Живет мечты крылатой племя
Горячих, ищущих людей,
Кто, обгоняет своё время,
Кто на пороге новых дней!
Для них – грядущего рассветы,
Времён минувших слабый след.
Найдут искатели ответы
На все загадки прошлых лет.
Пусть встанут новые вопросы,
Чтоб острой мыслью их решить.
На “корабле наук” — “матросы”,
И бурей их не устрашить!
В шторм рвутся к цели, в мир открытий,
И будут тайны все открыты!
сонет А. Казанцева
Кто он? Пришелец далей звёздных,
Приют нашедший у людей?
Иль недугом страдает грозным?
А может просто чародей?
Весна Закатова
Возвращаясь поздно вечером к себе домой, Званцев обнаружил в почтовом ящике тетрадь рисовальной бумаги, исписанной мелким, но четким почерком. Текст сопровождался тщательно и умело сделанными чертежами. Подписи, если не считать неразборчивой закорючки, под рукописью не было.
Дело касалось древнего метагалического сооружения Стоунхендж близ Лондона. Оно, подчиненное какому-то четкому замыслу, состояло из огромных, не встречающихся в этой местности плит, когда-то доставленных сюда неведомым путем из далеких гор. Расположенные попарно по кругу, они образовывали между собой щели, куда в строго определенное время проникали солнечные лучи. Ученые сделали вывод, что это не просто давний языческий храм, а древняя обсерватория, позволявшая вести небесные наблюдения.
Автор анонимной рукописи пошел много дальше и проанализировал план сооружения, состоящего из нескольких концентрических кругов.
Остроумным геометрическим приемом автор показал, что из этого плана можно получить параметры солнечной системы!
Стоунхендж сооружен свыше двух тысяч лет назад полудикими племенами древних бриттов. Они безусловно не могли заложить в свое сооружение такие недоступные им знания. И зачем?
Не веря самому себе, Званцев повез рукопись профессору Протодьяконову. Тот, заинтересованный, оставил ее у себя на пару дней, чтобы разобраться.
В назначенный день Званцев приехал к нему на квартиру. Михаил Михайлович встретил его с лукавой улыбкой:
— Ну, опять вы дали мне возможность расшифровать ваше имя под этой тщательно заполненной тетрадью. Захотелось разыграть симпатизирующего вам профессора?
— Что вы, Михаил Михайлович! Это не Аве и Мада. Я не имею никакого отношения к этому исследованию. Тем более, что я привез вам продолжение, снова подкинутое мне в почтовый ящик.
— А ну-ка, ну-ка! Какой еще сюрприз вы мне приготовили?
— В том-то и дело, что не я, а неведомо кто анализирует пентаграмму, получающуюся геометрически из плана Стоунхенджа и почему-то нарисованной на старинной картине Дюрера “Меланхолия”.
— Это даже интереснее, чем розыгрыш, в котором Дюрер принять участие не мог.
— И все же каково ваше мнение о первой части рукописи?
— Она ошеломляет. Я мог допустить, что это сделали вы. Но предположить, что древние бритты закладывали астрономические параметры в расположение своего сооружения невозможно. Это становится в ряд с вашими статуэтками древних космонавтов “догу”, как доказательство межпланетного общения. Но пентаграмма, видимо, замахивается на большее.
— Именно так, Михаил Михайлович. Пентаграмма имеет универсальный характер применительно к земной Природе. Я думаю, что хорошо было бы поставить такой доклад в Обществе испытателей природы у Дружкина.
— Они никогда не заслушают анонима.
— А ведь ничем другим, кроме инопланетного вмешательства этого не объяснить.
— Да, гости из космоса стучатся в дверь.
— Кто стучится в дверь? — заглянула в переднюю Кира Андреевна. — Здравствуйте, Александр Петрович.
— Это был иносказательный стук, — объяснил муж.
— Миша, что же ты не проводишь гостя к себе?
— И то! В ногах правды нет. Пойдем сядем, поищем ее в этой самой пентаграмме.
