Глава 4ЭХО ПРОШЛОГО
И как во сне, минувшее проходит предо мною... Весна Закатова
Альсино шел со старцем к ажурной беседке в глубине сада, куда заглядывали ветки соседнего куста с белыми ароматными цветами, напоминая любимый Олин жасмин... Опять Оля, опять ее Мир! Как близок и дорог он Альсино. Поистине долг его помочь Наза Вецу в воссоздании, как он готов был теперь считать, древней истории неомира. Оба они воочию видели ее в «недоразвитом» мире. И невольно перед мысленным взором Альсино промелькнули дни на подмосковном заводе, где он руководил созданием аппарата, проникающего в другие измерения. Какими родными стали ему участники их экспедиции. Маленький физик-японец все сомневался, как может находиться рядом с ними на той же планете более развитая цивилизация, если нет никаких следов ее деятельности? Альсино не мог тогда ответить тихому, вежливому и самоотверженному Иецуке. Теперь он сказал бы: «Цивилизация неомира — это цивилизация ваших потомков! Нынешние рудники и шахты — это и есть ее былые разработки полезных ископаемых». Совсем по-другому относился к необъясненному ортодоксальной наукой лорд Чарльз Стенли. У него все было просто: — Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что Господь Бог создал все миры и людей на них по образу и подобию своему. Возможно, вы читали в Библии, в главе шестой: «Когда сыны Неба сходили на землю (может быть, мы не допустим ошибки, предположив, что из параллельного мира!), то увидели, что женщины там красивы, брали их себе в жены и входили к ним. И они стали рожать им. С того пошло племя гигантов». Надеюсь, Господь Бог, допуская общение между мирами, позволит и нам перейти в параллельный мир, чтобы заимствовать там то, что предотвратит у нас великие бедствия. И высокий худой англичанин с аскетическим, гладко выбритым лицом становился похожим на миссионера, идущего сквозь джунгли, неся слово Божье дикарям. Прямой противоположностью сдержанному англичанину был американец Джордж Форд, жизнерадостный толстяк, дядя Джо. Всякий разговор он начинал с анекдота, порой им самим выдуманного: — Один джентльмен очень хотел научиться летать, но машинам не доверял. Послушав одного мага-колдуна, он вспорол подушку с гагачьим пухом и обложил им себя на ночь. И во сне летал, как и многие другие. А утром полетел... в разные стороны. Конечно, гагачий пух. Джентльмен только отчаянно чихал. — И дядя Джо первым начинал хохотать, и даже чихать. Говоря о цели экспедиции, он становился вполне серьезным: — Лететь туда без гагачьего пуха, конечно, необходимо. Один джентльмен уверял, что в мире существует только единственный закон — закон выгоды. И в самом деле: в живой природе всем выгодно выжить. В мертвой — пребывать в состоянии с наименьшей затратой энергии. Так происходит всюду — от атома до космоса! Вот мы и двинемся, чтобы показать человечеству, какие выгоды оно обретет, переняв все то, что мы увидим в параллельном мире с помощью нашего Альсино. Если, конечно, наша «летающая тарелка» не разлетится, как гагачий пух. — И он весело хохотал. Незабываемое время! Ставшие столь дорогими ему люди! А за стенами подмосковного завода происходили события, потрясшие основы общества, которое застал здесь Альсино. Но они с Олей не касались их. Он не считал себя вправе судить об этом, а у Оли были совсем другие заботы — Альсино, Альсино и еще раз он... Другое дело Юра Кочетков. Он был человек особый. Майор безопасности, предшественники которого были причастны к чудовищным злодеяниям и готовились расправиться с «иностранцем» Наза Ведом, честно стоял в грозные дни путча на баррикаде, защищая свободу людей от посланных властями танков. Отважный, решительный, казалось бы, безупречный исполнитель приказов, он проявил себя вдруг с неожиданной стороны... Дела в ангаре, отведенном для сооружения «тарелки», шли не слишком гладко. Не хватало самых необходимых вещей, вроде конденсаторов, микросхем и других «мелочей», без которых «тарелка» не проникнет в чужие миры. Конденсаторы делались лишь на одном специализированном заводе в Ереване, а электронные блоки — во Львове. А города эти оказались за границей в независимых теперь государствах. Неразумный разрыв деловых связей был губителен для экономики. Но новые власти не считались не только с ее крахом, но даже с начавшимися междоусобицами, лишь бы обрести национальную самостоятельность. Дядя Джо видел в том нарушение основного закона выгоды и возмущался, теряя свою веселость. Удивил всех Кочетков. Всегда молчаливый, он вдруг прочитал всем свои сатирические стихи, где единственная рифма звучала надтреснутым колоколом:
НАБАТ
Не взрыв АЭС, а нечто еще пуще Тогда случилось в глухоманьской гуще. Предвидение лишь мудрецам присуще. И нет просчета и ошибки худшей, Допущенных там в «самом тихом путче»! Последствий враг не выдумал бы лучше! А бедствий колокол звучит все жутче...
