Участникам
великих строек коммунизма посвящаю.
Автор

 

 

— Но мы в центре пустыни?.. — Да, в центре
бывшей пустыни... у них так много таких
сильных машин, — возили глину, она связывала
песок, проводили каналы, устраивали
орошение, явилась зелень, явилось и больше
влаги в воздухе...

Н. Г. Чернышевский. Что делать?

 

Глава первая
Мы помним о врагах

Наш далекий остров был гол и скалист, почти всегда покрыт снегом и скован льдом.

В тот памятный день мы с десятилетним Федей, самым маленьким обитателем острова, ходили на скалы посмотреть льды.

Немногословный, такой же приземистый, широкоплечий, как и его отец, Федя молча любовался льдами.
Изломы льдин блестели на солнце, и все поле, переливаясь то голубым, то зеленоватым, то ослепительно-белым светом, казалось усеянным драгоценными камнями. Титанические силы Арктики взломали белую равнину до самого горизонта, подняв там и тут бесформенные торосы.

Федя многое знал о льдах. Решив стать полярным капитаном, он всерьез изучал их повадки и дрейф, различал шугу и блинчики, лед годовалый и паковый. Он смотрел на лед, как на противника, как на врага.
Знал Федя и о далеком прошлом Земли, когда льды мертвящей тяжестью сползали с севера на равнины Европы, губя все живое, оттесняя жизнь к экватору. Теперь, спустя тысячелетия, разбитые, побежденные солнечным теплом, льды отступили сюда, на Далекий Север, почти к самому полюсу.

Зимой они стояли у острова недвижно. Но весенний ветер, валивший сейчас нас с ног, погнал ледяные поля друг на друга. Вокруг словно гремела артиллерийская пальба, шел смертный бой. С грохотом ломались ледяные поля, поднимались зубчатые хребты. Извилистые трещины черными молниями бороздили снежный покров. Разгромленные льды с ревом отступали еще дальше на север. Отступали с угрозой.

Федя знал их повадки. То и дело будут появляться шайки блуждающих льдин, преграждая кораблям путь. Подойдут следом и паковые льды, постараются затереть корабль, — так сжать его, чтобы хрустнули шпангоуты...

Федя стоял на ветру, и в его маленькой фигурке чувствовалось упорство. Ветер развевал его красный шерстяной шарф, которым Марья Семеновна, наша радистка, заботливо укутала сына.

На острове нас было четверо: Федя, его родители и я — механик полярной станции.

Как и другие полярники далеких островов, мы сообщали по радио сведения о погоде и льдах. В Бюро погоды на картах появлялись цифры, позволяющие делать прогнозы. Капитаны кораблей узнавали, как движутся льды, и верно выбирали путь. Летчики решали, можно ли вылетать. Мы четверо несли вахту на самом далеком кусочке родной земли. Начальник полярной станции Иван Григорьевич Терехов, Федин отец, называл нас пограничниками. Недавно он показал мне принятую Марьей Семеновной радиограмму. Американцы хвастливо сообщали, что за последнее время их самолеты совершили в район Северного полюса более ста «метеорологических» полетов.

— Метеорологических!.. — с недоброй иронией произнес тогда Иван Григорьевич. Брови его хмуро сошлись,
короткие усы на обветренном, скуластом лице ощетинились. Он снял с висевшей на стене белой медвежьей шкуры винтовку и принялся ее чистить...

Северный полюс!

Это от нас совсем недалеко. Не дальше чем до одного из островов, с которым мы поддерживаем радиосвязь и... дружбу. Ведь в Арктике дружат по радио.

Четверка наша была очень дружна. С Иваном Григорьевичем мы обсуждали все события на Большой Земле, гордились победой великого китайского народа, переживали трагическую борьбу в Корее, по радио подписались под Стокгольмским Воззванием. Марья Семеновна по-матерински относилась к нам, троим мужчинам, чинила и стирала наше белье, заставляла нас регулярно мыться в «бане», в которую по субботам превращалась наша кухня. Все вместе мы старательно изучали английский язык. Марья Семеновна чудесно «спивала» украинские песни, была черноброва, статна, белолица, умела смеяться по-девичьи звонко и никогда не сидела без работы. Даже надев наушники, она обязательно что-нибудь вязала или шила, если не надо было записывать радиограммы.

С Федей мы тоже крепко дружили.

Над его кроватью висел портрет знаменитого полярного капитана Воронина, а под ним портрет Нансена с его словами о том, что «Северный морской путь — это всего лишь иллюзия, напрасно чаровавшая мореплавателей на протяжении столетий».

Надпись эту Федя перечеркнул красным карандашом.

На столике Феди лежали морские лоции, которые мы с ним старательно изучали. Федя готовился стать капитаном. Кроме полярных лоций, к нам каким-то образом попала лоция южных мокрей, и Федя одинаково хорошо мог рассказать с закрытыми глазами, как плыть к Мадагаскару или к Земле Франца-Иосифа.