Пентаграмма была разносторонним пятиугольником, полученном при разделении окружности на 11 частей (исходя из того, что π = 22/7) фигурой с основанием из трех частей, двух длинных боковин тоже по три части, идущих от нее вверх и двух малых по одной части у вершины. (Так: 3+3+3+1+1 = 11). Эта странная фигура, заложенная в плане Стоунхенджа, оказывается, лежит в основе множества природных построений, что было непостижимо угадано Дюрером и отображено в его известной картине “Меланхолия”.
По телефону Протодьяконову позвонила Танюша, жена Званцева, и передала Саше, что обнаружила в почтовом ящике третью анонимную тетрадь.
Званцев с Протодьяконовым переглянулись.
— Извините, Михаил Михайлович, не терпится. Поеду, посмотрю. И, если не возражаете, позвоню, вам по телефону.
— Да, пожалуйста, вы меня раззадорили. Я ведь человек увлекающийся. А тут “черная маска” от науки, — и он улыбнулся.
Званцев приехал домой и, даже не сняв уличной куртки, углубился в третью тетрадь анонима.
В ней его ждал новый сюрприз.
Построение пентаграммы содержало основной угол, аноним назвал его “альфа”. Так этот угол или кратные ему углы присутствовали во всех геологических образованиях Земли, и вообще во всем, что на ней существует.
Званцев позвонил Протодьяконову и услышал возглас удивления в трубке.
А на следедующий день в 7 часов утра его поднял с постели телефонный звонок.
— Простите, Александр Петрович. У меня только что кончилась смена, и я звоню вам из дежурки. В другое время телефона у меня не будет, а на автомат у меня монет нет.
— Да кто это говорит? И чем служить могу?
— Я тот автор, который передал вам частями, чтобы вас заинтересовать, свою работу о Стоунхендже, Терешин Валентин Фролович, бывший офицер Советской армии. Я надеялся, что вы посмотрите мою работу. Неужели это просто чепуха?
— Нет, Валентин Фролович. Я познакомил с ней крупного ученого. Он весьма заинтересовался ею.
— Могу ли я поговорить с вами или с ним?
— Да приходите хоть сегодня в 9 часов. Адрес вам известен. Дверь рядом со знакомым вам почтовым ящиком.
— Да, я знаю, — на полном серьезе ответил Терещин. — В 9 по московскому времени буду у вас.
И точно в 9 у входной двери раздался звонок.
Званцев много читал о свидетелях посадок НЛО, якобы видевших космических пилотов, малорослых, с большими головами и огромными, косо расположенными глазами. И теперь он ошеломленно смотрел перед собой.
Перед ним стоял маленький, пропорционально сложенный человечек, не более полутора метров ростом, с мелкими чертами несколько скованного лица.
Званцев провел его к себе в кабинет и достал подброшенные в его почтовый ящик тетради.
— Не скрою, вы поразили нас с профессором Протодьяконовым своими запредельными для современной науки исследованиями. Расскажите, кто вы такой, владеющий такими знаниями?
— Я просто исследватель-любитель. Образование мое – танковое училище. После окончания нес службу в Кубинке, на танковом полигоне. Живу там, в военном городке вместе с женой и дочерью. Из армии ушел, не сочтя себя способным для несения военной службы. К такому выводу пришел, когда на моих глазах на Минском шоссе под машину попала женщина с ребенком, а я, стоял рядом, оцепенел от ужаса при виде мчащейся машины, и не сумел спасти несчастную, которую мог и должен был вытолкнуть из-под колес. Такие офицеры в армии не нужны, и я подал в отставку.
Званцев слушал необычайную откровенность незнакомца и размышлял о его странностях, начиная со службы в армии, куда людей его роста не берут, скованности лица и этого приговора самому себе, рассказанного едва знакомому человеку.
— И где же вы теперь, после Кубинки?
— Во главе старичков и старушек, охраняющих склады под Новым Арбатом.
— И занимаетесь Стоунхенджем?
— Я им заинтересовался еще в армии. Теперь в охране времени для этого прибавилось.
— Но почему вы обратились ко мне, далекому от таких проблем?
