей и есть протоиерей. И у вас, в отличие от обычных старцев, – не живые, а живущие, протезные “протостарцы”.
— Эти слова разложены вами по полочкам, они не вошли в живую речь, в отличие от двух других предложенных мною слов.
— Какие же это слова?
— Вертолет и инопланетянин.
— Вот не подумал бы!
— Раньше в русском языке употреблялись “геликоптер” и “инопланетчик”. Новые заменившие их слова впервые появились в моих романах.
— Обогатить родную речь хотя бы парой слов – заслуга немалая. Но в этих двух словах нет загадок, на которые вы мастер, о чем у нас с вами будет еще речь впереди.
Вошла жена Михаила Михайлович Кира Андреевна, маленькая, радушная, как и муж, охотно показывавшая Званцеву свои искусно сделанные картины, выложенные из цветных перышек, великолепно передающие полутона, создавая стереоскопический эффект.
— Вы уж простите, наш гость дорогой, но за отсутствием профессорской столовой обедать будем на кухне.
— Не беспокойтесь, Кира Андреевна. Не так давно я рад был выкраивать себе рабочее место на кухне.
— Вы просто хотите меня утешить.
— Что вы, Кира Андреевна! Я просто к вам подлизываюсь.
— А вы еще и шутник. Садитесь напротив Михаила Михайловича. Я наливаю вам тарелку.
Борщ оказался на редкость вкусным, флотским, с нарезанными кусочками сосисок.
После обеда вернулись в кабинет профессора.
— А теперь приступим к самому главному – к вашему роману “ФАЭТЫ”, — торжественно объявил профессор, стоя во весь свой богатырский рост.
Трудно было подозревать в его могучей фигуре тяжело больное сердце, о чем Званцеву предстояло узнать.
— Итак, — профессорским тоном начал Протодьяконов, — вы, вероятно, полагаете, что главным в вашем романе является гибель гипотетической Фаэны, а до этого непримиримая вражда континентов, легшая романтическим препятствием между двумя любящими сердцами. Не спорю, это важнейшие элементы вашего романа. Но позвольте мне оценить в нем небывалый размах глобальных проблем, характеризующий тематическую динамику вашего творчества. Узкий критик-придира вправе обвинить вас в произвольном совмещении катаклизмов, в разные эпохи потрясавших нашу планету. Здесь и опускание Атлантиды и поднятие Анд, и, может быть, из-за появления Луны, неизвестно почему, чудом не упавшей на планету, уничтожив на ней все живое. Вы приписали это дружескому подвигу фаэтов и, по-моему, впервые показали не вражду космических цивилизаций, а их взаимопомощь.
Вошла Кира Андреевна:
— Я из кухни услышала громогласного мужа и, встревоженная, пришла просить разрешение принять участие в вашей беседе. Я ведь тоже прочитала ваш роман, Александр Петрович, и вам, может быть будет интересно женское суждение о нем.
— Конечно, Кира Андреевна. Надеюсь, Михаил Михайлович не будет против.
— А хоть бы и был против, — произнес Протодьяконов. — У нас дом с претензией на матриархат.
— Я просто хочу тебе помочь, Миша. А то у тебя положительный анализ романа звучит как обвинительная речь прокурора.
— Ладно, ладно. Я не отрицаю благотворного женского влияния.
— Я разделяю твое увлечение глобальностью романа. Но вы все время витаете в межзвездном пространстве. А меня привлекли захватывающие, местами страшные страницы. Показ варварского обычая вырывать сердце у живого человека! А ревность древней индианки? Или гибель Кары Яр в разверзшейся трещине?
— Ты права, Кира. Не следует забывать, как показаны древние индейские цивилизации ацтеков, майя и инков, с появлением там бога Кетсалькоатля, Кукулькана и Кон-тики – в одном лице главного героя, — профессор снова начал увлекаться. — Важна помощь, оказанная древним людям пришельцами. Например, парус, изобретенный Гиго Гантом!
Званцев не решался вставить ни слова. Ему казалось, что говорят о каком-то другом, незнакомом ему произведении. И он подавлен был собственным размахом. А профессор продолжал:
— Вы непостижимо, в захватывающем сюжете показали величайшие драмы людской вражды, наряду с катастрофами грозной, беспощадной Природы, закончив оптимистическим аккордом плавания через Тихий океан на плоту Кон-тики, повторенного в наше время Туром Хеердалом.
— Это чудесные страницы, включая образ матери Моны, ставшей для людей Азии богиней, а для фаэтов олицетворением материнской любви, — вставила Кира Андреевна.
