Атом может дать человечеству будущее, но может и отнять его.
За окном билась метель. Шаховская невольно прислушивалась к ее завываниям. Ветер налетал на коттедж, превращенный в больницу с одной лишь палатой, сотрясал его весь, грозя выбить окно. Елене Кирилловне казалось, что даже свет в электрической лампочке мигал.
Буров лежал на постели, огромный, вытянутый. Его осунувшееся лицо было в тени и казалось неживым. Шаховской становилось жутко. Она брала тяжелую горячую руку, держала ее в своей.
Прилетевший из Москвы нейрохирург нашел сотрясение мозга. Вот уже который день Буров не приходил в сознание, а врачи считали операцию ненужной. Елена Кирилловна прибегала сюда прямо из лаборатории и уходила только утром. Веселова–Росова хотела временно освободить ее от работы, но она и слышать об этом не желала. Ведь в Великой яранге продолжали начатые в подводной лаборатории исследования, которые ведутся теперь во многих научных учреждениях мира.
Елена Кирилловна склонилась над Буровым, заглянула ему в открытые, беспокойные и невидящие глаза. Сейчас он будет опять бредить. Это всегда было страшно.
За тонкой перегородкой спала медицинская сестра. Во сне она вскрикивала, заставляя Шаховскую вздрагивать, или начинала шумно дышать, ворочалась.
Буров что–то пробормотал.
Шаховская вынула из сумочки маленькую тетрадку в мятом переплете. Поглядывая на дверь, стала записывать.
Может быть, она стенографировала бред больного, чтобы показать утром врачу? Но до сих пор она этого ни разу не сделала, унося тетрадку с собой. Если бы медсестра увидела эти записи, они показались бы ей сделанными по–латыни.
Утром Шаховская ушла на работу, словно и не провела бессонную ночь.
А вечером Буров первый раз пришел в себя. Он узнал Лену, улыбнулся. Его пальцы сжали ее руку.
– Все будет хорошо, – сказала Елена Кирилловна. – Как я рада... Все обойдется.
Он закрыл глаза.
– Лена... Это вы... Это вы меня оттуда вытащили?
– Там было столько подводников! – ответила Шаховская. – Но теперь все хорошо. Не надо говорить. Вам нельзя.
Болезненная складка появилась у Бурова между бровями.
– Нет, надо!.. Хорошо, что вы здесь... Вот не знаю, встану ли.
– Встанете! Молчите.
– Не имею я права молчать. Субстанция...
– Ею уже заняты многие. Мы не одиноки, Буров!
– Весь мир должен заняться! Весь мир!.. Нет ничего важнее! Ядерные реакции при ней невозможны!.. Вдумайтесь!.. Это наш долг, физиков... Тех самых, которые выпустили ядерного джинна...
Буров разволновался. Ему стало худо. Шаховская вызвала врача.
– Вы просто опасная сиделка, – недовольно сказал обеспокоенный врач.
Когда следующий раз Буров пришел в себя, то Шаховской не было. Он не верил, что видел ее здесь, что говорил с ней.
Правда, медсестра сказала, что Елена Кирилловна часто дежурила около него, но только пока он был в беспамятстве, а теперь у нее срочная работа.
Буров загрустил.
В больницу пришла Люда, робкая, сконфуженная, и принесла букет цветов.
– Можно? – спросила она, приоткрыв дверь.
– А, Люд! – проговорил Буров. – Давай, давай!.. (Он был с ней иногда на "вы", иногда на "ты".) Мне теперь куда лучше.
Девушка вошла, прижимая к себе цветы. Их привезли самолетом с юга. Но Буров не обратил на них никакого внимания.
– А Елена Кирилловна как? – сразу спросил он.
Неужели он не мог об этом спросить хоть не сразу!..
Оправившись, Люда рассказывала о маме, об академике, о его секретарше Калерии–Холерии, которая пытается во все совать свой длинный нос, о соседних отсеках Великой яранги, о капитане погибшего корабля Терехове, который готовится вести ледокол в док, едва его поднимут со дна. О Елене Кирилловне она кратко сказала, что у нее начались головные боли, но что она вообще замечательная.
Люда была еще несколько раз у Бурова, передавала приветы, в том числе и от Шаховской. Буров сам уже не спрашивал о ней... Он стал сосредоточенно–задумчивым, требовал бумаги, хотя ему не позволяли заниматься. Однако Сергей Андреевич все равно не щадил свою больную голову. Он продумывал во всех деталях новый дерзкий замысел.
