Федор и Женя договорились, что по окончании смены поедут вместе к Алеше.
Ходить по цехам еще два часа и отвлекать девушку от дела, хотя она и казалась незанятой, Федору было неловко. Он пообещал Жене ждать ее у ворот «Завода заводов» в скверике.
Федор расположился на садовой скамейке и в течение двух часов разглядывал песок дорожки, посасывая давно потухшую трубку.
Он вспоминал о далеком детстве своем и друзей, о маленькой девочке с косичками, превратившейся в высокую девушку с горделивой осанкой, неторопливыми движениями, холодным взглядом и горячими, как ему показалось, мыслями. Большую часть зрелой жизни Федор провел на корабле, на берег сходил редко и в обществе женщин бывал мало. Однако он считал себя знатоком людей обоего пола. Новая же знакомая не подходила под его обычные представления о девушках, и это дало ему пищу для размышлений.
«Любимая дочь академика Омулева. Росла без матери. Привыкла видеть выдающихся людей. Причислила и себя к таким же. К тому же хороша. Подлинно хороша! Умеет это подчеркнуть внешним холодом. Много знает. Еще больше хочет знать».
Федор увидел Женю издали. Лица он не разглядел, но по стройной фигуре, по осанке и движениям понял, что это может быть только она. Он пошел ей навстречу.
Здесь на улице, одетая в серый костюм, в наглухо закрытую кофточку, Женя показалась Федору еще более надменной, чем в цехе. К тому же на высоких каблуках она была выше Федора, что не доставило ему удовольствия.
— Знаете, о чем я думала? — заговорила Женя, пристально всматриваясь в обветренное лицо моряка. — Должны ли мы говорить друг другу «вы» или «ты»?
Глаза строгой девушки потеплели, в уголках резко очерченных губ заиграла улыбка. Федор вынул изо рта трубку, чтобы ответить, но Женя властно продолжала:
— И я решила, что мы будем говорить друг другу «вы», пока не подружимся снова.
Федору нечего было возразить.
— К Алеше сейчас ехать нельзя, надо дождаться, когда он освободится. Мы проведем два часа вместе, — решала девушка. — Или вы против? — строго спросила она.
— Нет, — ответил моряк.
— Посмотрим Москву. Вам предстоит выдержать мою атаку. Вы плавали во многих местах, где я не бывала. А я больше всего люблю то, что мне неизвестно. Я постараюсь доказать, что завидую вам.
Федор кивнул головой в знак того, что он выполнит ее желание.
— Я хочу очень многого, — загадочно сказала девушка, остановившись у статуи физкультурницы, бросающей диск. — Скульптуры у нас отмечают остановки электробуса.
Я думал, автобус. Проводов нет, — заметил Федор.
— Провода есть, только они под землей, — стала объяснять, как в цехе, Женя. — Энергия электробусу передается переменным магнитным полем. Под мостовой протекает ток высокой частоты. Неужели вы не видели это за границей?
— Там этого нет.
Девушка удовлетворенно улыбнулась.
Не касаясь ручек входной дверцы, она не спеша, впереди Федора, вошла в остановившийся электробус.
В пути Женя заставила Федора рассказать ей о самом страшном шторме, который он перенес, потом о самом страшном сжатии льдов, которое ему приходилось видеть. Ее глаза смотрели куда-то вдаль, возможно, они не видели улиц, по которым проезжал электробус.
В центре молодые люди вышли. Женя решила, что дальше они пойдут пешком.
Стоя рядом с красивой спутницей, Федор смотрел на улыбавшихся ему почему-то людей, на залитую вечерним солнцем улицу. Сегодня все ему казалось поразительно красивым: мосты и мостики, бульвары и панели, стены домов, не похожих друг на друга, но вместе составляющих гармоническое целое, стекло и гранит, колонны и мрамор, серебристые полоски металла на фасадах и прикрывающие окна кроны деревьев. И цветы, — повсюду цветы! Как только он не замечал их прежде? В мраморных вазах, в витринах, на клумбах, отделанных гранитом. Плющ и дикий виноград на балконах и подъездах.
— В Лондоне такие же улицы? — спрашивала Женя.
— Там интересные здания. Старина. Памятники архитектуры. Вестминстерское аббатство. Острые шпили, тонкая резьба. Или башни Тауэра. Средневековье... На всем налет знаменитых английских традиций. Даже корабли у них встречаются с такими «устарелыми» названиями, как «Канада», «Австралия», «Индия»...
— А улицы?
