"Дух захватывало... Нет! Какое там захватывало! Духу вообще не оставалось места в бренном, сдавленном скоростью теле, сердце захолонуло... Если оно и продолжало биться, то удары его уже в счет не шли... Рот хватал воздух, как после ныряния, и никак не мог набрать его в легкие...
Бешеный самолет летел над землей.
Если бы удалось закрыть глаза! Но они смотрели, расширенные от ужаса, от напряжения, от неестественности того, что видели.
Я взлетал вверх, вдавленный в кресло, я падал, повисая в воздухе, теряя вес, с замершим стоном на губах...
Когда–то пилоты страдали от воздушных ям. Сейчас это были ямы земные.
Только в кошмаре может привидеться, что ты мчишься в гоночном автомобиле, в котором дерзость конструкторов превзошла азарт рекордсменов, и эта сверхмашина, порождение расчета и страсти, вдруг срывается с шоссе, но несется уже так быстро, что не в силах упасть в пропасть без дна. Ум не может осознать это, но механический демон из газовых струй и шариковых подшипников несется... прямо на скалу, которую нельзя миновать. Миг – и все должно разлететься на атомы, но машина, словно насмехаясь над законами природы, уже самолетом чуть взмывает над скалой – и внизу злобно мелькают оскаленные зубы камней с глубокими провалами. А машина уже скользит в головокружительном спуске по склону горы, конечно, без дороги, скользит над хаосом камней и кустарника, хижин и изгородей.
И все это не в кошмаре, все эта наяву.
Дьявольский самолет, самолет, пилотируемый дьяволами, превышал скорость звука, но почти не отрывался от земли. Все сливалось в вихре разноцветных полос, в безумной вакханалии теней, когда уже нет предметов, нет линий, нет цвета, объема, формы, есть нечто утратившее материальность, воплотившееся в одно лишь неистовое движение.
Голова кружилась, в глазах мутилось, горло сдавило...
Это было наваждение. Избавиться от него можно было, лишь смотря вдаль или вперед. Но навстречу летела жуткая стена африканских джунглей – пышных, душных, непроходимых, с дикими зверями и черными атлетами, не успевающими испугаться невозможной машины, которая должна была бы врезаться в зеленую мякоть листвы и разбиться об эбеновый частокол негнущихся стволов. Адская машина неуловимым движением скользила вверх, пролетая над кронами деревьев. И под брюхом сатанинской птицы уже проносились возделанные поля плантаций. Казалось, что плоская земля вертится, как исполинский диск, вернее, два диска – справа и слева, крутящихся в разных направлениях... И снова роковое, неотвратимое препятствие впереди – стены роскошного дома плантатора, над крышей которого мы пролетаем, едва не сбив антенну.
Так я летел – о ирония судьбы! – с последним регулярным рейсом советского самолета из одной африканской страны в другую в последние часы перед назревшим конфликтом.
Надо отдать им справедливость. Самолеты у них великолепные. Мне посоветовал взять билет на этот последний регулярный рейс портье отеля, португалец из Анголы, уверявший, что это наиболее безопасно. Безопасно! Я тысячу раз расставался с жизнью в пути!.. Или их пилоты продали душу дьяволу и в аду им пока нет места, или у них колдовские приборы, которые позволяют так летать. Черт возьми! В этом есть смысл. Попробуй–ка перехватить такой самолет истребителем. Засечь радиолокатором. Сбить зенитной артиллерией или догоняющей ракетой. Он появляется сразу над головой, обрушивает сверху рев двигателей, уже исчезнув.
Неспроста они так летали, невидимым лучом нащупывая неровности рельефа и с поразительной точностью копируя его в воздухе в пятидесяти метрах от земли. Советская авиационная компания не только гарантировала тем безопасность пассажиров при любых неожиданных эксцессах, но и показывала, с чем придется столкнуться кое–кому, если конфликт, уже сотрясающий Африканский континент, расширится...
Нет, нет! Конфликт вполне локален! Боже, спаси наши души! Он касается только Африки. Ни в коем случае не великих ядерных держав, которые могут лишь проявлять симпатию и сочувствие той или иной стороне. Никаких всемирных ядерных столкновений! Если здесь и будет сброшена какая–нибудь ядерная бомба, то лишь потому, что развитие физики настолько велико, что невозможно предотвратить ее успехи в любой, даже маленькой лаборатории... в том числе и на Африканском континенте.
Что будет с очередной заложенной в пишущую машинку страницей моего дневника, за который я так хочу получить миллион, но который пишу в расчете на пепел?.. Да, да, на пепел, скорее всего – радиоактивный пепел, в который страницы дневника превратятся, хоть я и храню их вот уже более полугода в несгораемом портфеле... Юмор висельника? Еще бы! Этот юмор ощущался в африканском воздухе, едва я вдохнул его вместе с чертовой пылью рудничных отвалов, насыпанных между вполне американскими небоскребами.