— Я прочитал ваш рассказ “Марсианин”, как он пришел к вам и в доказательство того, что он с Марса, передал рукопись, написанную неведомой письменностью на неизвестном языке, который не мог выдумать один человек. Расшифровать рукопись взялся у вас академик, прочитавший с помощью электронно-вычислительной машины иероглифы майя. Вот я и сыграл с вами в Марсианина по вашей схеме.
Званцев с удивлением смотрел на своего гостя. Недавно к нему приходил “Иисус Христос”, оказавшийся техником по телевизорам из Львова, обнаружившим в себе необыкновенную силу внушения и вообразившим себя Иисусом Христом. Так не с подобным ли случаем он имеет теперь дело?
Гость, словно прочел его мысли:
— Не считайте меня за сумасшедшего. Я – не Александр Македонский и не Наполеон, а дилетант, исследующий Стоунхендж, которым вы с вашим профессором заинтересовались, — с некоторой жесткостью сказал он.
— Я успел позвонить ему до вашего прихода, и он ждет нас, если вы ничего не имеете против.
— А на чем мы поедем? На метро? Я забыл свой проездной билет. Вам придется заплатить за меня.
— Поедем на моей машине. Бесплатно.
— Но шофер – это лишние уши.
— Без шофера.
— Тогда другое дело. В пути можно поговорить.
— Конечно. Я не знал, что вы засекречиваете свою работу.
— Надо, чтобы они не узнали об этом раньше времени.
Званцев не понял кто такие “они”, но не стал допытываться.
В машине, несмотря на отсутствие шофера, разговор не клеился. Терешин сосредоточенно молчал, и лицо его из скованного превратилось в каменное.
Только во дворе гостиницы “Украина”, где Званцев оставил машину, входя вместе с ним в подъезд, он услышал реплику загадочного гостя:
— Наконец-то мы под защитой крыши.
— От кого мы должны защищаться. Вы что-то не договариваете, Валентин Фролович.
— Я и так сказал много лишнего, — буркнул Терешин, и лицо его опять окаменело.
Званцев пропустил его вперед, и он прошагал мимо дежурной к лифту.
— Мальчик! Мальчик! Куда? Вернись! — погналась за ним толстая тетя.
Терешин обернулся, и она на мгновение онемела, заговорив потом крикливо:
— Нельзя же так, гражданин хороший, без спросу. Здесь подъезд не какой-нибудь, а с охраной. Сказать надо к кому пожаловать хотите и по какому-такому поводу.
Терешин молчал и зло смотрел на дежурную.
Подошел Званцев и все объяснил.
— Вас-то я еще намедни приметила, с бородкой. А мальчишки здесь постоянно шастают. Гляди в оба. А энтот-то, что с вами, какой народности будет?
— Марсианин, — неожиданно выпалил Терешин.
— Скажи пожалуйста! И откуда только ни понаедут, — говорил строгий страж подъезда, открывая своим ключом дверцу лифта.
Профессорская квартира была на четвертом этаже рядом с лифтом. Протодьяконов сам открыл дверь, пропуская гостей в переднюю.
Никакого удивления внешний вид Терешина у него не вызвал.
Они сели втроем за стол, как когда-то с Герловиным, и разложили тетради рисовальной бумаги, исписанные четким мелким почерком.
— Вы меня извините, Валентин Фролович. Александр Петрович знает, какой я дотошный придира. Восхищаясь вашими выводами, я проверил все ваши математические приемы. Я сам увлекался “Арифметикой” Диофанта, решая его замысловатые задачи непременно давними арифметическим способом, хотя значительно проще было бы воспользоваться тригонометрическими функциями или алгебраическими приемами. То же самое у вас. Вы остроумно решаете свои проблемы, не прибегая, ни к тригонометрии, ни к высшей алгебре. Вот, например, здесь. Насколько проще прийти к вашему выводу через тригонометрические функции, а не блестящим, но допотопным методом.
Терешин слушал с безжизненно равнодушным лицом, казалось бы, безучастный к замечаниям профессора.
Михаил Михайлович закончил свои “придирки” словами:
— Вы представляетесь мне человеком не от мира сего. Но расскажите мне о себе. Ведь то, что рассказал мне по телефону о вас Александр Петрович выходит из ряда вон. Такой блестящий исследователь и сидит в сторожке подвалов Нового Арбата. Я не Бог весть какая птица, но заведую лабораторией в Институте физики Земли, и предлагаю вам место инженера в моей лаборатории. Мы включим в наш план вашу тему и вы, получая куда больше, чем за охрану складов, будете заниматься только своей теорией, чему отдавали до сих пор свой досуг.