Возвращаясь со скал домой, мы с Федей держались за руки. Приходилось нагибаться вперед, чтобы ветер не опрокинул нас в снег. Федя расставлял короткие, крепкие ноги, словно шел по палубе.

— К утру пролив очистится, — сказал он низким голосом.

В проливе началась крупная подвижка льдов, и скоро соседний остров, где находились географы, будет отрезан от нас чистой водой. Только разрозненные льдины станут шнырять по ней.

Федя крепко сжал мою руку. Я и сам различил в грохоте льдов какой-то неровный посторонний звук. Самолет?..
Мы взглянули на небо. Над головой летели рваные тучи. Только там, где садилось солнце, небо оставалось чистым.
Но кто к нам летит? Нас не предупреждали по радио!

Прямо перед нами виднелся домик полярной станции. В одном из его окон отражалось красное солнце. Казалось, что в доме горит приветливый огонек. Марья Семеновна ждет нас к ужину, Иван Григорьевич, конечно, уже вернулся с метеоплощадки и переписывает показания приборов чернилами в тетрадь. На воздухе он всегда пишет карандашом, чтобы буквы не расплывались.

Федя дернул меня за рукав и присел на корточки. Невольно и я повторил его движение.

Неровный рев винтов слышался над самой головой. Гигантский самолет вырвался из низких облаков и круто пошел к земле.

— Где же опознавательные знаки? — крикнул Федя. — Почему их нет?

Я ничего не успел ответить.

Моторы работали с перебоями. Летчик искал места для посадки. Вероятно, он шел на радиосигналы Марьи Семеновны, как на радиопеленг.

— Где же ему сесть! — крикнул Федя и побежал, словно он мог куда-то поспеть, кому-то помочь. — Льды-то вскрыло... А на остров не сядешь!..

Я и сам бежал следом за Федей.

Летчик, как и мы, понял, что сесть некуда. Он рассчитывал опуститься близ дома. Самолет во всяком случае шел прямо на дом.

— Да что это он! — Федя со всех ног бросился вперед.

Я остановился, спина у меня похолодела, сердце замерло... Хотелось закрыть глаза, но я не мог. Самолет коснулся земли у самого дома, потом подскочил...

«Может быть, пройдет над крышей!.. Может быть, пройдет!» — пронеслось у меня в голове.

Но самолет не прошел... Он врезался в домик... Стены домика покосились, крыша сползла... Сверкнула вспышка огня... Раздался грохот... В небо взметнулся яркий язык огня, потом сразу повалил черный дым... Вверху, над островом, он расползся мохнатым грибом, как низкая туча.

Над развалинами дома торчал серебристый хвост самолета. На его оперении не было видно никаких опознавательных знаков. Они были закрашены.

Ветер погнал черный дым по снегу, разметал образовавшуюся было тучу.

Хвост самолета дрогнул, словно в последней агонии, и чуть накренился набок.

Федя остановился и расширенными сухими глазами смотрел перед собой.

— Через полюс перелетел!.. — наконец проговорил он.

Мы побежали к пожарищу. Самолет и дом пылали, как один большой костер, подойти к которому было невозможно.
У Феди по лицу текли слезы. Он кричал:

— Мама, мамуля! Мамуля!.. — и исступленно бросал в огонь комки снега.

Как могли мы потушить пожар?

Ветер гнал на нас дым, глаза слезились, нас душил кашель. Пришлось обежать дом, зайти с другой стороны.
Бревна трещали. Они горели, как просмоленные.

Мы с Федей кружили вокруг дома, все еще не теряя надежды, что Иван Григорьевич и Марья Семеновна успели выскочить.

Рухнула покосившаяся стена. Сноп искр взметнулся в небо, и красные звездочки понеслись над снегом. Хвост самолета накренился еще больше.

Я оттащил Федю в сторону. Он сел на снег. Я не слышал рыданий, только видел, как вздрагивали его плечи.
— Проклятые, проклятые... — повторял он.

Мы ничего не могли поделать с огнем; единственное, что нам оставалось, — это спасти побольше продовольствия, пока огонь не перекинулся на склад.

Прикрывая лица рукавами, мы подбегали к двери склада, хватали окорок, несколько банок консервов или ящик с галетами и тащили все это подальше от огня.

К счастью, ветер переменился, как это часто бывает в Арктике, и понес черный дым в противоположную от склада сторону.

Но мы продолжали носить продовольствие и складывать его поодаль на снег. Теперь это было уже не нужно, но мы просто боялись остаться без работы. Страх перед бездействием был, казалось, единственным чувством, которое владело тогда мной.

Федя крепился. Один только раз он приник ко мне. Я снял с его головы шапку, провел рукой по жестковатым волосам.
Потом мы опять таскали мешки и ящики.

Вконец измученные, мы сели на ящики, не спуская глаз с пожарища.