Оля тогда подошла и обняла Кочеткова, назвав его «Юра-молодец!». Работа в ангаре продолжалась, но чем больше близилась к концу, тем труднее становилось завершить начатое. Производство лихорадило от новых, изрезавших страну «по живому» границ. Приходилось самим искать выход из самых затруднительных положений. Старый рабочий Иван Степанович, с присущей русским умельцам смекалкой, стал разбирать объекты военной техники, не востребованные заказчиком из-за недостатка средств. И даже собственную домашнюю аппаратуру. Недостаток средств чувствовался и в ангаре. «Вверху» не давали обещанных Кочеткову кредитов, не слишком понимая назначение нового «секретного объекта». Дядя Джо негодовал. Не только Всеобщий закон Выгоды, но и вообще все законы страны и распоряжения вышестоящих органов не выполнялись. — Один джентльмен, которого уже много лет катали на инвалидной коляске, уверял, что нет ничего неудобнее паралича, — заявлял он отнюдь не обычным жизнерадостным тоном, явно имея в виду нечто, даже отдаленно не напоминающее больного джентльмена. А на следующий день Кочетков прочел всем свое новое стихотворение, под которым, вероятно, подписался бы и дядя Джо: ЧУМА
Вдруг взбунтовалась левая рука. Сказала голове: «Адье, пока! Отныне слушать я тебя не буду!» И пациенту сразу стало худо.
А тут еще нога твердит врачу: «Куда хочу, туда и ворочу!» И будто пальцы у нее решили, Чтоб обувью их больше не давили.
Очки поправил доктор на носу, Вздохнул и записал «инсульт». Пришла беда, несчастье человека. Был здоровяк всегда, теперь — калека!
Когда ж в параличе лежит страна, «Инсульт везде», то это уж Чума!
Слушатели переглянулись. Англичанин заметил: — Мне не хотелось бы никого задеть, но Бог, желая покарать кого-либо, лишает его рассудка. Американец сказал: — Один джентльмен считал, что он всегда прав, даже когда на автомобиле врезался в витрину модного магазина. Японец промолчал. Оля покраснела, виновато посмотрев на Альсино. Вопреки всем трудностям, «проникающий аппарат» все-таки через некоторое время удалось закончить. Перед стартом, когда экипаж собрался у входного люка «тарелки», Кочетков, словно обращаясь ко всем остающимся, произнес:
ПОСЕВ И ЖАТВА
Когда свобода личности Зависит от наличности, Успех «народовластия» — От общего несчастия,
Когда в развал, в растащенность Рак, лебедь, щука тащат нас, И могут принцип довести До полной беспринципности,
Когда вверху не парубки Друг друга ловят за руки, А наши первые вожди, Увы, хорошего не жди!
А если так пройдет посев, То жатва — всенародный гнев!
