Глава вторая
ПОСЛЕДНЯЯ ИСКРА

Свет от привернутой керосиновой лампочки едва осве­щал непропорционально длинную комнату. Между двумя рядами тесно сдвинутых кроватей почти не было прохода. Из коридора доносились шаркающие шаги. Хлопала дверь. За окном монотонно поскрипывала, вероятно плохо при­крытая, ставня. В дальнем углу палаты мерно, как дыхание, повторялись тихие стоны.

На табурете у одной из коек сидела медсестра. Накло­нившись к раненому, она поправила компресс на его лбу. Он не пошевелился.

Еще недавно этот молодой моряк искал случая пого­ворить с Аней, шутил, расспрашивал обо всем, что твори­лось там, за стенами, заставлял читать газеты, страдал от вынужденного бездействия. Он был ранен в позвоночник и лежал в гипсе. Но вот уже три дня, как с ним произошло что-то странное. Аня сразу заметила это по выражению его глаз. В них как бы что-то потухло, словно привернули в них фитиль, как в этой керосиновой лампочке. Он не повора­чивал больше головы, если Аня подходила; а когда она на­клонялась к нему, смотрел странным, холодным, пугающим взглядом мимо нее.

Особенно страшно стало Ане сегодня.

Ведь он так любил своего друга Васю — старшину со своего катера. Только недавно он добился перевода в Васину палату, на соседнюю с ним койку, и вот...

Час назад Вася умер. Тело его лежит на соседней кро­вати, его еще не унесли, хотя Аня уже три раза бегала к са­нитарам. Но во второй корпус привезли много раненых, и всех санитаров вызвали туда. Уносить умершего было некому.

Перед смертью Вася хрипел и все звал Андрея, а Андрей смотрел внимательными, но чужими глазами в угол и не спрашивал Аню ни о чем. Казалось, ему, увидавшему что-то потустороннее, нечего было узнавать; казалось, уже ничто не интересовало его. А ведь только три дня назад каждый стон Васи болью отзывался в Андрее. Он непрестанно звал медсестру и просил что-нибудь сделать для друга.

Сегодня утром приходил веселый старший лейтенант, командир того катера, где служили Андрей с Васей. Андрей без улыбки протянул ему руку, нехотя ответил на вопросы, а сам не спросил ни о чем. А ведь когда, две недели назад, этот же Дубакин, шумный, здоровый, ворвался в палату, Андрей весь преобразился. Смеялся, шутил, без конца рас­спрашивал.

Вася умер. Андрей умирал. Это было ясно Ане.

Аня видела много смертей, она почти привыкла к ним, но эта, неторопливо и открыто приближающаяся смерть сковывала Аню отчаянием. Аня ничем не могла помочь Ан­дрею. Что могла она противопоставить ползущей смерти?

Вошли санитары с носилками. Неуклюже пробираясь между койками, они подошли к Васе.

Мертвый лежал, утонув в матраце, какой-то странно плоский. Андрей, повернув голову, безучастно следил, как болталась у Васи рука, когда его перекладывали на носилки.

Аня наклонилась к Андрею.

— Ведь он умер, умер, — не выдержав, прошептала она.

— Я знаю, — отчетливо произнес раненый и, отвернув голову, снова устремил равнодушный взгляд куда-то вверх.

Шаги санитаров замерли в коридоре, хлопнула входная дверь. Быстро просеменила мимо палаты дежурная медсе­стра.

Аня не дежурила сегодня. Она осталась у постели Ан­дрея добровольно. Она меняла ему бесполезные компрессы, давала пить, часами рассматривая его осунувшееся лицо с выдающимися скулами.

Да, Андрей уходил.

— Корнев, — наклонилась к нему Аня, — вам хуже, у вас что-нибудь болит?

— Нет, — спокойно, отчетливо ответил Андрей.

Последние дни он говорил только таким тоном. Отвечал неторопливо, внятно, без раздражения, но всегда холодно, безучастно.

Тихо тикали ручные часики на Аниной руке.