— Провианту, Федя, у нас достаточно, — говорил я, словно в этом было теперь все дело. — Мы с тобой, Федя, обеспечены надолго... Нас хватятся... пришлют помощь...

Федя ответил хрипло:

— Кораблю не пробиться раньше, чем месяца через три... — и замолчал.

— Нас непременно хватятся, — говорил я. — Как перестанут наши радиосводки получать, так и хватятся...
Федя поднял голову и проговорил:

— Проклятые!.. Куда залетели!.. Так им и надо... так им и надо, проклятым... — По лицу его опять потекли слезы.
Потом мы долго молчали.

Пожар то затухал, то разгорался снова. Падало какое-нибудь бревно, головешки разлетались и шипели в снегу.
Солнце скрылось. Снег стал красноватым в отсвете догоравшего пожара. Мы с Федей бесцельно бродили вокруг остатков дома, стараясь подойти к нему поближе. Я взял в складе багор, зацеплял им бревна и оттаскивал их в сторону. Федя помогал мне. В снегу бревна шипели.

Через развалившуюся стену теперь нам была видна почти сохранившаяся плита, у которой так часто хлопотала Федина мама.

Я решил вырыть могилу, чтобы похоронить останки родителей Феди.

Мы с Федей топорами вырубали могилу в промерзшем грунте. О том, чтобы вырыть могилу потом, на месте пожарища, где земля оттаяла, я не подумал тогда.

Я смотрел на торчащий хвост «неизвестного» самолета и думал, что надо сообщить о непрошеном госте. Зачем ему понадобилось сюда лететь?

Тяжелая работа поддерживала наши силы. Казалось, что отчаяние, ужас и горе победили бы нас, если бы мы не находили себе работы.

К утру огонь погас. В дымящихся развалинах виднелся изуродованный фюзеляж самолета, ржавый с черными подпалинами. Серебристым остался только хвост.

Я не позволил Феде идти на пожарище. Я один пробирался по дымящимся бревнам. Подошвы сапог жгло. Приходилось то и дело спрыгивать на снег, сразу же таявший под ногами.

Я с трудом узнавал место, где прежде были комнаты. Вот тут к кухне примыкала кают-компания. В нее и ударился носом упавший самолет. Исковерканные винты уперлись в основание кухонной плиты. Пола не сохранилось, он сгорел. В кают-компании выходили двери радиорубки, комнаты Тереховых и моей комнатушки. Теперь ничто не напоминало об их существовании.

Один, без Феди, перенес я в вырытую могилу обгоревшие трупы его родителей, прикрыл их брезентом и только тогда позвал Федю. Мы бросали в яму комья мерзлой земли.

В изголовье холмика я воткнул погнутый ствол винтовки с обгоревшей ложей.

Забраться в самолет удалось только к вечеру. На этот раз я не мог удержать Федю.

Девять человек экипажа — не слишком ли много для самолета?

На полу валялись две плоские карманные бутылки из-под коньяка и два разбитых фотоаппарата.

Самолет был вооружен несколькими пулеметами и легкой реактивной пушкой.

«Метеорологические полеты!» — вспомнил я иронические слова Ивана Григорьевича.

— Белых медведей боялись, — сказал я Феде, пиная ногой покривившийся ствол.

— Проклятые, — прошептал Федя.

В хвосте самолета мы обнаружили почти не обгоревший ящик с картами нашего, советского сектора Арктики, ящик из-под фотопленок и... резиновую лодку.

Я долго рассматривал ее. Такая лодка имеется на любом самолете, летающем над морем. Свернутая, она портативна. Ее можно надуть приделанными к ней мехами. Тогда она выдержит нескольких человек.
У нас на острове не было лодки. Остались только весла от шлюпки, которую осенью унесло прибоем. Помню, я тогда бросился в холодную воду, чтобы поплыть и догнать лодку. У меня захватило дыхание, словно я опустился в кипяток. Я вернулся на берег, так и не догнав лодки.

И вот теперь — перед нами резиновая лодка.

Вместе с Федей мы вытащили на снег наш трофей.

Я предложил пройти к берегу и посмотреть льды пролива.

Федя постоял около свеженасыпанного холмика, который начало заносить снежной крупой, и пошел следом за мной.
За время пожара пролив очистило ото льда. По морю гуляли вихрастые свинцовые волны, и горизонт казался зубчатым.

Разглядеть соседний остров было невозможно, но он был близко, сразу же за горизонтом.
Федя без слов понимал меня. Там — база географической экспедиции и рация. Можно послать донесение о вторжении самолета в наши северные пространства.

Вернувшись, мы осмотрели резиновую лодку.

Все же она пострадала от пожара. В трех местах резина прогорела.

Я посоветовался с Федей. А если мы сумеем починить лодку? Рискнет ли он вместе со мной переправиться через пролив?

— Да, лодка ничего себе... если починить... — сказал мальчик.

 

след.