Глава четырнадцатая.
В кипящем море
На дне моря стоял водолаз. Он смотрел вверх. Высоко над его головой виднелось диковинное небо, затянутое
зелеными тучами.
Прожекторы, напоминавшие шарообразные буи, закрепленные на якорях, но плававшие не на поверхности, а под водой, над дном, мутными лучами прорезали воду.
В этих перекрещивающихся лучах были видны нависшие, близко расположенные одна к другой трубы, походившие на гигантскую повалившуюся изгородь.
У основания этой наклонной изгороди копошились, как фантастические существа с огромными круглыми головами, водолазы.
Они переходили с места на место, нагибались, брали концы труб и заводили их в отверстия зарытых в ил патрубков.
Другие водолазы укладывали по дну сеть горизонтальных труб с замазанными пока отверстиями, просверленными по всей их длине. Они, эти отверстия, предназначались для выхода жидкого воздуха.
Вдали виднелось светлое пятно, отбрасываемое «Подводной черепахой».
Алексей Карцев, стоявший в водолазном костюме на дне и любовавшийся всей этой картиной, думал о себе и о своей мечте.
Каждая деталь, к которой он приглядывался, заставляла сладостно сжиматься его сердце. Эти ряды труб он рисовал когда-то на бумаге, теперь они, наклоненные, едва виднеются над головой. Он лишь вчера решил их наклонять, чтобы работы можно было вести и при надвинувшихся ледяных полях. Когда поля пройдут, трубы станут вертикально. Да, все это было сначала в воображении, потом на чертеже: и трубчатый частокол, и «Подводная черепаха». А скоро со дна поднимется ледяная стена...
У Алексея щипало глаза. Он был счастлив. К горлу подкатывал знакомый комок. Ах, если бы сейчас с ним рядом стояла мама! Только сейчас, впервые в жизни, он почувствовал, что такое любоваться плодом своего труда. Он вспомнил о Денисе. Тот всегда умеет быть счастливым. То же чувство, какое испытывает сейчас Алексей, владеет Денисом, когда он смотрит на любую установленную им трубу. Так же токарь любовно разглядывает сделанную им деталь, скульптор — статую, архитектор — дворец.
Что же будет, когда по туманной полынье в зимнюю стужу пройдут караваны судов, когда вдоль сибирского побережья вырастут города, рудники и заводы?
Что это? Удовлетворенное честолюбие или гордость?
Да, гордость! Пусть гордость! Это та гордость, которую будет испытывать не только он один, а и каждый строитель, каждый советский человек, так или иначе принимавший участие в великой стройке. И если говорить о высшей радости в жизни, то вот она! Что значат по сравнению с этим чувством мелкие горести? Что, какие мелкое самолюбие было ущемлено в нем тогда у телевизора?.. Разве Федор не достоин любви самой лучшей девушки? Да разве сам он, Алексей, любил красивую и гордую Женю? Не говорила ли в нем просто привычка к обязательному признанию своей исключительности? А на деле оказывается, что никакой исключительности нет! Его заслуга лишь в том, что он сумел выразить мысль, близкую народу, который и поднял эту мысль на не доступную самому Алексею высоту. Федор неизмеримо лучше его! Если бы ему, Алексею, все черты характера Федора!.. Но он уже кое-чему научился и еще научится.
Научился? А кто же ответствен за все, что случилось в кессоне? Можно ли все свалить на слабость Виктора? О полководце судят по результатам боев. А порученные ему, Алексею, люди едва не погибли. Он не имел права ставить «на связь» такого человека, как Виктор. Пусть он и считался у геологов хорошим руководителем, но ведь был же случай с Галей! Каждый шаг сейчас — урок жизни. У Федора то преимущество, что он уже прошел хорошую школу!
И если спросить у него, Алексея, чего же он хочет, он ответит, что хочет не просто осуществить свою мечту, но и научиться работать так, чтобы ее выполнить. В этом и есть высшее счастье.