И вот наконец его выписали из больницы, рекомендовав отдых.
Он был уверен, что за ним придет Шаховская. Потребовал электрическую бритву, тщательно выбрился. С удовольствием снял больничную пижаму: из дому по его просьбе принесли лучший его костюм.
К коттеджу подъехала автомашина. Это, конечно, Мария Сергеевна позаботилась. Буров поспешно оделся, встал, крепко обнял медсестру, поблагодарил за все.
В передней его ждала... Люда. Буров не смог скрыть своего разочарования.
– А, Люд... – рассеянно сказал он.
Девушка зарделась, стала что–то лепетать.
– Поехали, – не слушая ее, сказал Сергей Андреевич.
На улице сверкали звезды. Буров остановился, расставив ноги, запрокинув голову, смотрел в сияющее огнями небо и всей грудью вдыхал морозный воздух.
– Прогноз обещает пургу, – сказала Люда.
– Будет буря, мы поспорим, – пробормотал Буров, думая о чем–то своем.
Ехать было совсем недалеко. Люда хотела помочь Бурову войти в его коттедж, поддерживая под руку, но он рассмеялся, повернул ее к себе спиной и легонько толкнул.
– Вот так–то! – сказал он. – За все тебе спасибо, хороший мой Люд, наверное, лучший из людей.
Девушка отпустила машину и пошла пешком – здесь все близко... Между тем небо затянуло тучами, вероятно, прогноз погоды окажется верным. Люда зашла в лабораторию узнать, не нужна ли там помощь на случай пурги. Ее заверили, что смена справится своими силами.
К своему коттеджу Люда подошла одновременно с каким–то огромным, неуклюжим человеком в дохе, достававшей ему до коленей. Девушка ахнула. Это был Буров!..
Он ввалился в коттедж Веселовой–Росовой, как, бывало, топотал своими ножищами, отряхивая снег, ворочался в тесной передней, как медведь.
Из столовой выглянула секретарша академика Калерия Константиновна.
– Ах, как я рада вашему выздоровлению! Академик будет просто в восторге, – сладко произнесла она.
Буров кивнул ей. Овесян! Здесь? Вот это удача!
Он вошел в столовую, намеренно задерживаясь, откашливаясь и украдкой смотря на дверь комнаты Елены Кирилловны. Но Шаховская не вышла.
Перехватив взгляд Бурова, Люда заглянула к Елене Кирилловне. Та, одетая, сидела на кушетке, подобрав ноги. Портьера в ее комнату задернута, но дверь приоткрыта. На немой вопрос Люды она отрицательно покачала головой.
Услышав кашель Бурова, в столовую выбежали Веселова–Росова и Овесян. Мария Сергеевна бросилась на грудь Бурову и заплакала. Это было так неожиданно, что Сергей Андреевич растерялся. Овесян тряс его руку.
Мария Сергеевна усадила Бурова за стол, велела Люде подать электрический самовар.
– Как хорошо, что вы сразу к нам, – говорила Веселова–Росова, разливая чай. – Мы должны быть вам ближе всех.
Мария Сергеевна рассказывала Бурову, какой интерес у советских ученых вызвала его субстанция, какие начаты работы для ее изучения.
– Мало, – сказал Буров, – мало.
– Опять вам мало, дорогой, – мягко упрекнула Веселова–Росова.
– Я поспорить с вами пришел, Мария Сергеевна, – сказал Буров, беря стакан. – Не терпелось...
Мария Сергеевна всплеснула руками:
– Сергей Андреевич! Да что вы, дружочек! Зачем же это?
– Вот это я понимаю! – воскликнул академик Овесян. – Значит, здоров.
Буров холодно посмотрел на Овесяна.
– Разговор у меня будет серьезный, Амас Иосифович!
– Серьезный? – обрадовался Овесян. – Давай по–серьезному! Мы только что говорили с Марией Сергеевной. Работы, проведенные в подводной лаборатории, очень интересны, их надо продолжать, но... Друг мой! Великий Резерфорд не позволял своим соратникам работать после шести часов, берег их здоровье и... считал, что людям надо дать время, чтобы думать... Поедешь на курорт, друг мой! Так решено. Все.
– У меня было достаточно времени, чтобы подумать. В одиночной палате... Я черт знает что успел передумать... о долге физиков. Атом может дать человечеству будущее, но может и отнять его. Теперь мне надо проверять.