Вряд ли кто услышал его, кроме друзей, ведь он своих произведений никогда не публиковал... Его «озарение» осталось закрытым, как и он сам... А теперь уже нет в живых ни Кочеткова, ни трех его ученых соратников... даже Оли. Как быстро ни промелькнули эти воспоминания в сознании Альсино, старец уже сидел на скамье в беседке, окутав седой бородой рукоятку палки со сложенными на ней руками, и выжидательно смотрел на него. — Я вспоминал о своем пребывании в «недоразвитом» мире, который есть не что иное, как наше далекое прошлое. Я там общался с нашими предками. Старец поднял на него удивленные глаза: — Что ты хочешь сказать столь неожиданным и, надо думать, малообоснованным утверждением? — Пусть это только гипотеза, мудрейший. Она появилась в результате общения с искусственным мозгом биоробота, но я убежден, что мы с тобой побывали не в мире, сходном по условиям развития с нашей древностью, а в самом нашем давнем прошлом. — Обдумаем вместе эту обещающую теорию. Альсино мысленно передал старцу все аргументы биоробота, который, кстати сказать, стоял у входа в беседку, крайне заинтересованный тем, что там происходит. — Итак, нам надо считать, что мы побывали у собственных предков? — заключил старец. — Именно такой вывод необходим. Он побуждает меня дать согласие на совместную работу, задуманную тобой, мудрейший. — Что ж, — раздумывая сказал Наза Вец. — Это не меняет, а скорее углубляет нашу задачу создания древнейшей истории неомира. И свидетельства очевидцев давнего прошлого могут стать крайне полезными. — Я рад, что ты не отверг с порога такую теорию, а готов воспользоваться ею в научных целях. — Тогда обменяемся общими впечатлениями об увиденном в нашем, как ты считаешь, действительно реальном прошлом. Начнем с меня, поскольку я был там за тридцать лет до твоего рождения. — Я постараюсь дополнить твои впечатления своими. — Я и сейчас содрогаюсь при мысли о том, как насильственно внедрялись идеи Справедливости в стране, где решили любой ценой перейти на коммунистические отношения. На деле они оказались совсем иными: принуждением, несправедливостью, угнетением и расправой — словом, прикрытой тиранией. Сами по себе коммунистические идеи, конечно, не могут быть этим опорочены. Однако немало пострадавших готовы были неразумно отвергнуть само стремление к светлому. — Я сталкивался с этим в пору новых потрясений. Но ты побывал в адских бараках «колючепроволочного коммунизма». — Да, я видел там людей, утративших веру в лучшее будущее. Однако встречал и энтузиастов, ради высокой цели закрывших глаза на лишение не только прав, но порой и жизни близких людей. Они способны были и на подвиги слепого фанатизма с именем своего угнетателя на устах. Для их же вождей, возведших беспринципность в «принцип революционности», главным было разрушение прежнего общества и создание на его руинах чего-то нового, что якобы принесет счастье народу. Такая болтовня о грядущем благе дурманила людям головы и действовала как массовый наркотик. А на деле — принудительный труд, разделение всех на враждующие, неравноправные группы пролетарского и непролетарского происхождения, бездумный отрыв земледельцев от земли и передача ее нерадивым бездельникам, неспособным взять блага Природы. Я видел все это сам. А ты, Альсино? — Понадобились десятилетия, — ответил Альсино, притянув к себе ветку и вдыхая ее аромат, — чтобы выйти из-за колючей проволоки, поверить в обретенную свободу и народовластие. Слишком велика была ненависть к диктатуре с былым обожествлением вождя. — И Альсино задумался. Наза Вец проницательно смотрел на него и сказал: — У тебя возник, как отражение увиденных событий, образ «Маятника Жизни»? — Ты прочел мои мысли, мудрейший. Маятник всегда стремится в крайние положения. А крайность — это разрушение прежде созданного. Замена старых пороков новыми. Свобода превращается во вседозволенность, даже в разгул преступности. «Хочу беру, хочу убиваю». Право на самоопределение подменяется уродливым национализмом. Самобытный уклад жизни — в провозглашение превосходства коренного народа над другим. Даже способ поклонения Божеству — причина кровавой вражды и ненависти. Потери в междоусобных войнах могут превзойти даже жертвы преступного режима «колючепроволочного коммунизма». — Да, — вздохнул старец, отодвигая палку, — мир переживал тогда тяжкие испытания, а нам, историкам, так мало об этом известно... Альсино встал, принялся ходить по беседке и столкнулся с роботом. — Почему ты не воспользуешься искусственными нейронами мозга? — обратился к нему Робик. — Что можешь ты добавить к тому, что я скажу мудрейшему? Конечно, мои гипотезы нуждаются в проверке. Это понимает даже биоробот. Пока это лишь предположения, — говорил Альсино старцу. — Анализ истории двадцатого века показывает некоторую закономерность. — Закономерность может быть выражена мной математически, — настаивал биоробот. — В самом деле? — насторожился Наза Вец, выпрямляясь на скамейке и опираясь на палку. Он покосился на робота и добавил: — Когда ты уймешь этого маловоспитанного нейронного философа? — Моя