Никогда еще не был так счастлив Алексей Карцев, как в эти минуты, стоя на дне Карского моря и видя кипящую вокруг него работу по осуществлению задуманного им сооружения.
Неподалеку от Алексея на дне стоял еще один водолаз и внимательно рассматривал наклонившуюся трубчатую стену.
Это был Денис.
Денис думал о другом. Он силился представить себе, какое чудовищное количество металла останется под водой!
Но без труб не обойтись!
Они нужны для того, чтобы по ним мог пройти охлажденный соляной раствор. Трубы покроются льдом. Ограниченное ими пространство превратится в ледяной монолит.
Эх, вот если бы их после этого можно было вынуть!
Но ведь нужны же они будут после этого и дальше! Иначе — более теплая, чем лед, вода разъест весь мол. По трубам все время придется пропускать охлажденный раствор.
Никак не вытащить эти проклятые трубы!
А если все-таки... Чем бы их заменить? Из чего бы их сделать — дешевого, подручного? Вот придумал же Алексей делать мол изо льда. Может быть, трубы делать изо льда?
Ну и растают сразу, прежде чем их успеют установить.
Денис даже плюнул от раздражения, забыв, что он в шлеме, и взялся за работу.
Но все же упрямая, назойливая мысль не давала ему покоя.
С кораблей спускали смонтированные вместе с коллектором блоки труб, походившие на гигантские гребенки с неимоверно длинными зубьями. По мере того как подъемные стрелы спускали блоки труб вниз, в море, и трубы эти погружались в воду, зубья гребенки все укорачивались.
Виктор мрачно стоял у переборки, вперив взор в эти спускающиеся с кораблей блоки труб.
Он тяжело страдал от атмосферы отчуждения, которую чувствовал несмотря на то, что знакомые здоровались с ним при встрече, обменивались односложными словами. Но никто, словно сговорившись, не заводил разговора о его проступке, а он ждал суда, наказания и не знал, что делать. Ложная гордость удерживала его от разговора с руководителями, а они не вызывали его к себе, — даже Алексей, который сгоряча еще в кессоне высказал Виктору все, что о нем думал.
Увидев, что к нему подходит парторг строительства, Виктор весь съежился, словно ожидая удара.
— Добрый день, Виктор, — сказал дядя Саша, проводя рукой по вьющейся густой бороде. — Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней.
— Почему я должен идти? Меня все презирают, не замечают...
— Разве члену партии не о чем поговорить с партийным руководителем? Или ты сразу ждешь вызова партийного комитета?
Виктор взглянул в ясные, чуть выцветшие, голубые глаза дяди Саши и отвел взгляд.
— Когда-нибудь, — продолжал дядя Саша, — сильнейшим наказанием за проступки станет общественное презрение, бойкот. Никто еще не объявлял тебе бойкота за проявленную тобой слабость духа, но отношение к тебе строителей определилось само собой.
Виктор изо всех сил вцепился в поручни.
— Ты молчишь. Ты воображаешь, что имел право потерять над собой власть, проявить слабость. Но именно этого права ты не имел. Алексей несет ответственность за одно то, что мог доверить линию связи такому ненадежному человеку, как ты.
— Никто не посмел бы сказать, что данные геолога Омулева ненадежны!
— Ты оказался ненадежен для друзей в совместной борьбе.
— Я виноват! — горько усмехнулся Виктор. — Я подчиненный... я понимаю...
— Понимание и подчинение, — задумчиво произнес дядя Саша. — Слушай меня, Витяка. Ты не оправдал себя как руководитель, ты не оправдал себя и как подчиненный. Прежде трудовая дисциплина была построена на подчинении. Скоро никакого подчинения не понадобится. Оно само собой заменится п о н и м а н и е м. Руководители будут понимать задачи, мы с тобой будем понимать их указания и почему они даны, все вместе мы будем понимать общие государственные интересы, интересы всего общества. Подчинение, наверное, никто не будет отменять законом, никто не будет отменять административных взысканий, выговоров и прочего. Все это незаметно отомрет как отжившее старье; оно не понадобится для новых отношений, когда все будут понимать самое главное.