Федор представил, что идет со своей спутницей по лондонским улицам, представил толпу всегда спешащих, никогда не беседующих на улице людей, которые оглядываются на его спутницу.
— Дома обветшалые, одинаковые, похожие на выстроившихся потрепанных солдат. Если в доме восемнадцать квартир, то в нем обязательно восемнадцать подъездов. И у каждого непременно по пять ступенек. У всех зданий — цвет копоти. Облака сажи витают над Темзой. А на Темзе — чудесные доки. Только много пустых. От доброго старого времени остались. Корабли из колоний времен королевы Виктории теперь другими рейсами ходят. Над доками — огромные плакаты: «Англия — суверенное государство».
— Это надо доказывать плакатами? — Женя пожала плечами. — Чтобы с американских кораблей было видно?
Федор улыбнулся.
— А есть ансамбли улиц, как у нас в Москве?
Федору не хотелось сравнивать что-нибудь с тем, что он видел сегодня перед собой.
— В Париже. Там дворцы и улицы — страницы истории. Город памятников. Последний из них знаменателен. Памятник прошлого и знамение настоящего — Дворец Парижской Коммуны. Видел его еще в лесах. Заложили в годовщину Пакта франко-советской дружбы. Однажды француженки, узнав советского моряка, подарили ему уйму цветов. Нагрузили ими целое такси.
— А городское движение? — Жене хотелось все знать, все ощутить, почувствовать себя в чужой стране, в чужой толпе среди нового, незнакомого.
— В Англии двухметровые полисмены «бобби» поднимают руку. Лондон знаменит уличными пробками. В Париже водители сами управляют движением. Делают друг другу знаки. Шныряют во всех направлениях. В Нью-Йорке больше стоишь на перекрестках, чем едешь... Когда идет демонстрация, а это бывает часто, движение совсем прекращается. Мчатся только пожарные машины и полицейские броневики. Дело доходит до уличных боев. Тогда стоящие у тротуаров автомобили исчезают. А обычно там машине и остановиться негде. Иной раз за километр пешком идти приходится. Чистильщики сапог там с меня никак платы
не хотели брать. Все улыбались и говорили «Раша, Раша».
Это значит — Россия.
— А такое движение, как у нас? Такие перекрестки с мостами улиц? Конечно, нигде нет!
— Не видел нигде.
Прошли по набережной Кремля. Встречалось много народу. Девушки в нарядных платьях, юноши в светлых костюмах. Все теснились около парапета набережной, шумели и смеялись.
По воде мчались гоночные восьмерки. На корме — рулевые с рупорами. Женя преобразилась. Тело ее напряглось, тонкие ноздри чуть расширились, на щеках выступил румянец. Одна из восьмерок перегоняла другую. Как крылья в такт команде рулевого, взмахивали мокрые весла.
— Это наши... студенческие, — отрывисто проговорила она.
Когда гонщики скрылись за мостом, Женя сказала:
— Я сидела на руле, когда была студенткой.
На золотых куполах Кремля играло вечернее солнце. Стекла дворцовых окон сверкали. Башни с острыми шатрами и рубиновыми звездами возвышались над древним Кремлем.
Из-за Кремля в самое небо поднималось чуть прикрытое дымкой величественное здание. Женя задумчиво смотрела на него.
— Забраться бы на самый верх и увидеть бы весь мир, — тихо, словно сама себе, сказала она.
— Дворцы высоты! — с воодушевлением заметил Федор.
Женя повернулась к нему, внимательно посмотрела:
— Вы хорошо сказали.
Федору была приятна эта скупая похвала. Он перевел взгляд с Кремля на город за рекой. Над морем зданий, как башни, высились дворцы высоты, облицованные гранитом и мрамором, устремленные вверх центральным пилоном, широко распахнув многоэтажные крылья.
— А разве в Нью-Йорке, где дома скребут небеса, это не так выглядит?
Федор отрицательно покачал головой:
— Улицы вроде ущелий. Стены небоскребов будто валятся назад. Кажется, что все это рухнет, задавит. Забавно, что на многих улицах там никогда не увидишь тени. Как в темном ущелье. Впрочем, свою тень всегда видел. Даже две. Живые и довольно бесцеремонные. Всюду за мной неотступно ходили. А солнца внизу на улице не увидишь. Плата за нью-йоркские квартиры растет с номером этажа. Небоскреб не рассмотришь. Закрыт со всех сторон безобразно высокими домами. От бедности это. Нет места на каменном острове. А здесь!.. Не сравнить. Дворец высоты виден во всей красоте. Даже за тридцать километров. НьюЙорк — джунгли домов.
