Фантасты первых стран соединяйтесь,
Чтоб заглянуть в грядущего окно!
Кларк, Бредбери, Ефремов, Лем и Званцев.
В романах ваших видится оно.
Весна Закатова
Третий Конгресс фантастов Европы проводился в Польше, в городе Познани.
Рано утром через вестибюль отеля, где остановились делегаты конгресса, проходил человек, уже в летах, с седеющей бородкой, в тренировочном костюме, и выбегал на незнакомую улицу, сворачивал в парк и через полчаса возвращался обратно, даже не запыхавшись.
Званцев никогда, где бы он ни был, не пропускал утреннего оздоровительного бега с обязательным ледяным душем и гимнастикой по системе Миллера после него, сохраняя в свои годы былую бодрость и энергию.
Он приехал в Познань в составе советской делегации, вместе с претендующим на верховенство фантастом Парновым и секретарем правления московского отделения Союза писателей, приключенцем Кулешовым, по своему положению, возглавлявшем делегацию.
Заседания конгресса проходили в зале, где каждому участнику вручался радиоприемничек с несколькими кнопками, позволявшими слушать через наушник перевод выступления оратора на любом европейском языке.
В фойе на стеклянной витрине были выставлены книги участников конгресса, Еврокона, как называли его сокращенно.
Осмотрев книжную выставку, Званцев положил туда привезенную с собой книгу “Фаэты”. Никто, конечно, ее не читал, и могли только посмотреть на ее обложку в издании Детгиза.
Лидер европейских фантастов Станислав Лем, на родине которого проводился Еврокон, из Кракова в Познань не приехал. И Званцев вспоминал о его приезде в Москву и встрече с ним.
Его космические дневники Иона Тихого ставили его в один ряд с советскими фантастами, бредящими космосом. Роман “Магелланово облако” о дальнем космическом рейсе делал его соратником Ефремова и Званцева. Но в его “Возвращении”, вернувшиеся через долгий срок, по парадоксу времени Эйнштейна, деятельные космонавты застают на Земле застывшее скучающее общество пресыщенных благополучием людей, не знающих конфликтов и не стремящихся к ним. Люди из бурливого прошлого не находят себе места среди них и снова покидают Землю. В этом Романе Лем оказывается совсем другим.
В развернувшейся дискуссии со Званцевым и другими советскими фантастами Лем отстаивал право фантаста на “веерное творчество”. Сегодня он пишет роман о победе коммунизма на планете, а завтра наоборот – торжестве капиталистических отношений, о вечном конфликте богатства и нищеты. А в третьем романе видит какие-то иные основы общества без всякого насилия, принуждения и власти вообще.
Званцев, в ту пору еще не пришедший к пониманию многоликости литературы, где равноправно могут сосуществовать любые ее формы, доказывал тогда с позиций социалистического реализма, что такой “флюгерный писатель” не поднимается выше всех направлений в политике и философии, а просто не имеет собственной позиции, и ему не к чему звать читателей.
Но в личном общении Станислав Лем, превосходно знавший с детства русский язык, был приятнейшим и веселым человеком. Так, после устроенного в его честь приема в ресторане, он, изрядно подвыпив, согласился ехать ночевать не в гостиницу, а к своему соседу по столу, автору “Генератора чудес” Юрию Александровичу Долгушину, работавшему в войну в институте у Званцева с Иосифьяном на монтаже сказочных радиостанций частотной модуляции А-7.
Отвозил Лема к Долгушину домой Званцев в своей машине, а они вдвоем, сидя на заднем сидении, распевали русские, хорошо знакомые Лему, песни.
Ожидаемой новой встречи Званцева с Лемом в Познани не получилось.
Зато ждали его встречи неожиданные.
Все делегаты Конгресса обедали в одном ресторане за счет гостеприимных хозяев.
Званцев шел по проходу к своему столику, где уже сидели Парнов и Кулешов, когда дорогу ему преградил высокого роста плечистый поляк.
— Ну, истинный Петр Григорьевич идет! — воскликнул он. — Шурочка, здравствуй! Я – Татур. Твой школьный товарищ и друг Стасик.
— Стасик! — только и мог вымолвить Званцев от изумления. — Ну и здоров же ты!
— Я – кавалерийский офицер. Был у немцев в плену. В газете прочитал, что на Конгрессе будет Александр Званцев. Но не знал ты ли это? И пришел в ваш ресторан, чтобы убедиться. И вдруг смотрю, идет сам Петр Григорьевич. Он, конечно, уже не живет. Значит, это ты идешь. Как Витя? Как Магдадина Казимировна? Тоже не живет? Ах, как жаль! Она же полька! Да ты почти поляк. Впрочем, чему дивиться. Тебе под семьдесят, а мне и того больше. А ей было бы под сто. Так долго мало кто живет.