– Проверять – это хорошо, – вставила Мария Сергеевна. – Если есть в науке единственный метод, который должен быть положен в ее основу, то это метод сомнения во всем, метод проверки!
– Дотошной проверки, абсолютного недоверия! Узнаю Марию Сергеевну Веселову–Росову! – вставил Овесян.
– Мы с вами, Амас Иосифович, представляем как бы два начала в науке. Ваш практицизм, мой принцип сомнения... Две стороны одной и той же медали, два начала единой науки.
– Простите, – упрямо сказал Буров. – Допускаю, что наука нужна не для науки. В конечном счете любое научное открытие будет использовано для практических целей. Однако ученый, делающий открытие, порой даже и представить себе не может, что он открывает. Разве мог Гальвани, наблюдавший подергивание ножки лягушки, представить себе современные электрогенераторы мощностью в миллионы киловатт, электрические сети, опутывающие шар?
– Это был младенческий возраст науки, – возразил Овееян. – Сейчас мы можем ставить задачи перед наукой, а не заставлять ее открывать тайны природы наугад.
Калерия Константиновна сидела за столом, благоговейно глядя на ученых, которые продолжали спор.
– Догадываюсь, – сказал Овесян. – Наш Буров хочет добавить к двум китам науки, к принципу практичности и утилитарности, к принципу сомнения и проверки еще третьего кита – фантазию.
– Фантазию, но не фантазерство, – сказала Мария Сергеевна.
– Фантазия – качество величайшей ценности, – выпалила Люда. – Без фантазии не были бы изобретены дифференциальные уравнения.
– Ого! – сказал Овесян. – В бой вступают резервы. Однако что же надумал наш третий кит науки?
– Субстанция существует, – сказал Буров. – Это уже не фантазия. Но этого мало. Ее нужно не только находить в природе. Ее нужно создавать.
Овесян ударил себя по колену.
– И продавать в аптеках! Здорово! Это уже вполне практично!
– Но это разговор не для чайного стола, – прервала Мария Сергеевна, вставая.
Все поднялись. Только Калерия Константиновна осталась сидеть, опустив уголки тонких губ.
Ученые вернулись в кабинет и заговорили вполголоса. Люда, словно нечаянно, прикрыла плотнее дверь за ними, а сама выбежала на улицу, чтобы посмотреть, не разыгралась ли пурга. Она беспокоилась за Бурова и решила, что непременно пойдет его провожать.
Когда Люда вернулась, то Холерии, как она звала секретаршу академика, не было. Дверь за портьерой в комнату Елены Кирилловны была приоткрыта, и Люда невольно услышала конец фразы, сказанной Калерией Константиновной:
– Так что не теряйте времени. Протяните руку... Возьмите его.
– Хорошо, Марта, – ответила Елена Кирилловна.
Люда опешила, ничего не понимая.
Ученые вышли из кабинета, громко разговаривая.
– Как хотите, Сергей Андреевич, – говорила Мария Сергеевна, – я верна своему методу: ничему не верить, все брать под сомнение. А вы опять фантазируете.
– Так если не фантазировать, то что же тогда проверять? – отпарировал Буров.
– Я выхожу из игры, – заявил Овесян. – Мое дело зажечь "Подводное солнце". А вы здесь можете фантазировать, проверять выдуманное, но имейте в виду – это слишком фантастично, чтобы быть практичным.
Люда подумала, что три кита все–таки не смогли договориться.
Когда Буров уже одевался в передней, Шаховская вышла в столовую. Калерия Константиновна, опустив глаза, завязывала тесемочки у папки. Академик стоял у замерзшего окна и изучал снежные узоры. Мария Сергеевна провожала гостя.
Елена Кирилловна мило улыбнулась Бурову, положила ему руку на локоть:
– Подождите, Сергей Андреевич! Вас еще рано отпускать одного. Я пойду с вами.
Буров радостно и растерянно затоптался на месте. Не замечая у дверей готовую идти Люду в дубленке, в расшитых бисером нарядных унтах, он стал искать шубку Шаховской.
И они ушли вместе.
Потом стали прощаться. Овесян и Калерия Константиновна. Академик сразу же уезжал на место нового "Подводного солнца", Калерия–Холерия оставалась в его коттедже для связи.
Все ушли, а Люда в непонятной тревоге не знала, что ей делать.