Где ты, Земля моя родная?
Леса , поля, долины, реки?
Ужель в пустыне здесь одна я
В отчаяньи сжимаю веки?
Весна Закатова
Званцеву обязательно нужно было увидеть, какой станет, после всего что с ней может случится, наша планета через тысячелетие.
Он не уставал предупреждать читателей в своих публикациях в газетах, книгах, журналах, по радио и телевидению о грозящей Земле экологической катастрофе, вызванной техногенной цивилизацией. Части суши скроются под водой, другие станут пустыней.
Ему привелось видеть искусственно затопленные в водохранилищах, отнюдь не сказочные, “грады Китежи” с торчащими из воды колокольнями. А пустыню он искал на бывших берегах исчезающего Аральского моря.
Вместе с ташкентским соратником его покойного друга профессора Протодьяконова в машине, миновав хлопковые поля и соседствующие с ними знойные пески пустыни, они подъезжали к местам, где когда-то ощущалась морская прохлада. Сейчас под нещадно палящим солнцем об этом можно было лишь вспомнить при виде лежащей на боку полузанесенной песком рыбачьей шхуны, знававшей когда-то щедрые уловы. Теперь, вместо пенных валов, ее окружали мертвые волны барханов безлюдной пустыни.
— Смотрите, Александр Петрович. Там, как будто, кто-то есть и сигналит нам, — сказал ташкентский ученый, передавая Званцеву бинокль. И добавил: — Это очень странно. Человек на бархане. Один?..
— Действительно, — согласился Званцев, рассматривая тоненькую фигурку на гребне далекого бархана. В знойном мареве казалось, будто она колышется и даже машет руками. — Если это не столб былого причала, то...
— Чего там! Всего мираж, — вставил подошедший шофер, здоровенный усатый казак из поселенцев в Средней Азии.
— ...может быть терпящий бедствие путник, взывающий о помощи, — закончил Званцев.
— На деле, до столба энтого куда как дальше, чем кажется. Горючее беречь надо. Мираж, он надует, как в старину купец на базаре. Нешто есть такое у нас право рисковать?
— Опыт и права у меня есть. Надо, и за руль сяду. Может это не погибающий путник в пустыне, а автоинспектор нас требует права проверить.
Шофер рассмеялся:
— Ну, коли автоинспектор, то поехали. Беда с шибко учеными... А дисциплина у казаков – перво дело.
И машина двинулась по песку к едва различимой цели.
— И все-таки это человек. Не зря поехали, — сказал ташкентец. — Непонятно, как он сюда попал? Ни коня, ни верблюда, ни машины поблизости... Невероятно! Как с неба упал.
— Может быть, летчик катапультировался? — предположил Званцев, смотря в бинокль. — Я различаю, он, как будто бы, в комбинезоне, и машет, вроде как, шлемом.
— Видать, самолет тутока где екнулся, — решил шофер.
— Скорее всего, так, — согласился Званцев. — И под барханом что-то темнеет вроде парашюта.
Машина въехала на бархан и остановилась перед тоненькой фигуркой со шлемом в руке, со светлыми волосами до плеч.
— Жанна д’Арк! — воскликнул Званцев, выскакивая на песок.
— Никакая я не Жанна! Я – Надя Крылова, — поправила девушка и, узнав писателя, разочарованно протянула. — Ах, это вы... а я думала, комиссар подъезжает.
— Какой комиссар? Комиссаров здесь давно нет, как и басмачей.
— Из международной ассоциации. Должен зафиксировать сколько я пролетела.
— Откуда прилетела?
— Мы решили для рекорда дальности воспользоваться восходящими потоками воздуха в жаркой пустыне и старт был дан с земли, вернее с песков. Но сколько пролетела и куда попала не знаю. Спидометра на дельтаплане нет, — и она улыбнулась. — Меня теперь ищут. Радиомаяк я включила.
— Небось, найдут. Не то мы куда хошь доставили бы, — заверил подошедший шофер, подкручивая лихие усы.
— Нет, спасибо. Мне отсюда отлучаться нельзя, — и она указала на треугольное крыло под барханом.
— Греческая буква “дельта”, — заметил ученый.
— А как же! Поэнтому и дельтаплан прозывается, — назидательно пояснил казак.
— Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь через тысячу лет.
— Почему через тысячу лет? — с удивлением и живым любопытством спросила Надя.
— Потому что вы, вернувшись из звездного рейса, могли бы прочитать стихи поэтессы Весны Закатовой.
— Я их не знаю.
— Их никто не знает. Я их прочту вам:
— Я люблю стихи, — сказала Надя, садясь на песок и пересыпая его с ладони на ладонь, вся превратившись в слух:
ГНЕВ ПОТОМКОВ
сонет
Где ты, Земля моя родная?
Леса, поля, долины, реки?
Ужель в пустыне злой одна я
В отчаяньи сжимаю веки?
Где шелест трав, цветов дыханье,
Полеты птиц, след свежий зверя?
Где в брызгах радужных купанье?
Погибло всё! Бед не измерить!
Кто виноват в земном несчастье?
Злодей ли, прихвостни, толпа ли,
Что ради выгоды сейчасной
Природу грубо растоптали?
Но прозвучат раскаты громко
Суда разгневанных потомков!
— И никакая это не поэтесса, а вы сами написали. Я-то знаю, — уверенно заявила девушка.
— Откуда вы это знаете?
— Догадалась. Весна Закатова “поэтесса не начавшегося века”!
— Однако, женская логика неумолима, — заметил ташкентец.
— Ум дивчачий, что пика казачья, — вставил усач.
