Человек, опустив голову, заложив руки за спину, медленно шел по песку. За ним оставались ямки-следы, цепочкой тянувшиеся от полуразрушенной стены, почти засыпанной барханом.
Человек нагнулся, взял пригоршню песку и стал пересыпать его, внимательно рассматривая.
Это был все тот же песок, высушенный, мертвый песок...
Человек раздраженно отбросил его в сторону. В воздухе на мгновение повис дымок.
У человека было темное от многолетнего загара, словно ссохшееся, морщинистое лицо, коротко подстриженные усы, седые или выгоревшие до седины. Вертикальные складки в углах рта говорили о воле и упорстве.
Человек сел на камень. У его ноги на камне виднелись высеченные арабские письмена. Человек достал из кармана белого пиджака очки, но не стал разбирать надпись. Держа футляр в руках, он задумчиво смотрел на близкий расплывшийся горизонт. Дрожащий воздух был непрозрачен. Лиловая дымка вставала за стеной, и за этой стеной трепещущим миражем мог появиться морской корабль, белый город с тонкими минаретами или зеленая полоса леса.
Сергей Леонидович Карцев трудно переживал крушение своей идеи, которую пронес через всю жизнь.
Крупнейший знаток пустынь, он считал, что пустыни нашего континента, не кончающиеся, как все пустыни земного шара, а лишь начинающиеся у тридцать пятой параллели, существуют в природе незаконно, существуют благодаря случайному стечению многих неблагоприятных факторов. Он считал, что достаточно изменить хоть один из этих факторов, и неблагоприятное равновесие в природе нарушится — в этом эмалевом, синем каракумском небе, так же как и в мертвенно пустынном небе над каменной Гоби, появятся дождевые облака, прольются веками жданные ливни и сами собой возникнут реки и озера. Разом изменятся условия в зоне пустынь. Пустыни оживут все, — даже те, какие невозможно оросить из-за отсутствия снежных гор и талых вод.
Инженер Карцев был одним из первых исполнителей Великого Сталинского плана преобразования природы. Он работал над созданием Сталинградского гидроузла, он проектировал и строил Главный Туркменский канал, страстно веря, что этим великим преобразованием природы будет нарушен один из загадочных факторов и во всей зоне пустынь произойдет чудо.
Но чуда не случилось. Происходило именно то, что реально с исчерпывающей полнотой предусмотрел Сталинский план преобразования природы.
Вода Аму-Дарьи ринулась в Главный Туркменский канал, зазеленели берега древнего Узбоя и разбежавшихся от него каналов, огромная страна западных Кара-Кумов превратилась в благодатный край. Но все другие пустыни остались пустынями. Карцев ошибся, непростительно ошибся.
Сергей Леонидович еще раз взял пригоршню песку и стал медленно пересыпать ее из ладони в ладонь. Песок иссушен, он не чувствует близкой влаги каналов... Он оживает, становится щедрым и плодоносным, только когда его поливают водой, а стоит воде исчезнуть и...
Вот сейчас Сергей Леонидович сидит среди древних развалин.
Старинная легенда говорит о богатом городе, к которому тянулись когда-то караваны. Восточные владыки слали послов и дары свирепому хану. Его подданные в пестрых одеждах толпились здесь на шумном базаре. Их дома по обеим сторонам реки стояли один к другому так близко, что сборщик податей мог «целый год идти», касаясь стен рукой, до самого Огурчи, где древний полноводный Оке впадал в Мезандеранское море, нынешний Каспий.
Но жестокие враги туркмен, хорезмские ханы, властвовавшие в дельте Аму-Дарьи, откуда брал начало благодатный Оке, усвоили данный им монголами урок разрушения системы орошения. Чтобы рассчитаться с непокорными соседями, ханы, воспользовавшись тем, что капризная АмуДарья прорвала горный хребет Шейх-Дейли и в Окс стало поступать меньше воды, четыреста лет назад совсем закрыли реку плотинами.