Терешин задумался, по его невыразительному лицу пробегали тени:
— Я очень благодарен вам, Михаил Михайлович. Но я вынужден отказаться. Мне не разрешают принять ваше предложение.
— Кто не разрешает? — в один голос спросили и Протодьяконов, и Званцев.
— Мои убеждения. Я не могу принять подаяния.
— Помилуйте, какое же это подаяние! — запротестовал Протодьяконов. — Эдак я от профессорского жалованья должен отказаться.
— Мне, с недостатком моих знаний, занимать инженерную должность не пристало, — сказал маленький человечек, гордо вскинув голову.
Профессор не стал настаивать.
Кира Андреевна пригласила утренних гостей на кухню:
— Позвольте предложить вам второй завтрак. Ленч, говоря по-английски.
Терешин, не произнеся ни слова, направился следом за ней на кухню и первым уселся за стол.
Яичницу с ветчиной он уплетал за обе щеки с видом явно голодного человека.
— Подкиньте меня до Белорусского вокзала, — попросил он Званцева, садясь в его машину.
— Скажите, Валентин Фролович. Почему вы отклонили предложение Михаила Михайловича? — спрашивал Званцев в пути. — Вы ведь нуждаетесь в средствах. И почему, как мне показалось, удивились, когда он пользовался тригонометрическими функциями?
— Потому что не имел о них представления.
— Вы меня удивляете, Валентин Фролович. Разве в танковом училище вас не знакомили с тригонометрией?
— Может быть, — уклончиво ответил Терешин и замолчал.
Званцев ломал себе голову. Кто же сидит с ним рядом? Бывший офицер, которого не могли взять в армию из-за малого роста? Выпускник танкового училища, где не знакомили с тригонометрией? Почему его квартира в военном городке при танковом полигоне, куда без пропуска не войти? Как понять его визит к писателю, после прочтения фантастического рассказа о якобы побывавшем у него марсианине?
Не побуждаемый никакими вопросами Терешин вдруг заговорил:
— Вы думаете я все это сам написал?
— Почерк явно ваш. И чертежи тоже.
— Я только записывал. Это все мне “они” подсказали. Вот почему я не мог пойти в лабораторию профессора.
“Бедняга! — подумал Званцев. — Он, конечно, болен, и приписывает собственные озарения внешним неведомым силам, влияющим на него.”
— Я принесу вам удивительное решение задачи древнеегипетских жрецов бога Ра, которую должен был решить каждый, кто становился жрецом, запертый в каземат с колодцем Лотоса. Не найдя решения, он там умирал. Вы напишите об этом рассказ, а то я не сумею.
— Охотно, — согласился Званцев, подумав, что так сможет помочь маленькому гордецу. — Разумеется, это будет наш общий рассказ, и вы получите гонорар.
— При условии, что там будет значится мой псевдоним.
— Пожалуйста. Это ваше право. Какой же?
— Мариан Сиянин. Пишется Мар-точка-Сиянин.
— Однако! — воскликнул Званцев, но сдержался и больше ничего не сказал. Но подумал:
“Недаром, знакомство сразу же началось с отрицания, что он ни Александр Македонский, ни Наполеон, (а Марсианин, в чем не признался, предоставляя Званцеву самому убедиться в этом). И он будто подвержен чьему-то влиянию из Космоса, выполняя свою миссию на Земле. И не так уж все невероятно!” И Званцев снова вспомнил о техника по телевизорам из Львова, уверявшего, что он Иисус Христос ”.
В следующий раз Терешин явился без предупреждения, умоляя спрятать его от погони... от самого вокзала. Званцев уверил его, что у него он в безопасности.
Званцев понимал ограниченные возможности Терешина, которому не пробиться на страницы серьезных научных журналов, и открытие его останется втуне. И он задумал помочь любителю от науки.