— Джунгли? — переспросила Женя. — А вы бывали в настоящих джунглях?
— В Индии.
— И видели бамбуковые заросли, через которые можно только прорубаться топором?
— Видел. Но не только в Индии. Видел и на одном из Курильских островов.
— Вот как? Расскажите.
— За школой, километрах в двух — дымок. Вулкан. Стал звать школьников идти к вулкану. Посмеялись надо мной. Сплошная стена бамбука. С топором не пробьешься.
— Как это просто у вас получается, — сказала Женя и взяла Федора под руку.
— В Нью-Йорке молодые люди не ходят под руку, — заметил Федор, словно продолжая рассказ.
Женя свела брови и отдернула руку.
— Ходят только, взявшись за руки, — сдерживая улыбку, закончил Федор.
— Ну, что ж, — с вызовом сказала Женя. — Представим себе, что мы в джунглях, — и она смело взяла Федора за руку.
И разговор вдруг сам собой прекратился. Молодые люди молча шли по улице. Прохожие провожали их взглядами.
— Что вы обо мне думаете? — внезапно спросила Женя, высвобождая свою руку. — Вы совсем меня не знаете. Хотите, расскажу, какая я?
Хочу.
— Давно-давно я читала чей-то фантастический рассказ. Люди далекого будущего собираются в чудесном Хрустальном Дворце, сильные мужчины и красивые женщины. У них светлые, открытые взгляды, горделивая походка. Вокруг них красота, изящество и изобилие. Стена зала тает в воздухе, и за ней виден подобный же зал, где люди собрались на другом конце земли. Люди смеются, они счастливы. Один из них поднимает тост. Все, затаив дыхание, слушают поднявшегося человека. Он говорит о людях минувшего, которые в грохоте бурь боролись за то, чтобы жизнь стала такой полной и счастливой, какой знают ее люди, сидящие в Хрустальном Дворце. И вдруг одна гордая, строгая девушка, сидевшая рядом с оратором, заплакала, не стыдясь своих слез. Ей было жаль, что она не жила в то время, когда приходилось сражаться и строить, свершать великое!
— Это были бы вы?
— Да, я.
— Возможность свершать великое будет всегда.
— Будет! И я обо всех сужу по их стремлениям свершать великое. — Она посмотрела на Федора сверху вниз.
— Не по стремлениям судите. По делам, — недовольно заметил Федор.
— Ах, вот как! Вы уже поправляете меня?
Федор вспыхнул. Сжал зубами мундштук трубки. Женя отлично заметила это. «Оказывается, его все-таки можно вывести из равновесия!»
— Что же вы не обрушиваетесь на меня, которая не успела еще ничего свершить и разоткровенничалась с вами? — с вызовом продолжала Женя, словно наказывая своего минутного поверенного за то, что он стал им.
— Прошу прощения, — обычной морской формулой ответил Федор. — Не прерываю, когда мне говорят.
— Обещаю тоже не прерывать вас, если вы будете рассказывать мне сейчас об Арктике.
— Не расскажешь. Видеть надо! — отказался Федор.
— Не хотите? Этим вы раскрываете себя. А я этого только и хотела! Ну, что ж! Помогу вам услышать об Арктике такое, что ни вы, ни кто другой об этой стране не рассказал бы.
Федор догадался, о чем идет речь, и, спокойно выпустив клуб дыма, спросил:
— К Алексею уже пора?
— К нему отправимся. На пути предлагаю план постепенного разоружения, — она, прищурясь, посмотрела на Федора.
Федор пожал плечами и как ни в чем не бывало спросил:
— Что Алексей выдумал?
— Мне казалось, этот вопрос вы зададите раньше. Не стану вас поражать, капитан. Оставлю эту возможность Алексею. Впрочем, Федя, — вдруг совсем простым задушевным голосом сказала Женя, дотрагиваясь до локтя Терехова, — я очень хочу, чтобы Алеша получил поддержку полярного моряка. Очень хочу! Разве сейчас свершать великое не труднее, чем будет через тысячу лет, когда вы подняли бы тост за героев минувшего?
— Все понял.
— Мы отправляемся на новую, еще не сданную в эксплуатацию трассу метро. Я звонила Алеше, он ждет нас на станции Светлой, — говорила Женя, перейдя на простой деловой тон. — Алеша предупредил, чтобы нас пропустили. Надеюсь, у вас с собой документы капитана дальнего плавания? Алеша ведает на строительстве тоннелей замораживанием грунтов.
— Вроде меня. С холодом имеет дело!
