"Лианы завидовали мне. Они свисали отовсюду, хватали за ноги, били по лицу, цеплялись за руки...
Я шел впереди по звериной тропинке и отводил в сторону живые шнуры непроходимого занавеса. Я сам не мог отдать себе отчета, что со мной: счастлив ли я или глубоко несчастен, вытащил ли выигрышный билет или проигрался дотла?
Эллен шла сзади и что–то напевала. Я не мог понять слов ее песни, но не хотел подать виду, что не понимаю.
Нагло–любопытные обезьяны рассматривали нас сверху. Они перескакивали с дерева на дерево, как легкие тени. Я следил за ними, но не мог разглядеть кроны деревьев. Куда–то вверх уходили могучие стволы, с которых свисали темно–рыжие бороды мха.
Цветы были повсюду: вверху, сбоку, под ногами. Кощунством казалось на них наступать. Противоестественно яркие, с влажными бархатными лепестками, жадными и мягкими, с пестиками на длинной поворачивающейся ножке; свисающие с ветвей, осыпающие пыльцой или жесткие, с острыми тонкими лепестками, с виду нежными, но режущими, с иноцветной серединой – цветок в цветке... Дурманящие орхидеи всех оттенков радуги, завлекающие краской и запахом... Сумасшедшие африканские цветы! Казалось, что они живут в неистовом ритме движения и красок, породнившем исступленные негритянские танцы. Я мог поклясться, что цветы двигались, они заглядывали в лицо, они пугливо отстранялись или пытались нежно задеть за щеки, прильнуть к губам, они шумно вспархивали, взлетали... Конечно, это были уже не просто цветы, а... попугаи, но они были подобны цветам – такие же яркие, но еще и звонко кричащие.
Обезьяны перебегали тропинку, показывая свои лоснящиеся зады, и одобрительно щелкали языками. Им тоже хотелось заглянуть нам в глаза. Они казались ручными и насмешливыми.
Мы спотыкались об узловатые корни, похожие на сцепившихся в смертельной схватке змей, готовых задушить друг друга. Попадались полусгнившие стволы поверженных великанов. Я оборачивался и протягивал Эллен, моей живой и надменной, яркой и хищной орхидее, руку. Она опиралась на меня, вскакивала на ствол, смотрела на цветы и смеялась.
Душная сырость тропического леса, дурман цветов, аромат Эллен пьянили меня, заставляли голову кружиться, протянутую руку, ощущавшую горячие пальцы Эллен, дрожать.
И вдруг сквозь влажную зелень, преломляясь в ней, падая яркими пятнами на пышные цветы и мрачные корни, прорвался солнечный свет.
Еще несколько шагов – и в лицо пахнуло жарой, как из печи. Мы вышли на просеку.
Эллен огляделась, словно осматривала свои владения. Здесь росли банановые деревья с могучими листьями, на каждом из которых во весь рост мог бы вытянуться человек.
– Рой! Способны вы построить нам хижину? – воскликнула Эллен, подняв руки и заложив ладони за узел волос. Она распустила их, и они волной упали на плечи.
Если бы она потребовала от меня небоскреб, я тотчас же принялся бы рыть котлован для фундамента.
Для шалаша этого не понадобилось. Мы стали ломать банановые листья, которые должны послужить и стенками и крышей.
Неожиданно она села в тени бананов. Я сорвал несколько серповидных плодов, лег около нее и стал очищать их.
Эллен кормила меня, давая откусить нежную мякоть и смеясь.
Я почувствовал взгляд. Оглянулся.
Сзади, как цапля, поджав ногу, стоял черный мальчишка и с любопытством глазел на нас.
Он не кричал, как когда–то мой Том: "Э–э, голубочки, целуются, целуются!.." Он просто смотрел, не в силах оторвать от нас взгляда.
Эллен смущенно оглянулась. Я нахмурился. Черномазый мальчонка вздрогнул, но Эллен улыбнулась ему. Она могла бы быть укротительницей тигров, львов, змей... Поманив негритенка, Эллен достала из сумочки, висевшей на длинном ремне у нее на плече, мягкую от жары шоколадку.
Мальчик вращал белками глаз и не двигался с места. Он чем–то походил на Тома. Как–то он там? Ездит на своем тракторе, помогает на ферме? А это дитя природы может протянуть руку и сорвать банан, который отныне становился для меня священным напоминанием о минутном рае.
Мальчик подошел и взял шоколадку. Эллен ухватила его за руку и потянула вниз. Он сопротивлялся, потом уступил и сел. Он уплетал шоколад, а мы с Эллен умиленно смотрели на него.
Да, я не узнавал себя. Чего только не сделают колдовские чары! Мальчишка казался удивительно симпатичным.
Из–за банановых листьев на нас смотрело еще несколько пар огромных глаз. Эллен стала перемигиваться с ними. Тогда под круглыми белками появлялись белые полоски зубов. Маленькие дикари вышли из зарослей и уселись вокруг нас. Они были нагие, но здесь это было красиво!.. Пугливость сменилась доверчивостью.
Эллен раздала все содержимое своей сумки: круглое зеркальце, миниатюрные ножницы, блестящую пудреницу, яркую помаду, даже душистый носовой платочек.