— Вот мы с вами создаем рассказ на предложенную вами тему, — обратился он к успокоившемуся Терешину.— Отчего бы вам не взять в соавторы молодого энергичного ученого? Он научно оформил бы вашу работу, пробил ее публикацию, сделал общим достоянием.
— Я не собака на сене. Но где его взять, такого?
— У меня есть на примете кандидат геологических наук из Куйбышева, которого я мог бы заинтересовать вашими открытиями. Это Владимир Иванович Тюрин, кандидат наук, в литературе – Авинский, по фамилии матери. Я бы опубликовал вашу совместную статью в альманахе “На суше и на море”.
— Я готов с ним познакомиться.
Так Званцев создал обещающее научное содружество, сумев заинтересовать ученого Стоунхенджем, послужившим усилиями Авинского созданию научного направления “альфаметрики”, сулившей переворот в некоторых областях знания.
Но в поэзию крылатой мечты вмешалась грубая проза.
После празднования нового 1974-го года Терешин явился к Званцеву понурый, расстроенный.
— Что случилось Валентин Фролович? — спросил Званцев.
— Стыдно сказать, Александр Петрович, выгнали меня со службы.
— Почему?
— Старички мои и старушки из военизированной охраны Новый год решили встретить. И перепились все, а тут проверка нагрянула. Ну, и меня в шею, хотя я и не пью. У нас не принято.
— Где у вас? — спросил Званцев, едва не добавив (на Марсе?)
— Из Пучежа я. Есть такой богом забытый городок на Волге без железной дороги. Но нравы там строгие. Виноградники не растут, а из хлеба вино гнать грешно.
— Значит, вы теперь свободная птица. Место в лаборатории Протодьяконова за вами.
— Это исключено. Я уже отказался. Они мне там не помогут. Я уже договорился с братом в Пучеже. Будем вместе русские печи класть. Их теперь делать не умеют.
— С братом? В Пучеже? Печи? — не смог скрыть удивления Званцев. — А как же Авинский?
— Мы с ним обо всем договорились. Статья для вас уже готова. А его с альфаметроикой куда дальше моего заносит.
— Я на это надеялся. Наш рассказ “Колодец Лотоса” выходит из печати. Оставьте адрес, куда перевести гонорар.
— Это хорошо. Я костюм себе куплю.
Из Пучежа Званцев получил большую биографическую работу Терешина о местном изобретателе-самоучке, сыне волжского бурлака, первым в мире предложившем в ХIХ веке подводную лодку и многое другое, из чего до нас дошел его планиметр. Интересно, что он закончил жизнь редактором газеты “Петербургские новости”. Званцев передал рукопись в серию “Замечательных людей” “Молодой гвардии”, но некоего Зарубина в списке замечательных людей, о ком надлежало писать, не оказалось...
Он с горечью рассказал об этом Протодьяконову.
— Что делать, — вздохнул профессор. — В этом маленьком “марсианине”, или в человеке, воображающем себя им, больше способностей, чем допускает наша косность.
Летом к Званцеву в краткий свой визит в Москву зашел Терешин с журналом “Наука и жизнь”. Он расшифровывал помещенный там ребус, как послание инопланетян.
Услышав неприятие этого Званцевым, он ушел, хлопнув дверью.
В письме, присланном из Пучежа, он всячески оскорблял Званцева, издеваясь над “его жадными старческими мозгами, способными лишь на тесто в пироге, пользуясь чужой начинкой”. (Имеется в виду рассказ “Колодец Лотоса”).
Званцев в ярости на самого себя разорвал письмо на мелкие куски и оставил его без ответа.
Спустя месяц пришло от Терешина новое письмо, где он, как прежде, просил о всяческой помощи, но делал приписку, что извинений за прошлое письмо не будет.
Званцев снова не ответил “Мар. Сиянину”.
Авинский поддерживал с ним связь, но самостоятельно поднял альфаметрику на высоту прогнозов полезных ископаемых на Земном шаре, делая об этом доклады в Англии и Америке.
Профессор Протодьяконов скоропостижно скончался. Но Кира Андреевна с находившимся в Москве Герловиным решили, оберегая Званцева, ему о кончине Михаила Михайловича не сообщать.