воспитательница еще не вернулась, — тотчас отозвался Робик. — Мы ждем ее. Наза Вец поморщился: — Так каковы же твои наблюдения? — Обнаруживается совпадение событий большого значения с одиннадцатилетним циклом солнечной активности. Одиннадцать — модуль Вселенной. — Третье простое число после Пифагоровой тройки, лежащей в основе всех простых чисел, — вставил Робик. — Мы обратимся к тебе, биоробот, как только понадобятся математические уточнения, — раздраженно сказал Наза Вец. — Дальше? Сделав знак Робику не вмешиваться, Альсино продолжал: — 1904 год. Неудачная война России с Японией. Четыреста тысяч убитых. Напряжение в обществе. Разряд молнии в виде революции 1905 года. Раскаты грома по всему миру. Через одиннадцать лет — 1915 год. Тяготы начавшейся мировой войны. За год три миллиона убитых. Опять Пифагорово число Три! — И опять предреволюционная ситуация, как ты, конечно, имел в виду. — Совершенно так, мудрейший. Потом еще одиннадцать лет. И в них одиннадцать дней, которые на этот раз потрясли мир. Заставили владельцев во всех странах со страхом относиться к работающим. Потом 1926 год — перелом. Сменив умершего вождя, власть захватил тиран. Одолел всех противников. 1937 год — очередной солнечный цикл. Чудовищные репрессии. Уничтожены не только противники, но и былые соратники. И вообще все активные, мыслящие... — Тогда я и попал в бараки за колючей проволокой, — вставил старец. Робик молчал, но в его нейронной памяти запечатлевалось каждое слово. — Еще один цикл, — продолжал Альсино. — Ты уже вернулся в неомир. В «недоразвитом» — нашествие захватчиков. Под знаменами неравноправия и преимущества одной властвующей расы. Десятки миллионов потеряны с обеих сторон. В стране, где ты был, утрачена важная часть промышленности. Повсеместные лишения людей. Женщины, даже дети — в полях, у станков производят и хлеб, и боеприпасы. Лишь в 1948 году солнечный цикл совпадает с выздоровлением раненой страны. Затем еще три солнечных цикла. Страна поднимается со смертного одра до уровня сверхдержавы. Однако 1981 год при внешнем благополучии таил кризис «революционной идеологии подавления всех по-иному мыслящих». Тирании под маской «во благо народа» близился конец. Избавление от диктатуры приводит к «переустройству», которое, увы, закончилось «перерасстройством» всего народного хозяйства. Могучее государство, державшее в страхе остальной мир другой идеологии, неоправданно распалось..Не осталось связующего цемента единства мнений. И оно уподобилось расчлененному организму с отсеченными, нежизнеспособными частями, враждующими между собой. Вначале «общее волеизъявление» внушало надежду на свободу духа. Однако торопливое изменение уклада жизни через одиннадцать лет после 1981-го в 1992 году повлекло ко времени, когда я покидал «недоразвитый» мир, к развалу и параличу обнищавшего общества. Три солнечных цикла понадобилось на оздоровление и взлет страны. Думаю, что не меньше понадобилось, чтобы обрести ей былую мощь и благосостояние, использовав плодородие земли, богатства недр и человеческих душ. Спустя три солнечных цикла к 2025 году можно было бы ждать нового возрождения в этом периоде нашего далекого прошлого. Конечно, это лишь мои предположения, глядя из другого измерения и иного времени. Я не знаю, что произошло в XXI веке... — Достаточно мудрые предположения, мой друг, хотя и малоутешительны для тех, кому пришлось ждать этого срока в непроглядном тумане минувшего. Через сад к беседке спешила мать Альсино Моэла. Еще издали она передала: — «Звездолет из далекого созвездия находится на нашей околопланетной орбите. Передано приглашение на встречу гостей со звезд». — «Кому из нас?» — поинтересовался Наза Вец. — «Приглашен Альсино», — отозвалась Моэла. — «И где состоится встреча?» — «На океанском побережье у экспериментальной энергостанции искусственного ветра». «Почему именно там?» — подумал Альсино. Ведь это место известно только им с Олей. Остальных их товарищей уже нет в живых. — Сожалею, что наша беседа прерывается столь неожиданным образом, — сказал Наза Вец. — Как я понимаю, тебе надо отправляться туда. — Да, да! — заторопился Альсино. — И как можно скорее! У нас нет вблизи летающего диска, которым обычно пользуется Моэла, но, может быть, ты, Наза Вец, согласишься доставить меня туда? Я думаю, что встреча со звездными гостями не может не заинтересовать тебя. — Разумеется, мой друг. Даже в том случае, если бы эта встреча ни в какой мере не касалась меня, я предоставил бы летающий диск, которым воспользовался для полета сюда. — И ты полетишь со мной? — Думаю, в пути мы сможем продолжить наш разговор. — «Я благодарю тебя, Наза Вец, за такое внимание к моему сыну», — передала Моэла. Наза Вец мысленно заверил ее, что он сам заинтересован в таком полете с Альсино, с которым теперь они уже крепко связаны общим замыслом. Альсино меж тем нашел Робика и сказал ему, что тот будет сопровождать его. Наза Вец удивленно посмотрел на него, но, прочтя охватившие Альсино надежды, лишь покачал головой. Моэла провожала Наза Веца, Альсино и... Робика.
|