Неужели умрет этот юноша? Аня знала, что до войны он был студентом последнего курса. В первый день моби­лизации добровольно ушел во флот. Он часто рассказывал Ане, как хотелось ему стать таким же хорошим инженером, как его старший брат Степан. Вот на столике лежит письмо Степана. Его принесли еще вчера, но Андрей так и не рас­печатал конверта.

Почему-то слезы выступили на глаза у утомленной де­вушки. Ей вдруг захотелось представить себе Андрея здоро­вым. Она никогда прежде не видела его, но представление о нем никак не вязалось с неподвижной фигурой под тон­ким солдатским одеялом. Она рисовала его себе невысоким, но широкоплечим, упорным, вихрастым, мечтательным, по-мужски нелепым и как-то по-особенному родным. Вот они идут, взявшись за руки, по берегу моря. Море белое, суровое, северное, а они веселые, радостные. Им светит мурманское незаходящее солнце. И оттого, что оно не за­ходит вечером, им обоим почему-то удивительно хорошо.

— Аня...

Девушка вздрогнула.

Лампочка почти совсем потухла. Стоны в углу прекра­тились, только ветер по-прежнему стучал ставнями.

— Аня...

Девушка наклонилась к раненому; тревожно забилось сердце. В первый раз за последние дни он позвал ее. Не­ужели это перед концом?

Лишь на мгновенье показалось Ане, что в глазах Андрея блеснуло выражение горечи, боли, досады; потом она снова увидела тот же безразличный взгляд.

— Андрей, Андрей, — шептала Аня, — что вам нужно? Чем вам помочь?

Моряк тихо покачал головой.

— Нет, сестра, ничего, я так... мне показалось...

— Что показалось, Андрей, милый? Да говорите же... Мне кажется иногда, что вас тут нет со мной.

Аня никогда не говорила так с ранеными. Всегда у нее находились слова утешения, бодрости. Но сейчас она не владела собой; сейчас она сама искала слов поддержки у этого умирающего человека, казалось бы, совсем чужого для нее.

— Меня действительно здесь почти нет, — ответил Ан­дрей.

— Ну, скажите, Корнев, о чем вы подумали минуту на­зад?

Андрей покачал головой, и снова какое-то иное, живое выражение промелькнуло в его глазах.

— Жаль мне стало, Аня. Жаль, что не успел я...

Аня насторожилась. Жаль? Это единственное челове­ческое чувство, которое выразил он за все последние дни.

— Скажите мне, Корнев, что так хотелось бы вам успеть?

— Вам этого не понять. — Он пристально, как-то про­сяще взглянул на девушку.

И по этому взгляду вдруг почувствовала Аня, как хочется этому уходящему человеку, чтоб его поняли.

И сразу стало ясно медсестре, что во что бы то ни стало нужно, необходимо раздуть эту маленькую искорку жела­ния, вспыхнувшую в умирающем.

Она наклонила свое ухо к самым его губам, чтобы он мог говорить тихо, не напрягаясь. Ее коса упала ему на щеку; он не убрал ее.

Аня слушала, что говорил ей больной, как зачарован­ная. Мысли проносились у нее в голове, вытесняя одна другую. Первое ощущение недоверия сменилось удивле­нием, потом восхищением. Потом новая мысль завладела девушкой.

— Андрей, Андрей! Но ты же не имеешь права бездей­ствовать! Ты должен бороться за свою идею!

— Как я могу бороться? Ведь поздно теперь...

И снова послышался в его голосе холод чужого, непо­нятного.

— Нет, — прошептала Аня, сжимая руку Андрея, — ты не смеешь так говорить! — Невольно она перешла на «ты». — Ты, задумавший все это, не имеешь права быть безучастным...

И девушка стала с жаром что-то доказывать тяжело ра­ненному.

Наутро в кабинет военврача третьего ранга Барулиной вошла медсестра Аня Седых.

Барулина, молодая полная женщина, поднялась из-за стола и, улыбаясь, пошла навстречу девушке.

— Почему такие синяки под глазами? — строго спросила она, продолжая тепло улыбаться.