И высохла полноводная река, питавшая целую страну. На тысячу километров протянулось сухое русло Узбоя. Погибли города и поля, мертвые пески засыпали собой все. И целые столетия лежали эти пески, погребя и дворцы и хижины... Тщетно возносились молитвы и взывали с минаретов муэдзины. Равнодушное небо, с таким искусством воспроизведенное эмалью в мавзолее ханши Тюрабек-Ханум, не затуманилось облаками. За столетия на песок было пролито больше слез, чем выпало дождей.
Сергей Леонидович знал, что эта легенда рождена вековой мечтой народа о воде. На самом деле Узбой, якобы бывший полноводным Оксом, лишен воды тысячелетия назад, а гигантская толща черных песков Кара-Кумов принесена из Памира великой блуждающей Аму-Дарьей, несчетное количество раз изменившей за миллионы лет свое русло.
Но сила этой легенды-мечты была так велика, что еще Петр Первый, посылая к дельте Аму-Дарьи шеститысячный отряд, наказывал ему «пустить воду по прежнему току». Отряд этот был изменнически истреблен хорезмскими ханами.
В конце прошлого века на Чикагской выставке русские инженеры предлагали проект поворота Аму-Дарьи в старое русло Узбоя. Но это старое русло было слишком далеко от капризной, всегда меняющей свой путь Аму-Дарьи. Капиталистическое государство и его техника были бессильны перед такой задачей. Проект русских инженеров остался проектом.
Понадобилось объединение людей разных национальностей в общем деле построения коммунизма, понадобился гений Великого Вождя, чтобы вековая мечта туркмен о воде сбылась.
И вот теперь, куда бы ни пришла вода, поданная каналами и трубами, пустыня преображалась.
Но туда, где в глубоком раздумье сидел сейчас Карцев, советские люди не провели каналов, не дали воды. Они намеренно оставили этот клочок пустыни, как оставили когда-то заповедные развалины в Сталинграде.
И заповедная пустыня, вопреки теории Карцева, не воспринимала близость преображенного края, — она оставалась пустыней.
Карцеву нужно было пересмотреть все свои взгляды, признаться самому себе в поражении. Но между тем в глубине души Карцев продолжал быть уверенным, убежденным в том, что он все-таки прав! Быть может, не сейчас, не при жизни стареющего уже Карцева, быть может, уже в то время, когда коммунизм будет существовать на всей земле, люди найдут способ нарушить неблагоприятное стечение обстоятельств и приведут воду в пустыню не только по каналам и трубам, но и по воздуху в виде желанных грозовых туч.
Но что нужно сделать для этого? Что?..
Ведь существовали же прежде иные условия. В каменистой Гоби, где Карцев участвовал в палеонтологических раскопках, нашли кладбище доисторических ящеров, трупы которых тысячелетиями уносились течением древней гигантской реки в ее дельту, где их засыпало илом. Значит, нынешняя пустыня была когда-то цветущим краем. А теперь на том месте лишь мертвые россыпи острых, покрытых черным загаром пустыни камней, над которыми тут и там поднимаются невысокие черные скалы, голые, потрескавшиеся от смены жары и холода. На камнях пустыни ничего не растет и расти не может.
Все ли было правильно в рассуждениях Сергея Леонидовича? В тысячный раз задавал он себе этот вопрос. Почему ж все-таки не сказались решающим образом гигантские результаты первых великих строек на всю зону пустынь?
Сергей Леонидович вынул из кармана письмо сына.
Еще раз прочитал он то место, где Алексей писал о свидании в Кремле с Николаем Николаевичем Волковым. Алексей был потрясен размахом задач, которые ставила партия. Казавшийся грандиозным замысел ледяного мола становился лишь деталью, решающей частную задачу в общих планах преобразования лица земли.
Волков говорил о необходимости комплексно решить вопрос изменения климата зоны пустынь и Арктики.