Виктор стоял с опущенной головой, хмуро слушая дядю Сашу.
— Вот этого понимания у тебя не было и как у руководителя, и как у подчиненного. Буква «я» — последняя буква алфавита. Это и нужно тебе понять в первую очередь.
Как жалел в этот момент Виктор, что поражение, нанесенное его организму неведомой актинией, не вызвало тяжелых последствий и что он уже через два часа был совершенно здоров. Ему хотелось бы лежать сейчас смертельно раненным, чтобы хоть на минуту вызвать заботу окружавших его людей.
— На твое имя письмо, — сказал дядя Саша, протягивая Виктору конверт с иностранными штемпелями. — От Майка, — добавил он, пристально глядя Витяке в лицо.
Виктор залился густым румянцем, а дядя Саша, словно читая его мысли, сказал:
— На письмо это нужно будет ответить так, как отвечали обычно. Каждый напишет о себе, о том, что им сделано хорошего.
«Написать несколько строк Майку! — с ужасом подумал Виктор. — Написать Майку, который привык видеть в наших письмах ответы на волнующие его вопросы, пример для себя, наконец, свою осуществленную мечту...» А дядя Саша говорил:
— Ведь в маленькой приписке, которую каждый из вас делает к письму, он, по существу говоря, представляет всю нашу страну, все общество, строящее коммунизм.
— Вы хотите спросить, что напишу я? — нервно выкрикнул Виктор.
Дядя Саша кивнул головой, все так же пытливо глядя на него.
Тот не нашелся что ответить.
Скрывая смущение, Виктор разорвал конверт.
«Дорогие друзья!
Выбор сделан. Вы поймете меня, прочтя письмо кузена Джерри Никсона, вынесенного, как говорят, на “гребень волны успеха”.
“Хэлло, Майк! Здорово, рыжий пес!
Не делай рожи, словно глотнул уксуса вместо виски. У меня к тебе не только родственные чувства, которые не очень котируются на бирже, но и б и з н е с. Хэлло, старина! Наконец-то у тебя есть возможность выскочить в настоящие парни, а то ты скоро булькнешь, как часы в колодце. Держись за меня, приятель. Дела у меня идут день ото дня лучше. Писания, если они попадают в тон, нужны дядям с тугими бумажниками. Доллары бегут ко мне, как цыплята, и я выведу из них здоровенных кур, которые станут мне нести золотые яйца. И вот теперь мне нужен ты. Нужен, как президенту Библия. Настоящий бизнес требует размаха. Как ты смотришь на прорытие канала через полуостров Флориду? Не хуже, чем в коммунистической России? Ах, ты удивляешься! Отвечу на твой вопрос. Канал отведет теплое течение Гольфстрим от европейских берегов. Не поднимай свои рыжие брови. Это чисто американское течение. Оно зарождается в американском Караибском море. Американцы имеют право распоряжаться своей собственностью, как им вздумается. Не лей слезы об Европе. Наш восточный берег потеплеет. Нью-Йорк, Балтимора, Филадельфия! Пальмы и апельсины. Второй золотой берег! Новая Калифорния! Даже новая Панама! Можно заработать! Но настоящий бизнес вовсе не в этом! Канал станет средством управления Европой! Х-ха! Весь мир кричит, что мы потеряли остатки нашего влияния в западноевропейских странах, нас там не слушают, нам грозят войной! Прекрасно! Наши конгрессмены ломают себе головы и ничего выдумать не могут! Так слушайте! Слушайте Джорджа Никсона! Если скрипит золотой рычаг, которым мы до сих пор пользовались, то ворота в шлюзах Флоридского канала скрипеть не будут! Поворот рычага — и непослушная Европа, насквозь коммунистическая, остается без своего тепленького Гольфстрима. Прощайте, виноградники Франции и сады Англии, посевы Германии и промыслы Норвегии! Слушайтесь нас, европейцы, или возвращайтесь к ледниковому периоду.
