Часть пятая
ТЫСЯЧА ПЯТЬСОТ
КИЛОМЕТРОВ В ЧАС

Глава первая
ЗАГАДОЧНЫЙ ЯЩИК

Разгрузочные доки порта были заняты, и пароходу «Эдзима-мару» приходилось ждать своей очереди на рейде. Рядом, ожидая места в соседнем доке, стоял «амери­канец» с двумя чопорными трубами и наклоненной назад мачтой. Его силуэт постепенно сливался с морем. Солнце уже скрылось за холмами, но тени еще не легли на землю в несколько слоев. Они еще были прозрачны; сквозь них можно было различить маяк на конце мола и даже вереницу судов, направлявшихся в бухту.

С той стороны, где скрылось солнце, поднималось за­рево. Но это не была вечерняя заря. Сетка ослепительных полос сплеталась над землей в плотную и яркую ткань из электрического света. Набережная выступала над черной водой, словно залитая светом театральной рампы.

Вдоль блестящей воды по набережной двигались два огромных башенных крана, похожих на осадные машины древности. На их стрелах были вздернуты беспомощно ви­сящие паровозы.

Шум то нарастал, превращаясь в неистовый грохот, то затихал. Тогда по воде доносились человеческие голоса, звякали сцепки вагонов, слышались сигналы автомобилей.

Потом все это тонуло в басовых нотах разворачивавшегося парохода.

Молодой японец-матрос стоял у борта, восторженно вглядываясь в волшебное зарево на русском берегу. На па­лубе было тихо — он был один; команда отдыхала перед предстоящей разгрузкой.

Да, в русских портах работаешь неистово! В бухту этого нового северного порта на востоке приходит уж слишком много пароходов. Моряк покачал головой и оглянулся на груду ящиков, уже вытащенных из трюма и подготовленных для разгрузки.

Медленно побрел матрос по палубе. Когда он перешел на корму, на него из открытого моря взглянула ночь. За спиной что-то рокотало, похожее на яростный береговой прибой, но перед ним было тихо. Одинокий силуэт корабля едва рисовался на темном небе; единственный фонарик на мачте сливался с загоревшимися звездами.

Молодому моряку стало как-то легче от этой тишины. Он оперся о поручни и задумался.

Отражение мачтового огня раскачивалось в такт прибою. Мерно качалась лодка, в которой он плыл. Поплавок без­мятежно лежал на гладкой, как чистое небо, воде. Под ним иногда проплывали облака, но поплавок лежал все такой же спокойный, безмятежный.

Вдруг поплавок дрогнул, а из-под воды раздался стон. Это было до такой степени неожиданно и страшно, что ры­болов судорожно дернул удочку. Поплавок прыгнул, и стон раздался явственней. Матрос похолодел, нагнулся, прижался к борту. От этого стон стал еще явственней, еще страшнее.

Вздрогнув, он открыл глаза. Грудь была притиснута к по­ручням, руки вцепились в холодное железо. Дышать было трудно.

Матрос облегченно выпрямился. Какой странный сон!..

Ой! Что это?

Молодой моряк боязливо обернулся. Может быть, он все еще спит? Стон явственно слышался у него за спиной.

На фоне электрического зарева «Эдзима-мару» казался темной горой. Груда ящиков поднималась скалистым уте­сом. Поспешно матрос прошел на другой конец корабля. Снова его охватила беспричинная радость. Вон веселая, бьющая жизнью русская набережная. Снова движутся ба­шенные краны, звенят цепи, свистят паровозы. Скоро, по- видимому, закончится разгрузка. Скоро дойдет очередь и до «Эдзима-мару».

Здесь все обыкновенно, понятно, просто. Но что было там, на корме?

Долго стоял молодой моряк, вглядываясь в светлые по­лосы, там и здесь прорезавшие черные воды бухты. Мучи­тельно тянуло туда, на корму.

Что это было? Сон?