Не ему ли, старому пустыневеду, адресовано это указание партии?
Комплексно менять климат пустынь и Арктики — уравнять климат на земном шаре!
Какие это мудрые слова!
В природе ничто не происходит без взаимодействия. Так же надо менять и природу!
Резкий звонок прервал размышления Сергея Леонидовича.
Он обернулся и поспешно зашагал к развалинам. Там, за полузасыпанной стеной, на песке стоял маленький гусеничный вездеход, на котором Сергей Леонидович сделал не одну тысячу километров по пустыням.
Сергей Леонидович открыл дверцу. Звонки настойчиво повторялись, короткие и тревожные.
Карцев снял трубку радиотелефона, которым была оборудована его автомашина, и сразу же изменился в лице.
Говорил директор Сарыкамышского металлургического завода, который знал, что ученый-пустыневед приехал в Сарыкамыш и остановился на квартире Жени Омулевой, работавшей на заводе. Он сообщал о несчастье на строительстве ледяного мола. Николай Николаевич Волков распорядился найти Сергея Леонидовича и связать его с ледоколом.
— Я очень прошу прийти ко мне в кабинет, как только взойдет луна, — закончил директор. — Вполне убежден, что все необходимые меры будут приняты и ваш сын вместе с его товарищами по кессону будет спасен.
Вздымая облако песка, машина ринулась, обогнула развалины и выехала на оставленный ею же след.
В воздухе все еще висела лиловая дымка. Трепетным миражем вставала впереди зеленая стена леса.
Знойный ветер врывался в открытые окна и трепал мягкие седеющие волосы Сергея Леонидовича.
Крепко держа баранку в руках, он думал о сыне.
Он упрекал себя за то, что был так далек от сына, за то, что не сумел оценить размаха его научной мечты и его личной скромности.
Мираж на горизонте приближался.
На барханах стали попадаться кусты саксаула.
Скоро склоны барханов оказались заросшими кустарником.
Чтобы преодолеть эту преграду, приходилось делать крюк.
Карцев не сбавлял скорости. По сторонам машины неслись назад кусты. Они выросли здесь как граница пустыни, останавливая движение песков.
Впереди надвигалась уже не призрачная, а реальная зеленая стена леса.
Еще несколько минут стремительной езды, — и машина влетела в тень высоких платанов. Их гигантские, словно очищенные от коры, отполированные стволы мелькали мимо окна, сливаясь в сплошной частокол.
И Карцеву вспомнился частокол труб, который его сын собирался опустить на дно полярных морей...
Лес оборвался. В обе стороны раскинулось беспредельное хлопковое поле. По нему двигался хлопкоуборочный комбайн — умная, «чувствующая» машина, умеющая выбирать созревший для сбора хлопчатник.
Скоро хлопковые поля сменились виноградниками. Несколько раз машина взлетала на арочные мосты, переброшенные через каналы.
Снова лес. Но это уже не стена платанов. Это фруктовые заросли — «фруктовая тайга Туркмении», как прозвали в стране эти сплошные, выросшие вдоль каналов сады.
Тени от зеленых крон проносились по напряженному лицу инженера.
Фруктовые сады внезапно оборвались, и перед Карцевым предстала ослепительная водная гладь Сарыкамышского озера, недавно заполненного енисейской водой. Оно уходило за горизонт, по его поверхности протянулась от жгучего солнца золотая дорожка, как ночью от луны. По воде плыл белоснежный красавец — теплоход «Москва».
Сколько раз бывал Карцев прежде на дне мрачной Сарыкамышской впадины!
Стометровые обрывы отделяли ее от пустыни. На двести квадратных километров тянулось дно древнего, возродившегося теперь озера, наполненного водой по специальному каналу.
Благодатная прохлада Сарыкамышского моря преобразила всю окружающую природу.