— Елена Антоновна, дорогая... только не выгоняйте меня. У меня очень странная просьба.

— Ну, садись, расскажи. В отпуск к отцу просишься? Он, кажется, в Мурманск приехал. Я в газете читала.

Аня замотала головой, косы ее разлетелись.

— Нет, нет, Елена Антоновна, голубчик! Вы только пой­мите меня. Вы знаете Корнева?

— Ах, Корнев! Ранение в позвоночник? У нас уже нет надежды, едва ли что можно сделать.

— Елена Антоновна! Можно сделать, можно! Клянусь вам! Позвольте мне только...

— Ну, что же ты хочешь? Говори.

— Елена Антоновна! — захлебывалась девушка, сбиваясь и краснея. — Он, Андрей... Андрей Корнев придумал за­мечательную техническую вещь. Он охранял американские транспорты, часто ходил их встречать и видел, как они гиб­ли. И вот, понимаете... он придумал такой замечательный проект. Надо ему дать возможность заняться им.

— Анечка, ты сумасшедшая! Какой проект? Как может больной, находящийся при смерти, чем-то заниматься?

— Елена Антоновна, я знаю, знаю. Вот все последние три дня его ничто земное не интересовало. Он был уже не с нами. А когда он мне ночью рассказал про это... он был живой. Понимаете, живой! А сейчас он мертвый, ему не­зачем жить. Елена Антоновна, я знаю, вы мне поверьте, если позволить ему чертить... приделать над его кроватью чертежную доску, вот так... Вы понимаете?

И Аня стала проводить в воздухе какие-то линии. Елена Антоновна слушала ее с улыбкой.

В тот же день комнату дежурных медсестер переобору­довали в отдельную палату.

Все раненые взволновались, когда Андрея вместе с кой­кой стали выносить в коридор.

— Помирать и здесь бы мог...

— На операцию, что ли? Так зачем же вместе с койкой?

— В гипсе он... с койкой удобнее!

— Сестричка, ласточка наша, скажи, куда это его?

— Аннушка, подойди-ка, расскажи...

Аня улыбалась, подходила к каждому, поправляла по­душку, одеяло. Глаза ее сияли.

— Корнев будет работать, товарищи, — говорила она.

— Да что это такое!.. Заставлять человека в таком со­стоянии работать! Виданное ли это дело?

Аня качала головой.

— Вот увидите, это принесет ему силы, а кроме того, он должен, должен изложить свой проект.

Событие стало оживленно обсуждаться во всем госпи­тале. Из соседних палат на костылях ковыляли матросы, офицеры, красноармейцы. Аню останавливали в коридоре.

— Ты скажи нам, сестричка, что это там такое матрос придумал? Говорят, очень интересное.

Аня, счастливая, деятельная, обещала обязательно рас­сказать, как только сама все поймет.

Один маленький кочегар с забинтованной головой уверял, что он сам слышал, как матрос рассказывал сестре про «бе­ду-ружье», которое стреляет не пулями, не огнем, а холодом.

— Как выстрелишь, сразу целая траншея со всеми нем­цами замерзнет, — уверял кочегар и яростно бил себя в то­щую грудь.

Андрея перенесли в приготовленную для него комнату. Аня больше не отходила от него. Она примостила над ним фанерный щит для объявлений, который должен был слу­жить чертежной доской. На этом щите вместо листа бумаги она булавками прикрепила санитарный плакат, поверну­тый лицом к доске. Затем сама отточила карандаш, дала его в руки Андрею и села рядом.

Наступила торжественная минута.

Вчера еще безнадежно больной, сегодня он был неузна­ваем. Взволнованный, озабоченный, он относился ко всему происходящему с величайшей серьезностью. Помогал Ане советами, как лучше пристроить доску, просил достать кое- какие книги.

И вот теперь, получив карандаш, он едва мог удержать его в дрожащей от волнения руке.

Он хотел уже начать чертить, но вдруг повернул к Ане освещенное каким-то внутренним светом лицо.

