Скрежет железный и грохот
Сеют смятенье и страх.
Пусть это будет сам Рок хоть
Ему не сломить тех, кто прав!
Весна Закатова
Младший сын Званцева Никита вместе с родителями жил с семьей на даче в Переделкине. Он как всегда, утром 19 августа 1991 года отправлялся на отцовской машине в Москву на работу, на этот раз захватив с собой соседа по даче, друга Званцева Марка Семеновича Ефетова. Они выехали в Баковке на Минское шоссе, переходящее в городе в Кутузовский проспект, ведущий к белому дому Российского парламента.
Обычно в этот час свободное, шоссе было забито движущимися танками. Их пришлось обгонять, выезжая на встречную полосу.
— Что бы это значило? — забеспокоился Ефетов.
Никита включил радио. Вместо обычных в эту пору сообщений по всем станциям звучала музыка “Лебединого озера”.
— Что-то дело не чисто, — решил Марк Семенович.
— Должно быть из Кубинки, — предположил Никита. — Там танковый полигон...
В отличие от них, Званцев на даче услышал начало “Последних известий”.
Они были кратки. Скупо сообщалось, что “В стране вводится чрезвычайное положение и власть переходит “Государсвенному Комитету Чрезвычайного Положения”.
В ГКЧП вошли вице-президент Янаев, трясущимися руками, что видно было на телеэкране, принявший функции якобы больного президента Горбачева, министр обороны маршал Язов, внутренних дел Пуго и руководящие деятели партии...
“Берутся на учет все продовольственные ресурсы страны”. И все...
А дальше – успокаивающая музыка “Лебединого озера”. По всем радиостанциям кроме “Эха Москвы” и зарубежных голосов, глушение которых Званцев научился избегать с помощью примененных им радиофильтров. Оттуда он узнал и про танки, и баррикады у "Белого дома" Парламента, куда стекаются толпы народа.
Званцев негодовал, что не может быть там. На его машине уехал сын.
А сам он писал про Сирано, когда тот оказался у баррикад на улицах Парижа в дни восстания против Мазарини, ставшего из камердинеров кардиналом, унаследовав у Ришелье абсолютную власть при королеве Анне, регентше малолетнего сына Людовика XIV.
На крыше лакированной кареты, попавшей в баррикаду вместе с опрокинутыми столами и стульями, Сирано увидел прекрасную женщину со знаменем в руке. Он узнал Франсуазу, свою спасительницу с постоялого двора, давшую ему с другом свежих лошадей, чтобы уйти от погони. Сирано посвятит ей, сонет.
ДЕНЬ БАРРИКАД
Теперь я знаю, что за сила
К тебе магнитами влечёт.
Улыбкой солнце ты гасила
И обнажала чуть плечо.
Волшебница, Мадонна, фея!
Созвездий дальних нежный свет!
Но... ни о чём мечтать не смея,
Пошёл я за тобою вслед.
И повстречал на баррикаде,
Вверху, со знаменем в руке.
Народный гнев, свободы ради
Вздымала ты, как вал в реке.
К чертям всех бар! Бар – в гарь и ад!
Народ вперед! День баррикад!
Теперь Званцев хотел, чтобы на московской баррикаде была не поэтическая Франсуаза, а его дочь. Молодая женщина с яркими огненными волосами, полученными в наследство от златокудрой матери, младшая дочь Званцева Алена была там. Активная демократка, депутат Совета народных депутатов Октябрьского района Москвы, научный сотрудник физико-химического Института Академии Наук СССР.
Она пришла сюда еще вечером, когда прошел слух о вызове войск. Ночевала у входа в Белый Дома в цепи районных депутатов и видела, как мимо прошел Ростислав Растропович которого она с восторгом слушала в Большом зале Консерватории, но не со смычком прославленной виолончели, а с автоматом!
Она тоже просила, чтобы ей дали оружие. Но такого в Белом доме не было, и заменить его нужно было только общей волей и отвагой.
Из Москвы по телефону на дачу Званцева позвонил Платонов:
— Саша, что происходит? Почему все посходили с ума?