— Вот и расскажите нам, “товарищ поэтесс”, почему вы такой ужас придумали? И что за суд потомков? — потребовала Надя.
— Потому что мы сидим на бывшем берегу далеко отступившего моря. Потому что воды Амударьи, пополнявшей море, бездумно тратились на выгодное выращивание хлопка. Но это пустяк по сравнению с преступным сжиганием бесценных топлив в несчетных теплоцентралях и в мириадах автомобилей. Углекислота, выбрасываемая ими, уходит в высшие слои атмосферы и создает там подобие ватного одеяла. Оно пропускает солнечные лучи, а тепловое излучение планеты в Космос задерживает. Парниковый эффект.
— Позвольте возразить вам, Александр Петрович, и вступиться за современную энергетику, — прервал Званцева его ученый спутник. — Насколько я знаю, количество углекислоты при сжигании топлив в технических устройствах составляет доли процента от того, что выбрасывают в атмосферу вулканы, и что поглощается океанами и растительностью.
— Я вам отвечу, мой ученый друг, что в чаше миллион капель, но миллион первая переполняет ее. На нашей Земле из-за этой доли процента произойдет нарушение баланса, созданного Природой за миллионы лет, и планета, как мы уже ощущаем, будет перегреваться. Начинают таять полярные льды, ледяные покрытия Антарктиды, Гренландии и горные ледники. Реки выйдут из берегов, прокатятся по Земле страшные наводнения, с миллионами жертв, уровень океана поднимется, как подсчитали, до семидесяти метров. Будут затоплены современные порты и индустриальные страны. Начнется переселение народов и войны за более высокие места суши. Неизбежные эпидемии завершат черное дело.
— Какой ужас! — воскликнула Надя, выпивая глоток воды из предложенной ей ташкентцем фляги.
— И потомкам нашим достанется изуродованная планета с ненужными высокими домами, где будет ютиться часть из тех, кто выживет в схватках за жизнь, но лишь в нижних этажах, куда не надо подниматься на умерших лифтах и не требуются водяные насосы, и где об электрическом токе забыли. Но они не забудут, что их предки жили в сказочных условиях и преступно погубили планету. Одичав, спустя столетия, они, если б могли, жестоко судили бы нас.
— Шкуры бы с нас содрали, — заключил шофер, закуривая, и спохватился. — А може, загасить? Чтоб углекислоты энтой самой не добавить? Я напоследок, — и затянулся дымом.
— Погасить надо топки в котлах и зажигание во всех автомашинах выключить. На электромобили пересесть. Но прежде перейти на использование солнечной энергии, зноя пустынь...
— Я и то помышляю, по пескам таскаясь, сколь тепла задарма пропадает. У нас в станице свой мельник был. Ветром жернова крутил. А кому он тепереча нужен? Покупай муку с мельничного комбината. Правда, своя, вроде, вкуснее.
— Кроме ветра и жара пустынь, есть еще океанские волны и другие безопасные для Земли источники энергии... — начал было Званцев.
— Эта катастрофа недопустима, — с жаром воскликнул молодой узбекский ученый. — Жизнь положу, чтобы ее предотвратить!
Надя вскочила, сорвала с себя шлем и замахала им. Ветер тотчас завладел ее волосами.
— Ну вот! Наконец-то и наши подъезжают! — радостно воскликнула она.
— И впрямь едут, — прикрыв ладонью от солнца глаза и всматриваясь вдаль, подтвердил казак.
— На вездеходе, — рассмотрел в бинокль ташкентец
Вскоре автомашина на гусеничном ходу вместо задних колес подъехала к бархану.
— Эдак по песку сподручнее, — одобрил шофер из станицы. — Не забуксует.
Из кабины выскочил невысокий крепыш в армейской фуражке, а из задней дверцы вышел высокий элегантный джентльмен в колониальном пробковом шлеме и темных очках.
— Вижу, нас никак опередили. Здесь целая компания! И старый знакомый! Привет писателю от аэроклуба имени Чкалова. Как вы узнали, что мы будем здесь?
— Здравствуйте, товарищ инструктор. И не подозревал, — ответил Званцев, кивком отвечая на молчаливое приветствие иностранца.
— Знакомьтесь. Комиссар международной ассоциации дельтапланеризма мистер Смайльс из Лондона, — представил спутника тренер Нади.
Молодой узбек бегло заговорил с ним по-английски.
— Ну, Надя, тебе везет. Мало того, что ты рекорд установила, ты еще и переводчика в песках нашла.
Англичанин торжественно подошел к Наде, снял шлем и сказав по-русски:
— Поздравляю, мисс Крылова. Рекорд есть, — и комиссар сначала потряс, потом, склонясь, поцеловал ее руку.
Званцев ревниво подумал: “Знал бы он кому руку целует! Самой Жанне д’Арк, изгнавшей его предков из Франции!”
Два шофера прилаживали дельтаплан рекордсменки на багажник вездехода, а героиня дня суетилась около них, чтобы не повредили ее “птичье крыло”.
Званцев с гордостью смотрел на свою “Надежанну”, на восхищенного ею ташкентского ученика профессора Протодьяконова, на крепыша-инструктора и галантного комиссара в пробковом шлеме, энтузиастов полета людей-птиц, и думал, что им, вместе с такими вот казаками-усачами спасти Землю от участи Аральского моря, поднять в пустыне трубы до неба, вызвать внутри них разностью жары песков и заоблачного холода ураганы, чтобы превратить их энергию в электрический ток.
И снова вспомнились ему пушкинские слова “Здравствуй, племя молодое, незнакомое”...
конец восьмой части