Борясь со страхом, медленно пошел он по палубе, оста­навливаясь через каждые несколько шагов. Но вот он на корме. Сердце болезненно сжимается. Что это за странная тень у борта? А! Это тот пассажир, который сел одним из последних в Японии.

Матрос остановился в нескольких шагах от него.

И вдруг совершенно неожиданно до него донесся стон.

— Вы слышали? — шепотом спросил он соседа.

— Убирайся отсюда! — прошипел ему в ухо молодой пассажир, опуская руку в карман.

К диспетчеру порта, несмотря на запрещение, вошла энергичная женщина в синем костюме и синем берете. Гор­до посаженная голова, красивое лицо с прямыми, почти сведенными бровями сразу запоминались.

— Почему в двадцать шестой док вводят японский па­роход «Эдзима-мару», а не американский транспорт «Мин- незота»?

— Позвольте, товарищ, у себя в порту мы хозяева.

— А я заказала специальный экспресс, который пой­дет по особому расписанию. Он должен доставить детали, привезенные на «Миннезоте». Вы должны это знать и не задерживать разгрузку американского транспорта.

— Специальный экспресс? — поднял диспетчер глаза на непрошеную гостью. — Куда это вы боитесь опоздать? У нас все грузы срочные.

Женщина выпрямилась и в упор посмотрела на диспет­чера.

— В нашем строительстве опоздание на один день рав­носильно опозданию на один лунный месяц.

— На месяц? Почему на лунный? — ворчал диспетчер, нажимая какие-то сигнальные кнопки. — Что вы, с Луной, что ли, связаны?

— Может быть, и с Луной, — сказала женщина, нетер­пеливо постукивая пальцами по барьеру.

— Сейчас, сейчас войдет ваша «Миннезота» в док номер двадцать семь. На один рольганг с «Эдзима-мару» разгру­жаться будет, — примиряюще сказал диспетчер, с любопыт­ством глядя на красивое лицо незнакомки. — Курите? — Он протянул ей портсигар.

— Нет, благодарю, — повернулась женщина.

— Вы откуда? С какого строительства?

— Из Москвы. Моя фамилия Седых. — И женщина, улыбнувшись оторопелому диспетчеру, вышла.

— Вот тебе на! Анна Седых! — воскликнул диспетчер, нечаянно включив передачу «всем, всем, всем».

И сразу же посыпались запросы, что за пароход «Анна Седых» и в какой док его принимать.

Вконец смутившийся диспетчер выключил все репродук­торы и с минуту сидел, восторженно глядя на дверь.

Анна Ивановна Седых в сопровождении своего секре­таря направилась к доку № 27.

При ослепительном свете прожекторов было видно, как входил в док американский транспорт и как он плотно пришвартовывался к обрезу рольганга. По другую сторо­ну разгрузочного конвейера уже стоял японский пароход «Эдзима-мару». По рольгангу один за другим ползли, как живые, длинные деревянные ящики с японскими и рус­скими надписями.

— Здесь наши грузовики? Вы проверили? — спросила Аня.

— Проверил. Стоят под перегрузочным краном.

— Смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, когда мы потеряли двадцать пять минут.

— Все в порядке, Анна Ивановна, — уверил секретарь. — На «Миннезоте» наши ящики уже выгружены на палубу и будут спущены на рольганг первыми. Петров и Шорин на транспорте.

— Хорошо, — коротко ответила Аня.

Стрела крана с первым ящиком с «Миннезоты» повис­ла над грохочущим рольгангом. Японские ящики один за другим ползли по направлению к пакгаузам.

Вдруг раздался оглушительный звонок. Рольганг остано­вился. Первый ящик с американского транспорта опустился на застывшие ролики.

— Товарищ Стрельников, узнайте, в чем дело, — при­казала Аня.

С трудом удалось секретарю Ани Седых протискать­ся вперед сквозь толпу. На роликах криво стоял большой деревянный ящик, на крышке которого было написано: «Осторожно, не бросайте! ВЕРХ».