— Просто им показалось, Владим, как и нам с вами, после памятного съезда, что они обрели свободу и не хотят ее уступать.
— Но что они могут сделать против танков?
— Но в танках сидят не оголтелые нацисты, а те же наши люди, которые сами страдали, и думают, как и стоящие на баррикадах.
— Однако нас с вами там нет.
— Я думаю, что там мои дети.
— На беду, у меня их не осталось.
Званцев оказался прав. Алена была уже там, а старший сын Олег явился к Белому дому и отрапортовал:
— Капитан первого ранга Званцев прибыл в ваше распоряжение на защиту демократии.
— Зачисляю рядовым отряда с дислокацией у этого входа, — распорядился седеющий бородач в очках, в старинном френче с портупеей времен Гражданской войны, маузером в деревянной кобуре, и орденом боевого красного знамени на красной подкладке.
И Олег, офицер высшего ранга, встал рядом с отслужившими срок сержантами и солдатами, или просто гражданскими людьми, охваченными общим порывом.
Когда стал накрапывать дождь, Олега нашла сестра Алена, и съездила вместе с еще одним депутатом на такси домой за плащом себе и непромокаемой курткой брату. Когда они вернулись к Белому дому, таксист отказался взять с них плату за проезд:
— Хоть так приму участие в вашем святом деле.
Младшего брата среди пятидесятитысячной толпы Алена не нашла, а он тоже был там. Помогал возводить баррикаду из мебели близлежащих учреждений, строительных лесов ремонтируемых зданий и поставленного поперек улицы обгоревшего троллейбуса с беспомощно задранными вверх дугами.
— Все в институте не работали, — рассказывал он потом отцу. — Никто нас не посылал, и ни у кого мы не спрашивались. А просто все вместе пошли к "Белому дому". Встретили там множество людей. И старых, и молодых, совсем незнакомых, но вроде родных. И все пришли защитить "Белый дом" и Ельцина. Говорили, он примчался с дачи, преследуемый чекистами, которые не успели или не решились его арестовать. И вроде генерал Лебедь ведет войска защитить демократию...
А Званцев сквозь грохот танков услышал сообщение корреспондента Би-би-си о молодой женщине с огненными волосами, стоявшей на баррикаде, глубоко взволновавшее его. Англичанин закончил словами:
— Трудно понять этих русских...
И Званцев вспомнил “сонет Сирано” о Франсуазе.
Что написал бы тот на месте англичанин? Конечно, сонет!
И писатель ощутил неодолимое желание воспроизвести, как воспел бы Сиарно де Бержерак из XVII века девушку ХХ. И отложив все в сторону, он сел за стол:
БУКЕТ
сонет
На баррикаде с нами ты стояла
Не с факелом иль знаменем в руке.
Букет душистый у груди держала.
Зачем понадобился он тебе?
А к нам дракон железный подбирался
На гусеницах мерзких вместо лап.
Бежать у нас никто не собирался,
Услышав грохот, лязг, дракона храп.
Лишь ты одна сбежала с баррикады.
Тебе навстречу – пушечная пасть.
Решила ты свободы общей ради
В драконе совесть пробудить, иль пасть.
Букет ты водрузила в пушки ствол.
И встал дракон. И не был даже зол.
Танк попятится и, развернувшись, дал пример и остальным бронемашинам отступить перед силой духа безоружных людей.
— Что вы об этом думаете? — спросил Владим, выслушав по телефону Званцева.
— Я хотел бы, Владим, чтобы это была моя дочь Алена. У нее волосы такие. И характер такой. И еще жалею, что сам не был там.
— Вас дети заменили, а у меня их нет.
— Вот таких старцев, как мы с вами, там только и не хватает, — с усмешкой добавил Званцев.
— Но каков Ельцин! — восхищался Платонов. — Взял всю власть и командование вооруженными силами страны, отменил чрезвычайное положение!
— Приказал танкам покинуть столицу, — добавил Званцев. — Вот вам пример перевоплощения. Вчерашний ярый коммунист, первый секретарь Свердловского обкома партии, приказавший снести дом Ипатьева, где убили царскую семью. Хотел скорее забыть эту “революционную необходимость”. Теперь превратился в гаранта демократии. Чем не мой Сирано?