— Аня, достаньте мне карту Полярного бассейна.

Аня убежала за картой, которая висела в красном уголке госпиталя. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и тихо улыбался. Когда замолкли ее шаги в коридоре, он поднес карандаш к губам и поцеловал его.

Наконец карта была принесена и закреплена на той же доске. Раненый изобретатель провел свою первую линию. Это была черта через всю карту.

Через несколько дней после смелого опыта медсестры к госпиталю по недавно законченному шоссе мчался го­лубой «ЗИС-101». На подъеме он обогнал бодро шагав­шего путника с рюкзаком за плечами и высокой палкой в руках. Автомобиль обдал пешехода облаком синеватого дыма. Путник закашлялся и погрозил кулаком вслед ум­чавшейся машине. Ветер развевал его черные растрепан­ные волосы.

Однако на исходе подъема «ЗИС» вдруг затрещал, словно ветхий грузовичок, и неожиданно стал. Из машины, вино­вато втянув голову в плечи, выскочил водитель и поднял капот мотора.

Высокий человек в кожаном пальто вышел на шоссе. Держался он прямо; его крупное лицо с тяжелыми чертами было спокойно. Он бегло взглянул на открытый мотор, по­том на крутой поворот, который делало шоссе, и решитель­но открыл дверцу. Вынув из машины большую кипу книг, он сошел на обочину и неторопливо двинулся напрямик по густой и высокой траве.

Удивительные на севере травы! Они за то короткое вре­мя, которое отпущено им природой, вырастают стремитель­но и жадно. Пышная трава била человека по полам пальто. Он прошел опушку и углубился в лес, где деревца едва до­стигали ему до пояса.

Он не обращал внимания ни на карликовые душистые березки, ни на чудесную ароматную траву с бесчисленными пятнами спелой черники. Он просто шел вперед.

Крутой рыжеватый скат преградил ему путь. Легко неся тяжелый груз книг, он уверенно взобрался по незаметной вначале расщелине и остановился только на вершине. Ве­тер развевал его широкое пальто. Высокий силуэт человека резко вырисовывался на сером небе.

— Вот это ходок! Никак догнать не могу, скажи, пожа­луйста! — послышался голос снизу.

Через мгновение на скалу взобрался путник без шапки. Его лицо с ястребиным профилем было мокро. Он тяжело дышал, проводя рукой по спутанным волосам.

Человек в кожаном пальто обернулся.

— Вместе пойдем, веселее будет, груз поделим, — пред­ложил незнакомец.

— Я донесу, — односложно ответил человек в пальто.

— Нет, нет! У нас в горах так не ходят вместе. Давай груз пополам.

Высокий едва заметно улыбнулся и пожал плечами.

Кавказец бесцеремонно завладел кипой книг и стал де­лить ее пополам.

— Ва! — воскликнул он. — Почему такой шашлык из книг? Курс мостов, подводная флора и фауна, Хютте — справочник, расчет сосудов высокого давления, исследо­вание Арктики, каталог стальных канатов, тяговые электро­моторы. Настоящий шашлык: мясо, сало, лук, мясо, сало, лук. Вы библиотекарь? Книгоноша? Букинист?

— Нет, инженер.

— Инженер? Это хорошо. Я тоже инженер.

Весь путь кавказец говорил по преимуществу один. Километра через три попутчики вышли снова на шоссе. Промчался автобус с красным крестом на стекле. В окне мелькнула забинтованная голова красноармейца.

Шоссе уперлось в ворота, от которых в обе стороны шел высокий зеленый забор. У крыльца с витыми дере­вянными столбами и у окон длинного, похожего на барак здания толпился народ. Сегодня в госпитале был при­емный день.

Человек в кожаном пальто и его спутник вошли в про­сторную комнату. Они разделись у вешалки, но халатов на двоих не хватило. Сестра со вздернутым носиком почему-то отдала предпочтение кавказцу и с самой очаровательной улыбкой вручила ему далеко не первой свежести халат.

Счастливый кавказец отдал книги своему попутчику и долго тряс ему руку.