— Попрошу отойти, товарищи! — начинал уже сердиться лейтенант пограничной охраны, стараясь освободить место у рольганга.

Стрельников сразу заметил, что на некоторых буквах надписи, идущей поперек ящика, высверлены какие-то от­верстия.

Два пограничника с топорами поднимали крышку. Лов­кими движениями они оторвали скобы; хрустнуло дерево, и крышка поднялась.

— Встаньте! — сказал лейтенант, заглядывая в ящик.

Окружающие придвинулись ближе. Вытянув шею, Стрельникову удалось увидеть, что в ящике неподвижно лежит человек, прячущий лицо в сгибе локтя.

— Встаньте! — приказал лейтенант. Потом повторил свое приказание по-английски и по-японски.

Человек не шевелился.

Лейтенант дал знак. Пограничники попробовали под­нять неизвестного.

— Без чувств, — пробормотал один.

— Или притворяется, — добавил второй.

— Вызвать врача,— приказал лейтенант.

Стрельников стал про­тискиваться обратно, что­бы доложить Ане о проис­шествии.

— Проходчик, видать, а может быть, бежал. Зна­ем мы эти штучки, много лет применяются, — слы­шал он в толпе.

Аня поморщилась, ког­да Стрельников рассказал, что на рольганге, в ящике, поймали диверсанта.

— Опять задержка, — сказала она, взглянув часы. — Скоро утро.

Наконец ящик стащили с рольганга, и ролики снова за­вертелись. Аня удовлетворенно провожала взглядом свой груз, идя с ним рядом. Ящики один за другим обгоняли ее.

— Аня! — вдруг услышала она голос. — Аня, милая, как я рада! Я ведь сразу, сразу тебя узнала.

— Елена Антоновна! — обрадовалась Аня.

— Не забыла, не забыла, значит, меня. Даром, что теперь знаменитая такая.

— Я еще там, в госпитале, говорила, что не забуду вас, — улыбнулась Аня.

Идя рядом с врачом, Аня оказалась около брезента, на котором лежал человек. Она мельком взглянула на него.

Голова человека безжизненно откинулась назад. Шея была такая тоненькая, что казалось, ей никогда не удержать головы. Закинутый вверх подбородок зарос грязной лохма­той бородой. Спутанные волосы были забиты стружкой.

— Аня, милая! Я не могу с вами, а так хотелось бы по­говорить. Я должна здесь остаться.

Елена Антоновна запахнула белый халат и, приветливо кивнув на прощанье Ане, поставила чемоданчик. Склонив­шись над неизвестным, она пощупала пульс, потом при­ложила ухо к груди.

— Необходимо перенести в помещение. Человек в тя­желом состоянии, — сказала она поднимаясь.

Появились носилки.

Елена Антоновна оглянулась, ища глазами бывшую мед­сестру, но Ани уже не было.

— Как жаль! — вздохнула Елена Антоновна. — Ведь так давно не виделись...

Толпа у рольганга еще долго обсуждала происшествие, Один из грузчиков рассказывал, что не здесь, а во Владиво­стокском порту пятнадцать лет назад также нашли в ящике человека, понесли его в приемный покой, а он по дороге соскочил с носилок и убежал. Поймали его только через два месяца.

Лейтенант и Елена Антоновна вышли из кабинета де­журного по охране порта. Лейтенант сказал, не скрывая раздражения:

— Это или сумасшедший, или человек, пытающийся выиграть время.

— Нет, нет, подождите, — волновалась Елена Антонов­на, — мы сейчас же все узнаем. — И она выбежала на улицу.

Вскоре она вернулась опечаленная. Анна Ивановна Се­дых уехала на вокзал. Попытка поймать бывшую медсестру на станции также не имела успеха: специальный экспресс под девизом «Лунный» ушел две минуты назад.

Лейтенант нетерпеливо расхаживал по комнате.

— Это все романтика, — сказал он раздраженно.