Я расстался со своим перочинным ножом, с сигаретами, с маленьким компасом, готов был даже отдать наручные часы...
Эллен дала знак продолжать строительство. У нас появились рьяные маленькие строители. Работа закипела. Ребятишки смеялись, и я подумал, что смех на всех языках одинаков. Мы сооружали шалаш, обмениваясь шутливыми пинками и щелчками со своими маленькими друзьями.
Шалаш был готов. Мы с Эллен уселись у его входа. Из шалаша пахло орхидеями, которые ребята натаскали туда, мягкая трава устилала его пол, связки бананов висели, как украшения...
Маленькие черные помощники уселись кружком против нас. Откуда–то взялся трехлетний кудрявый малыш с такими огромными глазами и такими смешными надутыми губками, что казалось, будто он сделан Диснеем.
Эллен приманила ею, и он устроился у нее на коленках, доверчивый и счастливый. Я трепал его по курчавой головке – волосы у него были жесткие, как пружинки.
Я поймал себя на том, что ведь это все черномазые, и тотчас стал оправдываться перед собой. Такое уж у нас чувство ко всем маленьким животным: к жеребенку, к щенку, котенку... даже медвежонку или львенку. Природа заложила в нас снисходительность к тем, кто еще не вырос... Кажется, ведь даже хищник не загрызает олененка... Впрочем, не знаю! Человек–то ест телятину...
Нет, сейчас я готов был всю жизнь питаться одними бананами. Я лежал около Эллен. Она положила мою голову к себе на колени. И тогда упала тьма. Ведь мы были где–то у экватора, здесь не бывает сумерек. Просто солнце выключается, как электрический светильник.
Черные ребятишки растворились в темноте. Мы остались одни.
В небе видны стали звезды. Эллен поднялась, я различал ее силуэт.
Ее удивительно низкий голос заставлял мурашки пробегать по спине.
Она пела на неизвестном варварском языке непонятную волнующую песню.
Эллен оборачивалась и переводила мне ритуальные слова заклинания:
Нас венчали не в церкви,
Не в венцах со свечами,
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных...
Венчала нас полночь
Средь шумного бора...
...Леса и дубравы
Напились допьяна...
Столетние дубы
С похмелья свалились...
Она пела эту сумасшедшую песню, от которой должны были бы содрогнуться все ханжи на свете, и обращалась к звездам. Она сказала, что мы с ней стоим перед звездным алтарем...
Я уже не относился к этому как к шутке. Я был пьян, как сказочный лес сказочной песни, я готов был свалиться столетним дубом к ее ногам.
И вдруг гадкая мысль ударила меня, словно свистящим бичом. Я уже получил пощечину за пододеяльник. Но почему она здесь? Ведь после нашей довольно долгой разлуки она ничего, решительно ничего мне не говорила.
И мы стояли с ней перед звездным алтарем, нас венчали звезды и орхидеи, брачное ложе нам приготовили черные ангелочки...
Эллен хлопотала внутри шалаша. Я сидел и, несмотря на жару, дрожал. Я чувствовал, что Эллен снова рядом, гнал от себя мерзкие мысли и не мог взглянуть в ее сторону.
Впрочем, было так темно, что разглядеть что–нибудь все равно нельзя. Из джунглей слышались странные звуки: чье–то мяуканье, переходящее в рычание, клекот, потом завывание, замершее на высокой лунной ноте.
Я сказал, что, может быть, надо разжечь костер. Но она возмутилась.
Я все еще не смотрел на нее. Протянул к ней руку и... отдернул.
Она рассмеялась.
– Знаменитый путешественник Марко Поло, – сказала она, – писал об удивительной стране, через которую ему привелось проезжать. Там росли деревья, кора которых была нежна, как кожа женщины...
Она сидела в темноте рядом со мной с распущенными волосами, такая же дикая и непонятная, как джунгли и ночь, и так же непонятно говорила о коже женщины, которую я только что ощутил.
– Береза, – пролепетал я. – Разве Марко Поло проезжал через Канаду?
– Березы растут не только в Канаде, – сказала Эллен. – Вы хотели бы, Рой, прикоснуться к березке?
Я хотел бы прикоснуться к Эллен, и она это знала. Меня удерживало только чувство протеста. Она сама привела меня сюда, сама заставила сделать шалаш, сама пела свадебную песню.
Какой я был олух, что не понимал этой удивительной девушки, которая стала моей женой перед звездным алтарем, с которой я познал высшее счастье на благословенной райской земле Африки, отныне для меня священной...
Рассвет был таким же внезапным.
Эллен нежилась на траве в шалаше, который знаменовал собой поэтическое представление о местонахождении рая.
Моя милая, моя несравненная и чистая жена выглядывала из шалаша, прикрываясь охапкой травы. Это был самый поразительный наряд, который я мог представить себе для белой женщины в Африке.
Она послала меня разыскивать ручей.
А когда я вернулся ни с чем, то застал ее одетой, европейской и недоступной, успевшей умыться. Черные мальчишки принесли ей воду из близкой деревни.
