...А над Сахарой ночь.
Равнина усыпана битым камнем, с которого ветер сдул песок.
Звучит музыка пустыни, протяжная, заунывная.
Поодаль палатка.
Тлеет костер.
На фоне его — силуэт закутанного в просторные синие одежды проводника-туарега.
Еще дальше — виллис, а за ним два лежащих верблюда. Не серебряных — живых. И довольно утомленных.
На перевернутых ящиках сидят участники экспедиции.
От палатки спешит перуанский ученый Медера, высокий, с орлиным профилем и гордо посаженной головой.
— Сеньоры! Радио, наконец, заработало и сразу — чрезвычайное сообщение. Взрыв французской атомной бомбы, оказывается, произойдет в опасной близости от нас.
— Проклятье! — возмущается возящийся с киноаппаратом французский журналист Лейе, который и в пустыне остается щеголем в белоснежном костюме и пробковом шлеме.
— Что же думает дитя пустыни? — забеспокоился монах Пикарди, ватиканский астроном. Он все в той же груботканой рясе, подпоясанной веревкой.
— Не знаю, что думает туарег, — отвечает Медера. — А я думаю радировать всему миру, что мы остаемся здесь. Пусть наша смерть послужит борьбе против ядерных взрывов.
Японский профессор Хирокава качает головой:
— В вас гордая кровь древних инков, господин Медера, извините. Радиация сделает эту кровь жидкой и белой. Протестовать надо не смертью, нет, а жизнью!
— В знак протеста я заведу мотор автомобиля, — предлагает Лейе.
Академик Арканов молчалив и спокоен.
Неторопливо подходит туарег:
— Я отведу вас в Тассили, в ущелье Джаббарена. Там вы укроетесь от бешеного вестника войны.
* * *