По длинной самодвижущейся лестнице молодые люди спустились глубоко под землю.
Они оказались на центральной платформе огромного, залитого солнечным светом зала, разделенного на три части двумя железнодорожными путями.
Стены станции напоминали сплошные матовые окна с серебряными полосками металлического переплета. По матовой поверхности пробегали тени машин и прохожих. Снаружи слышались приглушенные звуки города — голоса, гудки, шорох шин — и золотыми лучами лился солнечный свет.
Не пойму, — признался Федор. — Как будто спускались, а попали на поверхность!
Женя довольно рассмеялась:
— А разве архитекторы не стремились сделать прежние станции метро не похожими на мрачные подземелья метрополитенов Запада? Высокие своды залов, синее небо в рисунках и мозаике, наконец, солнечный свет под землей! Так почему же не привлечь сейчас для ощущения широты и пространства движущиеся тени, городской шум и тот же искусственный солнечный свет, как бы снаружи проникающий на станцию? Вспомните, как приятно бывало, когда поезд метро вылетает на мост через Москву-реку!
— За матовыми стеклами пусто? Иллюзия? — спросил Федор, присматриваясь к Жене.
Женя вспыхнула. Последнее слово она приняла на свой счет.
— Сражение продолжается? Отлично! Итак, перед вами новый прием архитектуры, пользующийся не только статикой, но и динамикой, даже звуком.
Поймав на себе взгляд Федора, Женя улыбнулась и сказала:
— Подождите, вы еще не то увидите когда-нибудь. Вместо этих теней появится здесь цветное и объемное изображение природы. Может быть, арктической, а может быть, знойной, южной. Леса, озера, горы или море. Современное объемное кино позволяет видеть стереоскопическое изображение с любой точки пространства: вы сойдете с поезда и... вам будет казаться, что вы не только на поверхности земли, но и за тысячу миль отсюда! Синее небо, густая зелень, золотые апельсины... или ваши зеленоватые льды и снежные поля...
— Зачем это?
— Как зачем? — Женя повела плечами и холодно сказала: — Ведь украшают же дворцы картинами, украшаем же мы залы метро скульптурами.
— Так то картины и скульптуры...
— Техника меняется, — поучающе заметила Женя. — Прежде не было искусства кино, теперь оно есть. Египтяне рисовали условные фигуры только в профиль. Художники эпохи Возрождения масляными красками воспроизводили жизнь в объеме, цвете, настроении. Теперь можно пойти еще дальше — сделать это еще и в движении. Картина оживает... уже ожила! — Женя повеселевшими глазами взглянула на Федора.
— Зачем это здесь, в метро?
Женя нахмурилась.
— Если в метро приятно вылететь на мост через реку, то почему же не доставить людям радость неожиданными пейзажами? Впрочем, обо всем этом мы еще поспорим... А сейчас смотрите. Подходит поезд. В него входят лишь с нашей, центральной, платформы. Выход — на крайние платформы, с которых можно подняться в город. Пассажиры всегда движутся в одном направлении и не встречаются в дверях вагонов. Иначе нельзя теперь. Слишком велика лавина людей в часы «пик». Старые станции будут, конечно, расширять, пристраивать к ним дополнительные платформы.
Вагоны остановились. Их расположенные в шахматном порядке дверцы автоматически раскрылись.
— Я вхожу в вагон. Нет, вы остаетесь, — глаза Жени насмешливо щурились. — Мы увидимся вечером, когда соберутся все гайдаровцы. Быть может, остальные понравятся вам больше, чем я... Я уезжаю одна на пробном поезде. Не бойтесь за меня, хотя у поезда и нет водителя. Поезд пойдет по тоннелю сам собой, как станки в моем цехе. А вон там, по платформе, идет человек, которому будут завидовать девушки в хрустальных дворцах будущего!
Женя улыбнулась. Дверцы закрылись...
Федор оглянулся. Мимо него пронесся пробный поезд с единственной пассажиркой.
По платформе к Федору быстро шел невысокий человек в замшевом комбинезоне.
Глаза у подходившего были карие, яркие.
Друзья обнялись крепко и молча.
Взяв Федора за плечи, Алексей порывисто оттолкнул его от себя, чтобы лучше разглядеть.
Ну, рассказывай!..
— Что же рассказывать? — спросил Федор.
Алексей пытливо глядел на друга.
— Я вижу, ты больше любишь молчать. Ну, так я заставлю тебя рассказывать молча.
— Что ты имеешь в виду?
— Увидишь.
И Алексей обнял друга за плечи.