Найденный “Шурик” усадил друга за стол, не обращая внимание на косые взгляды своих соратников, и, продолжая оживленно вспоминать со Стасиком далекие годы и давно забытых людей. О многих он говорил “не живет”, многих не помнил.
Но лошадей Званцевского двора он, страстный лошадник, назвал всех по именам. И “коренного”, великолепного рысака Шалуна, и пристяжных, и несравненную Точеную, с которой Шурик выиграл приз на ипподроме.
— Надо ли так выставлять напоказ былое богатство вашей семьи? — тихо шепнул Званцеву Кулешов.
— А я родителей не стыжусь, — ответил Званцев. — Отец, инвалид Красной армии, был признанным общественником подмосковного города, мать, заслуженная учительница, награждена Орденом Ленина.
— То прекрасно есть, — воскликнул Стасик. — Она же дочь польского революционера, помню, гусарского полковника, сосланного в Сибирь за восстание 1863-го года. У тебя, Шурик, есть родня в Польше – Курдвановские. Можно познакомить с моим соседом. У него родословная рода Курдвановских на триста лет встарь. Я буду просить его прислать тебе ваше генеалогическое дерево. Оно у него на стенке висит.
— Только этого вам не хватало, члену партии, — прошептал Кулешов.
Но слова его утонули в поднявшемся шуме.
Кто-то вошел в ресторан, сразу окруженный людьми. Татур встал и, обладая завидным ростом, разглядел через их головы.
— То ж космонавт ваш, что прямо в космос вышел над Землей.
— Алексей Леонов! — воскликнул Званцев. — Он мне недавно первый значок космонавта вручал.
И он стал пробираться к Леонову между столиками. Тот увидел его, вышел навстречу, обнял и расцеловал.
— Вот как приобщаться надо к чужой славе, — сказал Парнов Кулешову.
Татур неодобрительно посмотрел на него.
Леонов подошел к столику:
— Мне машину открытую дали. Поехали гуртом город смотреть.
— Стасик, поедем? — предложил Званцев.
— Никак не можно, — замотал головой Татур.
— Но почему?
— Я град знаю.
— Вот и хорошо. Будешь нам рассказывать.
— Не можно, — твердил Стасик. — Ботинки свадебные.
— Так ведь не пешком. В машине.
— Ни. Жмут они.
— Свадебные и жмут? Ты что, женился недавно?
— Ни. Ни разу. Ботинки есть, свадеб не было.
Леонов ждал. Старые друзья распрощались, обещая писать друг другу.
Но переписка их прервалась, с появлением “Солидарности“ во главе с Лехом Валенса, и генеалогического дерева старинного рода внук полковника Курдвановского так и не получил.
И еще нашла его в Познани новая заместительница Главного редактора издательства “Молодая Гвардия” Инесса Федоровна Авраменко, приехавшая ознакомиться с работой конгресса.
— Почему вы не бываете больше у нас? — спросила она Званцева, выходя из зала после утреннего заседания.
— Это вопрос не ко мне, а к вашему руководству, Инесса Федоровна.
— Боже мой! Оно же полностью сменилось! Мне поручили увидеться с вами на Конгрессе.
— Для этого не требовалось ехать в Польшу.
— Не будьте таким ершистым. И дайте мне слово, что зайдете ко мне в издательство и покажете свою последнюю книгу. Я быстро читаю и верну вам.
— Я просто подарю вам авторский экземпляр.
— Тогда я приглашаю вас на сегодняшний вечерний просмотр немецкого фильма “Воспоминание о будущем”.
— Спасибо. Фильм, хоть и немецкий, но я имею к нему некоторое отношение.
— Тем более. Тогда вы меня пригласите.
— Будем вечером смотреть по взаимному приглашению. После моего выступления на вечернем заседании, на которое я тоже вас приглашаю.
— С удовольствием принимаю оба ваши приглашения.
Еще утром в номер Званцева вошел озабоченный Саша Кулешов.
— Поговорить надо, Александр Петрович, — многозначительно начал он.
— Всегда готов, Саша, — отозвался Званцев.
Саша Коган (Александр Петрович Кулешов в литературе, куда войти помог ему Званцев первыми публикациями в альманахе “На суше и на море”) свободно владея французским языком, (мать была известной переводчицей с французского) и, близкий к спортивным кругам, постоянно сопровождал спортивные делегации за рубежом.
В последние годы, пройдя в Союз писателей, он преуспел в его коридорах и даже стал секретарем правления Московской писательской организации.
— Вы должны мне помочь, Александр Петрович, как школьному другу вашей Танюши. Я, как руководитель советской делегации, попал в безвыходное положение. Советовался с Еремеем Иудовичем Парновым, и мы оба решили, что только вы можете разрядить обстановку.