— Сурен Авакян, запомни, пожалуйста. В Москве бу­дете, прошу обязательно позвонить. А ваша как фамилия?

Его спутник хотел ответить, но в этот момент в приот­крытую дверь заглянула все та же шустрая медсестра и по­манила Сурена. Кавказец махнул попутчику рукой и исчез за дверью.

В коридоре пахло свежей краской и лекарством. Медсе­стра, приложив палец к губам, повела Сурена.

— Вот здесь они, в отдельной палате, — сказала она, открывая дверь.

— Где тут мой зенитчик лежит, показывайте! — вос­кликнул вошедший.

Сидевшая у постели медсестра поднялась ему на­встречу.

Сурен заглянул под приделанную над кроватью доску и увидел раненого, который удивленно смотрел на него, словно силясь вспомнить, где его видел.

— Почему не узнаешь? — спросил кавказец. — Мы с то­бой на одной ишачьей корзине тонули. Помнишь? Я тебя проведать пришел.

Андрей улыбнулся. Он вспомнил Сурена.

— У вас что, сестра, потолок протекает, что ли? — по­интересовался Сурен, рассматривая странное сооруже­ние над койкой Андрея. — А почему же вы без зонтика сидите?

Аня рассмеялась.

— Я вам все объясню. Это лечение.

— Почему доской лечишь, это что за медицина?

Открылась дверь. На пороге стоял спутник Сурена.

— Степан! Брат! — воскликнул раненый.

— Ва! Попутчик! И ты сюда. Так, значит, ты тоже Кор­нев? — обрадовался Сурен.

— Андрейка! — Старший Корнев быстро подошел к бра­ту и, склонившись, нежно поцеловал его в лоб. — А что это такое? — только теперь обратил он внимание на импрови­зированную чертежную доску.

— Работа над любимым проектом вернула его к жизни, вы понимаете? — объясняла Сурену Аня.

— Постой... Постой... Какая такая идея?

— Я привез тебе книги, о которых ты мне писал, — ска­зал старший Корнев. — Но зачем они тебе?

— Раненому трудно говорить, — вмешалась Аня. — У него только недавно был кризис. Сейчас ему запрещено работать. Если хотите, я вам все расскажу.

— Давай, давай, рассказывай! — заторопил ее Сурен.

Аня развернула перед инженерами санитарный плакат, на обороте которого было начерчено странное сооруже­ние, и карту с проведенной Андреем чертой. Объясняла она с жаром, но неумело, с трудом выговаривая технические термины.

Сурен схватил стул, сел на него верхом и вцепился пя­терней в волосы.

— Ай-ай-ай! Как это он придумал, подожди. Ва! Так ведь это же замечательно!

Он выхватил из Аниных рук карту, поднял ее перед со­бой.

— Объявляю. Создается специальное конструкторское бюро: Корнев-младший, Корнев-старший, Сурен Авакян и компания. — Он ткнул пальцем в сторону Ани.

Открылась дверь. В палату вошла военврач.

— Товарищи, здесь слишком шумно. Вы забыли о тя­желобольном.

— Как так забыли? Почему забыли? Мы его идею из­учаем.

— Опять речь идет об его идее, — улыбнулась Барули­на. — У нас этой идеей весь госпиталь бредит. А как вы ее находите, товарищи посетители?

— Э! Про меня и говорить нечего, вот пускай он ска­жет! — указал на старшего Корнева Сурен. — Ведь он зна­менитый инженер, его весь технический мир знает.

Степан Григорьевич нахмурился.

— Я не могу высказывать своего мнения о проекте, который не прошел еще серьезной экспертизы. А научно-­фантастические романы я читал, не размышляя, только в детстве.

Аня насторожилась и свела прямые брови, словно гото­вилась защищать что-то бесконечно дорогое, родное. Потом она перевела взгляд на раненого.

Андрей смотрел на всех взволнованными, счастливыми глазами.

Перед ним был мир чувств, идей, борьбы. Жизнь, на­стоящая, живая жизнь всецело владела им.

 

пред.             след.