Мальчишки провели нас к аэродрому. Оказалось, что для этого нет нужды брести звериными тропами по джунглям.
Я любовался Эллен, я гордился ею. Она была моей женой. Конечно, мы не станем покупать фермы, а будем жить в Нью–Йорке.
Мы держались за руки.
– Я думаю, – сказал я, – что нам не так уж важно ждать здесь атомного ада. Надо поскорее удрать в Нью–Йорк.
Она усмехнулась и пожала мои пальцы.
– Глупый Рой, – только и сказала она.
– Разве... Разве мы не вернемся вместе?
Эллен отрицательно покачала головой.
Черные мальчишки забегали вперед, заглядывали нам в глаза.
Я нахмурился, сердце у меня остановилось.
– Все это была шутка? – хрипло спросил я.
– Нет, Рой, нет, родной... Это не шутка. Я – твоя жена. И ты – мой муж... перед звездами, перед вселенной!
– Так почему же?..
– Милый Рой, ни ты, ни я не принадлежим сами себе.
– Но друг другу?! – протестующе воскликнул я.
– Только друг другу. И будем принадлежать, какая бы стена ни встала между нами.
– Нет таких стен, не может быть таких пропастей!
– Есть такие стены, стены гор и расстояний, есть такие пропасти, наполненные водой океанов, милый Рой.
– Что ты хочешь сказать, Эллен? – в испуге спросил я.
– Ну, вот! Уже и аэродром. Так близко. А мы вчера бродили, как Стэнли или Ливингстон... Что бы подарить нашим маленьким друзьям? Ты хотел бы, чтобы у нас было столько детей?..
Она достала сумочку и сунула каждому из ребят по долларовой бумажке.
Они весело закричали и убежали, унося нежданную добычу.
Эллен грустно смотрела им вслед.
– Ну вот, Рой... Никогда не забывай этой ночи.
– Я не люблю слово "никогда".
– Никогда, – повторила Эллен. – Я тоже не хочу этого страшного слова. Мы ведь увидимся, Рой... Не знаю когда, но мы увидимся...
Я чувствовал в себе пустоту.
– Вот и самолет, который ждет меня, – указала Эллен на самолет, которого здесь не было вчера.
Я не мог ее потерять. Лучше уж найти место, где будет радиоактивный кратер...
Мы шли по летному полю, которое ничем не было отгорожено от джунглей. Навстречу нам шел тот самый штатский в темных очках, которого я вчера принял за детектива.
– Хэлло, Марта! – крикнул он Эллен. – Не хотите ли вы, чтобы самолет из–за вас задерживался?
– Я ничего не имела бы против, – ответила Эллен, с пронизывающей твердостью смотря в темные очки своего вчерашнего спутника.
– Надеюсь, джентльмен не будет в претензии, что останется один? – проворчал детектив.
– Я всегда буду с ним, – отпарировала Эллен.
– О–о! – сказал детектив и предложил мне сигарету.
Мне очень хотелось курить, свои сигареты я раздарил в джунглях, но я отказался.
– Надеюсь, – продолжал шеф в темных очках, – что вы, сэр, всегда будете вспоминать об этой ночке?
Мне очень захотелось дать ему в челюсть.
– Ты будешь писать мне? – спросил я Эллен.
Она отрицательно покачала головой.
Страшная догадка стала заползать мне в мозг, я гнал ее, как гнал вчера мерзкие мысли. Эллен молча опровергла их, как только умеет это делать женщина! О, если бы она смогла сейчас опровергнуть мое подозрение!
Эллен поняла меня, она очень хорошо поняла меня.
– Значит?.. – спросил я ее.
– Значит... – твердо повторила она.
Шеф в очках отвел меня в сторону.
– Вам доверяет сам мистер Джордж Никсон, парень! Надеюсь, вы поняли, что ни Марту, ни меня вы никогда не видели?
Опять это гнусное слово.
Я молча кивнул. Может быть, я и вправду никого не видел, все это было во сне: и бешеный полет над землей, и бешеное счастье на земле.
Эллен стала Мартой. А я остался Роем Бредли.
Марта не знала Роя.
Она шла вместе с очкастым и ни разу... ни разу не оглянулась.
Какие–то шпики и парни с мрачными лицами переговаривались между собой на незнакомом языке. Они что–то крикнули Эллен, то есть Марте... Марта живо заговорила с ними.
И вдруг мне припомнились слова заклинания на неведомом наречии:
Нас венчали не в церкви...
Столетние дубы
С похмелья свалились...
Я пошел прочь. И свалился в канаву за летным полем, свалился, как подломленный дуб, с которым жизнь сыграла такую страшную шутку.
Я видел, как разбегался по бетонной дорожке самолет, видел, как оторвались баллоны колес от земли, как убрал пилот шасси уже в воздухе.
Самолет превратился в серебристую блестку и растаял в солнечном небе.
Я встал и сжал челюсти.
Я был женат! Пусть обрушатся на меня небеса, пусть разверзнется подо мной земля, я был женат!
И у меня была самая удивительная, самая нежная и самая смелая жена, которая способна прострелить апельсин на лету, которая хочет увидеть березки".