— Да что такое у вас приключилось, что за детективный сюжет?
— Дело в том, Александр Петрович, что руководство Конгресса обратилось ко мне с негласной просьбой, чтобы вы отказались от предусмотренного на сегодня выступления. Оно по каким-то высшим соображениям для них нежелательно.
— Но это же идет вразрез со всеми принципами, заложенными в международную организацию, и что за опасность грозит конгрессу из-за моего выступления?!
— Не знаю, но представление мне сделано официально. Я сам ломал голову. Быть может, вчерашнее общение в ресторане с бывшим кавалерийским офицером играет роль? Недаром при инструктаже в ЦК нас предостерегали от общения с местным населением.
— Это же друг моего детства! — возмутился Званцев.
— Вы знаете, кем он был в детстве. Но не знаете, кем он стал теперь.
— Слушайте, Саша! Вы имеете дело не с мальчиком, а с человеком, прошедшим, в отличие от вас и Парнова, через огонь и воду, и медные трубы. Для меня совершенно ясно, о чем вы беседовали с Парновым и кому нежелательно мое выступление, причем даже неизвестно о чем! Я не забыл его провалившейся попытки запретить мне через партком выступать по телевидению. Так же обречена на провал и эта попытка, ставящая вас, оказавшегося у Парнова на поводу, в ложное положение. Я ведь могу сегодня во всеуслышание заявить об этом.
— Умоляю вас не делать этого! Ради нашей с Таней дружбы не делайте этого! Я вам все расскажу, во всем признаюсь. Я выдумал про руководство Конгресса, хотел предотвратить политический скандал. Парнов пригрозил выступить после вас и разгромить ваше выступление. Как будем мы выглядеть перед всеми фантастами Европы? У советской делегации, как и в писательской среде, нет единства? Это же позор!
— Позор в том, что вы и теперь пытаетесь воздействовать на меня.
— Да нет же, нет! Я хотел избежать скандала. Деритесь дома, а не здесь!
— От выступления я не откажусь. На шантаж не поддамся, — твердо отчеканил Званцев.
Кулешов понуро вышел из номера.
Выступление Званцева состоялось в назначенное время при переполненном зале Конгресса.
Он говорил о силе крылатой мечты, зовущей в светлое будущее. О просторах космоса и далеких братьях по разуму. О недопустимости войн в грядущем и об общем стремлении людей к миру и красоте.
И тотчас Парнов потребовал внеочередного слова. Западные писатели посовещались в президиуме, и, не предвидя ничего дурного, предоставили Парнову трибуну.
Парнов с кипящей яростью, если не сказать с пеной у рта, набросился на предыдущего оратора, то есть на Званцева, не называя его по имени:
— Это лживая, замазывающая действительность фантастика. Далекими от реальной жизни идеями она пытается убаюкать читателя, не давая ему мыслить, гася в нем собственное “я” и стремление к свободе.
Парнова слушали с недоумением, хотя нашлись и такие, кто похлопал ему.
Сосед Инессы Федоровны Авраменко, из числа, как и она, гостей Конгресса, удивленно спросил ее:
— Как это может быть? Ведь они оба из одной советской делегации!
Авраменко нашлась и ответила:
— Напрасно думают, что у нас в Советском Союзе все мыслят по одному шаблону, и что нет у нас никакой свободы слова. Как видите, мы не боимся вынести наши разногласия на международный форум.
Она рассказала об этом Званцеву, когда вечером они сидели рядом в этом же зале, где теперь демонстрировался первичный вариант фильма “Воспоминание о будущем”.
Званцев болезненно ощущал устраненные им в советской версии огрехи. Авраменко их не замечала:
— Это поразительно интересно! Но почему вы отдали все это немцам вместо того, чтобы публиковать в нашем советском молодежном издательстве.
— Десять лет двери его были закрыты для меня. Там силу забрали Парновы и иже с ними.
— Для всех место найдется. И для вас в первую очередь.
— Я приду с книгой, как обещал.
На следующий день Конгресс заканчивал свою работу. Весь состав президиума покинул свои места, предложив любым участникам Конгресса занять их, а председательствовать попросили Званцева.
Ему была вручена поощрительная международная премия Еврокона.
Более высокая “Золотые крылья”, была присуждена Парнову.
Но Званцева это нисколько не задело.
Значительно больше тронуло его, что по выходе из зала его ждала румынская делегация, чтобы поздравить фантаста Званцева с наступающим его семидесятилетием. Дело обошлось без ресторанных тостов и юбилейных речей. Просто сердечно относящиеся к нему люди пожали ему руку, пожелали здоровья на многие годы и вручили его рассказ “Взрыв”, изданный отдельной книжечкой на румынском языке.