Мои первые впечатления в Африке были таковы, словно я никуда из Америки не уезжал. Если бы не эти пыльные, втиснутые между домами кучи размельченной, высушенной африканским солнцем породы, можно было бы вполне почувствовать себя в Нью–Йорке. Те же автомобили последних наших марок, те же небоскребы, так же нельзя найти для машины место у тротуара – приходится отъезжать мили на две и потом идти к бару пешком. Только вот ездят здесь по левой стороне улицы, а на тротуаре пешеходы сторонятся вправо.
Темп жизни американский – все словно опаздывают на поезд. Чем не Америка? Малая Америка! Милая Америка! И город подобен нашему Городу золотого тельца. Если у нас золотой телец хранится в пробитых в скале Манхеттена подвалах, то здесь... фундаменты почти всех домов стоят на золотых жилах, вернее на ноздреватой, как сыр, золотоносной земле, изрытой кротовыми норами, которые остались от жил, – золото сплавлено в слитки и отправилось в подвалы Уолл–стрита или лондонского Сити, а пустая порода осталась тут. В свое время ее использовали для засыпки мостовых, но... потом кто–то спохватился, что мостовые в городе золотоносные! И движение на улицах останавливалось, водители бросали свои автомобили и... разворачивали асфальт. Самородков в нем, конечно, не было, но на обогатительной фабрике из него выжимали достаточно желтого металла. Я и сейчас видел ночью бродяг или дорожных рабочих, которые, греясь у костров, украдкой рассматривали куски вывороченного во время ремонта мостовой асфальта в надежде увидеть блестящую крупицу.
Это были черномазые. Они здесь еще хуже наших, американских. Те хоть пообтесались в Америке за столетия, даже посерели в северных штатах, одеваются и говорят, как люди, а здесь... Уверен, что здешние негры остались язычниками и, наверно, жарят на кострах своих пленников, предварительно поработав на рудниках, набив набедренные повязки деньгами и заплатив выкуп скотом за своих бритых жен с обвислыми грудями.
Вполне понятна гордость тех, кто сделал хотя бы часть Африки похожей на Америку, как понятна и их неприязнь к дикости и невежеству черномазых, которых им хотят навязать в равноправные собратья. Есть отчего схватиться за оружие! Сотню лет назад белые рыцари цивилизации боролись здесь с дикими джунглями, дикими зверями и зверскими дикарями, зарождая цивилизацию, и вот теперь именно здесь суждено пройти оборонительной линии мировой цивилизации, где ей грозят коммунистические полчища черных атлетов.
В городе золотых жил я провел несколько недель, чувствовал себя, как дома, сидя за стойкой на высоком табурете. И даже загрустил в одном баре, слыша вокруг родной язык Чикаго и Фриско... Мне показалось, что как раз здесь мы выпивали с Эллен...
Эллен, Эллен... Милая, загадочная колдунья, злая волшебница с добрыми глазами ангела и бесовскими, сводящими с ума линиями плеч, талии, бедер...
Здесь полно девчонок, у которых такие же бедра, такие же волосы, которые так же ходят маленькими шажками, подчеркивая женственную слабость, вызывая умиление, восхищение, желание, но... у всех у них нагло зовущие глаза. И они отталкивали меня этими жадными глазами. У Эллен были совсем иные глаза. Они не звали, они вели за собой в омут, в пропасть, в бездну...
Здесь не было дока и некому было "проявить" мою фотокарточку. Я пил, сосал, хлестал виски, джин, ром, пунш, коктейль... Мне даже подсунули какого–то экзотического негритянского зелья, которое приготовляют беззубые старухи, пережевывая стебли чертовых растений и бережно сплевывая пьянящую слюну. Вполне понятно, что все мои внутренности протестовали и вырывались наружу...
Дока не было, но в отеле наконец–то ждала депеша, подействовавшая на меня лучше всех патентованных докторских средств.
Босс приказывал мне быть в самом пекле!
Уж если будут бросать атомную бомбу, то именно туда!..
Разрыв между африканскими странами был неизбежен. Только самолеты нейтральных стран еще курсировали между малой Америкой и страной гор и джунглей, несметных богатств, сырья, бездорожья и местных марксистов.
Ирония судьбы! Я летел на советском самолете, только он гарантировал безопасность перелета в эти грозные часы... И вот я уже в другом африканском городе.
Он спроектирован белыми архитекторами, он оборудован белыми инженерами, он так же отличается от крытых листьями хижин туземцев, как отличаются дворцы от неандертальских пещер, но в этом городе с широкими бетонными улицами, тенистыми садами, белыми виллами, с многоэтажными зданиями банков и компаний, пробудивших континент ото сна, в этом городе белой культуры хотят хозяйничать черные!..