На берегу его стоял белый город с асфальтированными тенистыми улицами, легкими многоэтажными домами, дворцами и парками, город, который в этом месте мог прежде только привидеться в мираже.
Мелькали зеркальные стекла витрин, обвитые виноградом веранды и балконы, легкие восточные колонны, цветная мозаика.
Светофоры, словно по команде, зажигали зеленые огни перед мчавшейся машиной.
Нужно было проехать через весь город.
Показались над домами трубы завода-гиганта.
Металлургический завод в пустыне? Такое сочетание прежде могло показаться бредом. Металлургии нужен не только транспорт, транспорт и транспорт, но и прежде всего вода, вода и еще раз вода!
И вот теперь пустыня оказалась настолько напоенной водой, что может дать ее и доменным печам, и мартенам.
Сергей Леонидович хотел прежде всего найти Женю в трубном цехе, который был оборудован автоматической машиной для винтового литья труб.
Видимо, охрана завода была предупреждена о прибытии Карцева. Ворота завода были открыты, и вахтер знаком предложил Сергею Леонидовичу проехать прямо на территорию завода.
Через минуту машина остановилась около цветника напротив трубного цеха.
Директор успел предупредить Сергея Леонидовича, что он ничего еще не сообщил Жене.
Карцев вошел в огромный светлый цех, залитый солнечным светом. У стены выстроился ряд электрических печей.
Одна из них наклонилась, выпуская в желоб искрящуюся огненную струю.
Расплавленный металл не сливался в ковш, как привык это видеть Сергей Леонидович. По желобу струя уходила через отверстие в стене.
Сергей Леонидович оглянулся, рассчитывая кого-нибудь увидеть и спросить, где найти Омулеву.
Однако в цехе никого не было. Печь, из которой только что лился металл, сама собой стала выпрямляться, зато соседняя с нею печь наклонилась и стала выпускать вместо первой новую струю в желоб.
Карцеву пришлось спускаться по лестнице.
Он видел, что металл лился непрестанной струей в воронку, через которую попадал в длинную, наклонную, вращающуюся и, видимо, охлаждаемую водой трубу. Снизу из этой вращающейся цилиндрической формы тянулась, быстро удлиняясь, ослепительная оранжевая труба. Вместе с ней двигалась дисковая вращающаяся пила, из-под которой вылетал яркий сноп искр. Отрезав трубу заданной длины, пила рывком возвращалась обратно, а выходящая из формы труба успевала удлиниться. Отрезанные остывающие трубы с грохотом скатывались одна за другой на движущийся конвейер.
Несмотря на все свое волнение, Карцев некоторое время стоял ошеломленный.
Глазами он снова искал какого-нибудь рабочего. Пришлось бежать в следующий цех, куда конвейер уносил трубы. Но и там никого не было.
Автоматический труболитейный цех работал без всякого присмотра.
Не только Жени, но и вообще никого в цехе не было. Карцев решил, что не может больше ждать. Он оставит Жене записку.
«Где-нибудь должен быть пульт!»
Сергей Леонидович увидел на возвышении щит с сигнальными лампочками и циферблатами приборов.
Задыхаясь, он взбежал по лесенке и быстро написал на большом листе бумаги, который вырвал из лежавшей у щита книги:
«Женя! Тревожные вести с Севера. Директор обещал, как только взойдет луна, установить телевизорную связь с гидромонитором. Постарайся прийти. С. Карцев».
Повесив записку на щит, так что она закрыла несколько сигнальных лампочек и сразу бросалась в глаза, Сергей Леонидович побежал к выходу.
Мимо двигался конвейер с ровным рядом труб, лежавших, как казалось Карцеву, в том же порядке, в каком они должны были встать в каркасе ледяной плотины.
Едва Сергей Леонидович вышел из автоматического цеха на металлическую галерею, откуда видны были все работающие машины и пульт сигнализации, как из конторки, закрыв за собой дверь, появилась Женя. Она была в том же замшевом комбинезоне, в котором когда-то увидел ее Федор, в синем берете и высоких ботинках, предохранявших от горячих искр.