— Значит, не зря мы отдали ему свои голоса.
— Хочу верить, что не зря.
А на балконе Белого дома после Ельцина и вице-президента Руцкого, заверившего, что он выполнит поручение арестовать путчистов и доставить из Крыма изолированного там Горбачева, в числе выступавших оказался популярный юморист Геннадий Хазанов, который под общий хохот пародировал дерзкого геополитика Владимира Жириновского. Смех был нужен толпе, как и уверенность, что правда на их стороне.
Званцев и Платонов не были рядом у экрана. Их разделяли десятки километров. Но они, как в былые дни, когда играли в шахматы по телефону, и в эти грозные часы, с помощью проводов, были вместе.
Путч выдохся. Его руководители были арестованы полковником Руцким. Он же слетал в Крым и освободил негодующего Горбачева с женой Раисой Максимовной, тяжко перенесшей это испытание.
Руцкой был произведен в генералы.
Президент СССР Горбачев приступил к своим обязанностям.
Но в Кремлевской берлоге оказалось два медведя...
— Ну что, Саша, — говорил Владим Званцеву при встрече три месяца спустя. — Спор между двумя медведями, хоть и теснились они в Московском Кремле, решался, как и подобает медвежьему спору, в лесной глуши. Ваш преображающийся Герой показал, кто настоящий медведь.
— Да, кардиналов Ришелье и Мазарини вместе взятых в Беловецкой пуще он превзошел. Никто из них не решился бы принести в жертву Францию, ради водворения на престол угодного правителя.
— Мы оба голосовали не за ваших кардиналов, а остались в дураках, — возмущался Владим.
— Да, властные кардиналы выглядят несмышленышами по сравнению с высшим пилотажем коварства в Беловежской пуще, — согласился Званцев.
— И что же теперь ждет нас по мнению “провидца от литературы “, каким вы, Саша, считаетесь?
— Будет хуже, Владим. И это не гадание на кофейной гуще, а понимание единого ”Закона развития”. Начнутся национальные распри, притеснения иноязычных в разрубленных клочках могучего организма, подобных ампутированным рукам или ногам. Порвутся экономические связи, забуксует промышленность, произойдет спад производства и нас с вами перестанут издавать, предпочитая бульварщину или, что еще хуже, приукрашенную порнографию. Ведь свобода печати!
— Вас лучше не слушать, черный вы вещун! Одна надежда, что с Ельциным вы просчитались. Ошибаетесь и в прогнозах теперь.
— Дай Бог, чтобы Бог дал, — как говорил в Малеевке Паустовский. — Рад был бы на этот раз ошибиться.
— Но в одном вы, Саша, правы. В преображении Ельцина.
— Но он, увы, не Сирано. Но тот мог бы написать о нем:
Лишь только царские покои,
Добытые любой ценой,
Бориса могут успокоить.
Не знает цели он иной.
Разговор двух престарелых друзей-писателей на прежнюю тему возобновился в октябре 1993-го дома у Званцева во время анализа сыгранной ими партии.
— Поскольку я, упустив выигрыш, не могу взять два хода назад, — говорил Владим, переставляя фигуры, — предлагаю, Саша, взять два года назад и проанализировать отнюдь не шахматное положение в нашей стране.
— Почему не шахматное? Вполне шахматное. Есть офицеры, есть солдаты-пешки, есть танки-кони и прославленные пушки. Есть и ферзь во главе послушного правительства, и даже Борис Первый в покоях царских во Кремле.
— Это русские эмигранты в Париже так Ельцина назвали, когда он там побывал. Забыли про Бориса Годунова. Он тоже реформами хотел заняться.
— Ошибка моя была не в упущенных ходах, а в том, что я вам поверил, Саша.
— Да, я недооценил его способностей к перевоплощению.
— И много заплатили за свою ошибку?
— Все, что накопил за шестьдесят лет литературного труда. Таксопарк новеньких жигулей по тем ценам, — вздохнул Званцев.
— Чехов покупал имения. Жюль Верн яхты. Обокрали не нас, а весь народ. И без революции.