Печально их хозяйствование. Не работает ни водопровод, ни канализация, а черномазые хозяева не умеют это наладить. Видите ли, у них нет специалистов!
Нет специалистов? Так живите себе в пригороде в незатейливых своих хибарках из глины, прутьев, жести и дерева, не лезьте в просторные холлы с роялями, в библиотеки с сокровищами человеческой мысли.
Черные хозяева распевали красные песни. И в одной из них говорилось об их желании разрушать. Они хотели разрушить все, что создано до них, разрушить до основания, а затем что–то там построить! Что они могут построить! Нет! Таких надо было усмирять. И хорошо, что в этом деле можно обойтись силами одной малой Америки, африканской цитадели свободы, чтобы не делать конфликта всемирным.
В черном автомобиле советской марки, с черным шофером я ехал по белому городу, захваченному черными марксистами.
До аэродрома вела прекрасная, вполне американская дорога, по которой ездили с правой стороны. Посредине она была разгорожена кактусами, чтобы уберечь машины от столкновения.
На аэродроме, в белых костюмах и даже в пробковых шлемах, ходили черные. Они тут выполняли все функции, которые никогда прежде им не доверялись: они были пограничными офицерами, таможенными чиновниками, диспетчерами. Черномазая ватага одетых в летную форму детин завидного роста сидела в баре, а их обслуживала... белая стюардесса.
Я не смог здесь пить и вышел на летное поле.
Самолет босса ждали с минуты на минуту.
С тех пор как босс, не занимая никакого официального поста, обрел удивительную власть, его посещению в любой стране придавали особое значение. Его называли государственным "сверхсекретарем". Говорили, что якобы настоящим руководителем государственного департамента был... Ну, не будем повторять того, что говорят досужие языки.
Я ждал босса с непонятным волнением.
Что я думал тогда о телепатии? Что? Слышал, читал, догадывался о передаче мысли на расстоянии. Допускал, что мать за тысячу километров неведомо как узнает о внезапной смерти сына, что какие–то медиумы в далеких закрытых помещениях общаются между собой, по заказу рисуют квадраты и треугольники. Не подозревал я в себе ни таких могучих чувств, ни острой чувствительности сомнамбулы, но...
Я смотрел в небо, где должна была показаться стальная птица под эскортом истребителей, и сердце у меня билось, словно я встречал совсем не босса...
Темный полустанок, страшное слово "никогда", рельсы, на которых я остановился, ощущая вкус поцелуя на губах...
Клянусь негритянским зельем беззубых старух, это было смешно! Стоять в лютую жару на месте возможного радиоактивного кратера, встречать самого государственного "сверхсекретаря" – и распустить нюни! Похож ли я на злополучного Тома Стрэма? Впрочем, и Том Стрэм, заработавший миллион на руанской истории, был человеком...
По сравнению с истребителями самолет босса, несмотря на отогнутые назад крылья, казался неуклюжим. Наши не умели летать, как русские, над самой землей, и были уязвимы. У босса неплохие нервы.
Истребители кружили над аэродромом, а серебряный гигант, выпустив шасси, коснулся громоздкими колесами бетона дорожки. Он остановился вдали от зданий, и мы побежали к нему.
В колледже я хорошо бегал на двести ярдов. Я обогнал всех встречающих и даже не задохнулся, хотя сердце готово было выскочить из груди. Неужели я так растренирован? И вообще глупо было бежать.
К самолету подкатили лестницу с ковром на ступеньках. С боссом считались и здесь!..
Он вышел первым, сощурился на яркое солнце, чуть бледный, совсем не загорелый, как все мы тут. Он увидел меня и усмехнулся, поманил рукой.
Я подошел к трапу.
Вокруг щелкали фотоаппараты, жужжали кинамо. Я тоже спохватился и нацелился на босса, потом на выходящую из самолета за ним свиту. Два генерала, детектив в мягкой шляпе и темных очках...
Я увидел ее в видоискатель. Руки опустились, я бы уронил аппарат, если бы он не повис на ремне. Холодный пот покрыл мой лоб.
Босса окружили какие–то люди. Он быстро шел и давал на ходу указания. Фотографы бежали следом.
Так вот оно что! Какой же я ублюдок с зародышем мозга без извилин! Так вот зачем надо было сулить ей голливудские павильоны, а мне супружеское ложе!.. Он таскал ее с собой, чтобы согревать простыни в отелях! Они успели сговориться еще до дурацкой нашей поездки на ферму к отцу...
Эллен увидела меня и улыбнулась, помахала рукой и крикнула:
– Хэллоу, Рой!