Женя сразу же увидела белый сигнал на щите.
Смутная тревога овладела ею. Она сбежала вниз по ступенькам.
Когда же она прочла записку, ей показалось, что сердце у нее остановилось. Руки и ноги похолодели и не хотели двигаться, как это бывает во сне.
Боясь потерять сознание, она вцепилась в поручни...
Что же она стоит?..
Не помня себя от волнения, побежала она вниз.
Из машины, заменявшей завод-автомат с несколькими прокатными станами, выходила непрерывная лента золотой светящейся трубы, получавшейся прямо из расплавленного металла.
В первый раз за все годы работы над непрерывным литьем Женя не взглянула на машину. Она могла бы налететь на раскаленную трубу, попадись та на дороге. Остановись машина, — Женя не заметила бы этого. Но машина продолжала четко работать, не нуждаясь ни в уходе, ни в наблюдении.
Через несколько минут запыхавшаяся Женя влетела в кабинет директора завода.
Директор стоял к ней спиной. В углу комнаты находился огромный радиоприемник, напоминавший старомодную радиолу. В верхней его части Женя увидела экран, похожий на окно без переплета, которое словно вело в другую комнату, наполненную людьми.
Женя сразу не поняла, что видит перед собой корабельный салон. Она бросилась к экрану. Она была готова ко всему... к самому страшному...
И вдруг она увидела прямо перед собой спокойное лицо Федора, разговаривавшего с Сергеем Леонидовичем.
— Жив?! Ты жив? Феденька, родной мой! — крикнула Женя.
Сергей Леонидович оглянулся. Федор удивленно смотрел на плачущую от радости Женю.
— Федя, Федя, родной! — твердила Женя. — Я ведь думала, что с тобой что-нибудь случилось... Как я счастлива! Как счастлива!..
Слезы катились у Жени из глаз. Она не видела вокруг никого, кроме Федора. Было странно видеть плачущей эту строгую, всегда сдержанную девушку.
— Все в порядке, — смущенно сказал Федор. — Алеша спасен. Вот он стоит. Разве не видишь?
Федор отодвинулся. На экране теперь было видно растерянное лицо Алексея, а за его плечами радостное, словно светящееся лицо Гали.
— Ах, Алеша?.. Вот как? Я рада... Как хорошо... А я думала — Федя... У меня сердце остановилось... Как все хорошо!..
Она даже не заметила Гали.
Директор, который сразу все понял, отвел в сторону чуть растерявшегося Сергея Леонидовича.
— Телевизионная передача осуществляется ультракороткими радиоволнами, — говорил директор. — Но эти волны распространяются, по прямой, подобно солнечным лучам, и не огибают препятствий. Поэтому они и не могут обогнуть выпуклость земного шара. Наш опытный телевизор дальнего приема построен на очень остроумном принципе. Он использует, как отражательное зеркало, Луну...
— Почему Луну? — отсутствующим голосом спросил Карцев, не спуская взгляда с растерянного лица сына.
— Вы, конечно, знаете, — спокойно продолжал директор, — уже давно удалось послать на Луну ультракороткие радиоволны и принять их обратно, отраженные. Этим сейчас и пользуются для дальней передачи телеизображения. Передающая станция посылает свои направленные радиолучи прямо на Луну. Оттуда они отражаются и могут быть приняты всюду, где Луна в этот момент видна. Мы тотчас же настроились, как только Луна показалась над горизонтом... Расстояние не играет роли. Простите, Сергей Леонидович, вы, кажется, меня не слушаете?
— Вы правы, — сказал Карцев, тяжело опускаясь в кресло. — Расстояние не должно играть роли...
Женя уже оправилась и стояла молча у телевизора. Она слушала, как Ходов обстоятельно рассказывал, что произошло на трассе ледяного мола...