— Ах, нет... вовсе нет... все бы решилось сразу... — Елена Антоновна вздохнула. — Но, товарищ лейтенант, если вы позволите, то и я, может быть, сумею. Ведь я сама несколько месяцев работала под его начальством... Он должен, должен помнить один случай...

В кабинете, в кресле, полулежал неимоверно худой, за­росший человек. Глаза его были закрыты.

Елена Антоновна села против него и сказала совсем тихо:

— Андрей Григорьевич...

Человек вздрогнул и открыл глаза. Он всматривался в сидевшую перед ним полную женщину, силясь узнать ее.

— Скажите, Андрей Григорьевич... простите, что я спра­шиваю вас об этом... Но так надо... Скажите, какой тост на всю жизнь запал вам в сердце?

Человек непонимающе смотрел на краснеющую жен­щину. Лейтенант смущенно отошел к столу: метод допроса, примененного Еленой Антоновной, был нов и непонятен. Ему было неловко за врача.

Елена Антоновна начала бледнеть.

— Андрей Григорьевич... — почти умоляюще говорила она, — тост... тост... Ах, разве можно забыть... тост...

И вдруг изможденный человек вспыхнул.

— Сурен... — прошептал он.

Невольные слезы выступили у Елены Антоновны на глазах.

— ...а второго друга, настоящего, хорошего друга, не скоро найдешь... — докончил задержанный.

Елена Антоновна плакала, стоя на коленях перед ним и сжимая его руки в своих. Лейтенант совсем растерялся.

Через час неизвестный сидел в кожаном кресле в не­большой квадратной комнате без окон, прямо перед глухой стеной.

Раздвинулась штора, за ней оказался экран, по кото­рому пробежали световые линии. Постепенно стало вы­рисовываться изображение другой комнаты, похожей на эту. В кресле напротив, казалось, всего лишь в нескольких шагах отсюда, сидел невысокий человек с острыми чертами морщинистого лица и в очках с узенькими ободками. При виде своего далекого собеседника он оперся о ручки кресла и приподнялся.

— Андрей... Корнев? Возможно ли? — проговорил он.

— Алексей Александрович! Жив я, жив... Почти все это время без памяти пролежал... В Сиэтле, а потом у одного японского профессора в клинике... Бежал, спасаясь от пре­следования бандитов... Друзья помогли...

— Много, много у вас друзей, Андрей Григорьевич,— улыбался Алексей Александрович. — Ну, вы уже знаете, наверное, что Арктический мост заканчивается. Только что я начальника строительства сюда вызвал.

— Кого? Степана?

— Нет, начальник строительства сейчас Иван Семено­вич Седых. Это он у нас мост достраивает. Да вот и он. Узнаешь, Иван Семенович, Андрюшу нашего?

Высокая фигура сутулого старика заслонила экран.

— Андрюша? Живой? Дай я тебя обниму. Не человек, а буек — никакая глубина его не берет!

Иван Семенович подошел к самому экрану и протянул руки, засмеялся, потом вдруг отвернулся и смахнул что-то с глаза. Овладев собой, с несколько нарочитой бодростью сказал:

— Ну, вот что... Об Андрюшке никому ни гугу. Это моя премия участникам строительства будет. Подшутим мы над ними. Ты, Андрей, немедля отправляйся в Туннель-сити на самолете. Членом приемочной комиссии назначим его, Алексей Александрович, а?

— Конечно, назначим, Иван Семенович. Да только вот выглядит он плохо. Отдохнуть ему надо.

— Что вы, Алексей Александрович! — вскочил Андрей. Румянец яркими пятнами покрыл его лицо, сразу ставшее энергичным. — Для меня спасение только в работе. В Ар­ктическом мосте! Позвольте мне выехать немедленно.

— Ну как, Алексей Александрович, позволим? — при­щурил глаз старик Седых, проводя рукой по усам.

Андрей в напряженной позе стоял перед экраном, и ра­достная, жизнеутверждающая улыбка разливалась по его помолодевшему лицу.

 

пред.             след.