Она легко сбежала по ступенькам.
– Пропустим по стаканчику, Рой? Есть здесь приличный бар? – И подставила щеку для поцелуя.
И я, бесхвостый осел, я чмокнул ее, промямлив:
– Приличный? А разве есть что–нибудь приличное на свете?
Я имел в виду прежде всего ее поведение, но она сделала вид, что не поняла.
Эллен была очень хороша в светлом дорожном костюме, гибкая, легкая, с тонкими, крепко сжатыми губами, с усмешкой в уголках твердых серых глаз.
Мне надо было все–таки поговорить с боссом – он платил мне деньги. Мы догнали его у входа в аэровокзал. Он всегда был краток. Он назвал мне место, где я должен был находиться. Я понял: там я мог остаться живым... О времени мне сообщат дополнительно, но, вероятно, не так скоро, как предполагалось раньше. И он отпустил "славного парня", хлопнув на прощанье по спине. Генералы с завистью смотрели на обласканного счастливчика, а я стоял, мрачно сверля босса глазами. Он нахмурился и повернулся спиной.
Может быть, Джордж Никсон указал мне место, где будет кратер?
Эллен взяла меня за руку и повела в бар. У нее был нюх ищейки, она безошибочно нашла стойку и взгромоздилась на высокий табурет.
– Сигарет и два виски! – потребовала Эллен у черного бармена. – Двойные порции, – добавила она.
Мы выпили, Эллен закурила и вдруг спросила:
– Хэллоу, бармен? Есть у вас русская водка?
Она нравилась даже неграм. Бармен улыбнулся и с таинственным видом вышел в дверь. Он вернулся с прозрачной бутылкой. На ней был нарисован какой–та советский небоскреб. Надпись была довольно странная: каждую нормальную букву нужно было читать как–нибудь не так. Питье оказалось изумительным. Оно не имело никакого привкуса, оно жгло. Огонь без дыма! Я попытался прочесть варварское слово:
– Кно... Кито...
– "Столичная"! – поправила меня Эллен и рассмеялась.
Я покосился на Эллен. Она всегда удивляла меня.
– Слушайте, Эль, – сказал я, чувствуя, что обрел отвагу. – Теперь я лучше понимаю парней, которые прокатили меня над землей. Они пьют огонь без дыма и едят мороженое при сорокаградусном морозе. С ними лучше не связываться.
– Они еще и закусывают после выпивки, – сказала Эллен и потребовала у бармена селедки.
У черномазого нашлась банка анчоусов.
Это было странно – пить и заедать соленым. Но Эллен так хотела. Чему только не научил ее аристократический предок!
– Когда начинаете сниматься в Голливуде? – осведомился я.
– Глупый Рой, – ответила она, разглядывая на свет рюмку.
– Передайте привет золотоносным мостовым малой Америки.
– Я никогда там не буду.
– Я не люблю слово "никогда". Кроме того, босс летит туда.
Эллен пожала плечами и улыбнулась.
– Кто же будет греть ему пододеяльник? – дерзко спросил я.
Она закатила мне пощечину. Я слетел с табурета, но удержался на ногах.
Бармен сделал вид, что ничего не заметил.
Из–за соседнего столика поднялся русский пилот, один из тех, что вел дьявольский самолет, и стал надвигаться на меня. Если бы я не благодарил его за перелет, если бы я не жал дружески его руку, я не отступил бы.
Эллен соскочила с табурета, бросила бармену бумажку, схватила меня за руку и вытащила из бара.
– Дырявая шляпа, сонный бегемот, сточная канава, свинья, дурак! – отхлестала она меня словами, упрощая и уточняя свое отношение ко мне. – Есть у вас свободная ночь?
– У меня есть свободная, ничем не занятая жизнь, – ответил я, потирая щеку.
– Оставьте. Вы дешево отделались. Вам еще нужен босс?
– А вам?
– Только как адресат.
– Уже?
– Болван! Я предложила бы вам снять очки, если бы вы их носили.
– Благодарю, я еще не выступал на рингах с женщинами.
– Берусь вас нокаутировать.
– Без перчаток?
– Поцелуем.
И эта дьявольская женщина, не стесняясь глазевших на нас негров, притянула мою голову и самым жестоким и сладчайшим образом выполнила свою угрозу...
Я задохнулся.
– Считайте до двухсот, – вымолвил я. – Я готов.
Эллен победно рассмеялась, потом посмотрела на зеленую чащу за летным полем.
– Что там? – спросила она.
– Наверное, джунгли, – предположил я.
– Мы сделаем там шалаш, – объявила Эллен.
Она шла впереди – изящная, знающая, что она делает.
Я шел за ней следом, ничего не зная".