— Не продуманной экспроприацией, а бездумной шоковой терапией с бесконтрольностью цен.
— Что же смотрит наш Парламент?
— Верховный Совет отстраняет Ельцина от власти. Посмотрим, что получается. Включаю телевизор.
Это была самая впечатляющая трансляция, какую они когда-либо видели.
Отчаянная американская журналистка забралась на крышу гостиницы “Украина” и снимала через реку Белый дом русского Парламента и все что творилось вокруг за забором из колючей проволоки, по приказу президента изолирующим его от мира.
Передача из Москвы транслировалась во всем мире, и очевидно, по недосмотру, и нашими телестанциями.
— Саша, Саша! Что это? Танки въезжают на Бородинский мост! — волновался Владим, и почти радостно продолжал: — Значит, они уходят от Белого дома. Убираются восвояси через Кутузовский проспект в свою Кубику.
— Непохоже, что уходят, — усомнился Званцев. — Останавливаются. И башни с орудиями разворачивают.
— Зачем, Саша? Зачем?
— Думаю, что не в ожидании букетов из роз.
— Может быть, парламентариев хотят попугать холостыми выстрелами?
— Сомневаюсь, что в танковом боекомплекте есть холостые заряды.
— Ну, вечно в вас говорит фантаст. Всякую невозможную всячину выдумываете!
На экране было видно, как башня танка дернулась. Орудие выстрелило... а из окна беломраморного дворца повалил черный дым.
Выстрелы продолжались. Все больше окон оказывались под грязными полосами, и скоро весь фасад недавнего дома-красавца превратился в безобразную закопченную стену с мертвыми проемами окон.
— Но что там внутри? Что внутри, Саша? — волновался Владим. — Как это могло случиться?
Расчетливо выпущенные снаряды попадали не в деловые кабинеты, которые могли еще понадобится, а в подсобные помещения и, разрываясь там, превращали в кровавое месиво буфетчиц и официанток с детьми, приведенными, чтобы подкормиться. По невероятной “случайности” среди депутатов и арестованных в тот день их руководителей, пострадавших не было. Не оказалось и вооруженных людей, которыми власти пугали народ, “предотвращая” гражданскую войну. А ночью грузовики вывозили полторы сотни трупов.
Званцев с горечью сказал:
— И случилось это под знаменем общечеловеческих ценностей. Помните, когда я об этом предупреждал?
— Да. “Жизнь на шахматы похожа, но жить не в шахматы играть”, как говорил Безыменский. Не дожило его поколение до таких шахматных комбинаций с жертвами, — и Владим вытер платком пот со лба. — А вы уверяли, что верите Ельцину.
— Он обманул и меня, и вас, и всех, кто его выбирал. Ездил в трамвае, сидел в очереди к районным врачам. Прикидывался борцом с привилегиями. Он недюжинный актер. И, уходя в неизбежную отставку, раньше срока, ему впору повторить слова римского императора Нерона: “Какой великий артист уходит!”
— Вы думаете, он уйдет раньше срока? Первого или второго?
— Это второстепенно. На второй срок с помощью государственного аппарата он может и пройти. Но все равно обречен: уйдет раньше срока непременно. Это закон Природы.
— Вы опасный пророк, Саша. Вроде Нострадамуса, которого преследовала инквизиция. Люди, знающие будущее, опасны для общества.
— Нострадамус? Я мечтаю написать о нем роман.
— Для этого вам, материалисту, надо взять пример с меня и поверить в Бога. Иначе не объяснить его пророческого дара. Надеюсь, Нострадамус не предсказал этой русской трагедии?
— Боюсь, что ему, с его сказочным даром провидца, не привиделось то, что показал нам телевизор.
— Но он показал это всему миру. Пушечную стрельбу по народным избранникам! Попрание Конституции, которой президент присягал перед патриархом всея Руси. Как мы будем выглядеть в глазах всего мира? — ужасался Платонов.
— Псевдодемократами. Иного слова не подберу. Даже кардиналы ни Ришелье, ни Мазарини на такое не решились бы... — вымолвил с горечью Званцев. — Но таковы сегодняшние реалии. Надолго ли?..