— Да, да! Это так, — отозвался профессор, не отвлекаясь от основной своей мысли и говоря: — Трудно поверить тому, как можно было воплотить события, разделенные тысячелетиями и космическими безднами в одной портативной, легко читаемой книжке. Но к моему удивлению и восхищению это сделано! — он остановился, тяжело дыша. — И еще одну проблему вы, если не решили, то поставили. От обезьяны ли произошел наш род людской? Не идет ли он от космических переселенцев, вольных или невольных? И тут я ловлю за руку вас, ребусника. Недаром, назвали вы своих героев Аве и Мада! И не так уж трудно прочесть их наоборот – АДАМ и ЕВА! Так вот где таился тайный замысел автора! Не космические Ромео и Джульетта с погибшей планеты Фаэны наши прародители? Дерзко, но чертовски здорово!
— Какая прелесть! — воскликнула хозяйка дома.
А муж ее все повышал голос:
— Я уже не говорю о впервые показанной бессмысленной космической войне обреченных фаэтов около безжизненного Марса, где части их удалось выжить в подлинно нечеловеческих условиях марсианских подземелий. Глубокий философский смысл заложен в освобождении их далеких потомков братьями по разуму с Земли, прародителями которых были фаэты Аве и Мада. Техника грядущих тысячелетий позволила переправить на Марс ненужные айсберги Антарктиды, и они принесли на поверхность безжизненной планеты воду и возродили там жизнь, вывели наверх подземных обитателей Марса, чтобы увидели они Солнце, хоть и далекое, но более теплое, чем близкий Юпитер, окунулись в водоемы, разбрызгивая бесценную в пещерах воду, по-детски радуясь обретенной свободе, подаренной марсианам землянами, не зная того, благодарно отплатившим за свое спасение от летевшей к ним и остановленной фаэтами в своем падении на Землю Луны. Так звучит в “Фаэтах” гимн космическому братству, гимн, как бы, кончающийся словами Нильса Бора: ”Если это и не так, все равно ядерное оружие надо запретить!”
Лицо профессора покраснело, на лбу выступила испарина. Он вытер лоб платком и бессильно опустился в кресло, держа руку на сердце.
Нельзя ему было с таким воодушевлением высказывать автору “Фаэтов” свое отношение к его произведению.
Кира Андреевна вскочила и стала отхаживать мужа, дала ему капли валокордина и нитроглицерин под язык.
Званцев чувствовал себя виновным, не решаясь уйти.
— Сейчас пройдет. У нас это бывает. Не по возрасту пылкий он человек, — суетясь, говорила Кира Андреевна.
Званцев не уходил до тех пор, пока Михаил Михайлович окончательно не пришел в себя.
— Вы уж простите меня, Александр Петрович. Напугал я вас. Уж больно увлекся.
— Да роман того не стоит, чтобы подвергать вас такой опасности.
— Нет, друг мой, роман стоит и большего. Он переживет нас с вами, и будет творить добрые дела.
Званцев покидал квартиру профессора глубоко взволнованный. Никогда он не слышал такого проникновенного отзыва на свои произведения. Он чувствовал, будто у него, как у эмов на планете Рела отрастают крылья.
Но жизнь охладила его.
Литературная критика не додумалась до всего того, что заметил в его романах доктор технических наук. И некий начинающий литератор Марк Дейч в газете “Культура и жизнь” “разнес” роман “Сильнее времени”, приведя такие “убедительные” аргументы, как то, что главная героиня Вилена смахивает на западную кинозвезду, словно в этом кроется порочность, и актрисы кино не создают образы прекрасных женщин. И еще роняющая автора в глазах “критика” деталь: он описывает внешность героев, упоминая об их бровях. Должно быть, тот спутал эту выразительную часть лица с другими частями тела.
Званцев мог бы утешиться лишь тем, что его друг доцент Зигель, не касаясь чуждых ему литературных тонкостей, поместил в газете “За индустриализацию” краткий отзыв ученого на “Сильнее времени”, сославшись на профессора Протодьяконова, насчитавшего в романе сто дважцать открытий и изобретений, в основном, принадлежащих автору. Но никто, быть может, кроме некоторых читателей, не отгадал: ЧТО ЖЕ СИЛЬНЕЕ ВРЕМЕНИ?
Роман же “Фаэты” был не замечен критикой. Чего нельзя сказать об издателях, которые многократно и охотно переиздавали его и в нашей стране и за рубежом.
Но не критики вдохновили Званцева на новые дела, а скромная профессорская семья, вложив в него новый заряд творческой энергии. И он уже готовился взмахнуть отросшими крыльями.