Строительная техника может дать Америке новую политическую силу. Каково? Неплохо придумано? С такой идеей можно выставить свою кандидатуру в сенаторы. Х-ха! Сенатор Никсон! Звучно, черт возьми! И тут-то мне и понадобится родственно настроенный физик. Нужно расчетами доказать, что Флоридский канал можно прорыть в короткий срок с помощью атомных взрывов. Открывай шире рот, мой мальчик, и хватай кусок пирога. Мой проект кое-кому из больших акул нравится. Имея это в виду, заведи себе бумагу для расчетов и объемистый бумажник.
Бог поможет нам, мой мальчик.
Твой кузен Джерри”.
Что я сделал с этим письмом, спросите вы меня, мои друзья? Я опубликовал его в газете.
Меня пробовали уличить в фальсификации, но на следующий день я опубликовал фотографию письма.
Пусть весь мир знает о человеконенавистнических проектах, с которыми носятся наши акулы.
Получая ваши письма, я понял, насколько мелки все мои личные невзгоды и делишки по сравнению с тем большим, великим, что волнует вас.
Еще раз хочу почерпнуть эту веру в вашем письме, которое придет уже с замечательного вашего строительства, где каждый из вас может проявить все свое самое лучшее, как вы мне писали.
Искренне ваш
Майк, гайдаровец».
Виктор отдал дяде Саше письмо и, шатаясь, побрел по палубе. Он был противен самому себе. Может быть, самым верным было бы тотчас же вернуться и рассказать дяде Саше все, что уже было осознано и лишь из-за тупого упорства не вырывалось наружу. Но как раз на это у Виктора и не хватало силы воли.
Он больше не выходил на палубу. Целыми днями валялся он на койке, стараясь ни о чем не думать. Но он думал. И он понял... он все понял, о чем говорил дядя Саша, но, расслабленный, продолжал лежать на койке — не мог заставить себя подняться.
В эти дни Виктор пережил многое. Если бы он нашел в себе силы выйти на палубу, он появился бы на ней уже другим человеком.
Но Виктор не выходил из каюты, новый человек в нем еще не совсем созрел. Партийный комитет по просьбе парторга отложил слушание дела Виктора Омулева.
Не было Виктора на палубе в торжественную минуту, когда коллекторы, соединяющие поверху спущенные трубы, в благоприятный момент были подняты над поверхностью воды. Они составили все вместе правильный круг диаметром больше ста метров. Два парохода-холодильника с мощными холодильными установками на борту присоединили к коллекторам шланги и дали под воду замораживающий раствор. Громкое «ура!» прокатилось по палубе гидромонитора.
С этой минуты морская вода внутри трубчатой клетки, представляющей собой огромный цилиндр, начала превращаться в лед.
Витяки не было на палубе. Он не видел, как над волнами появился искусственный лед.
На поверхность моря словно всплыло ледяное кольцо, оказавшееся вершиной поднявшегося со дна ледяного цилиндра.
Волны внутри ледяного кольца исчезли. Образовалась небольшая лагуна, размером с футбольное поле, с иным, чем в море, бирюзовым цветом воды.
Не видел Виктор, как Карцев подошел к микрофону и отдал распоряжение.
Люди бросились к борту, чтобы увидеть, что произойдет.
Алексей с замирающим сердцем вышел на боковое крыло капитанского мостика. Оправдаются ли расчеты?..
Сотни глаз впились в гладкую поверхность лагуны.
Пароход-холодильник дал протяжный гудок.
В лагуне произошло что-то невероятное. Из-под воды вырвались мириады пузырьков. Вода заклокотала, как в исполинском котле. Ограниченное ледяным кольцом, море кипело, покрываясь клубами тумана.
Матросы теснились у борта, толкая друг друга. Они пожирали глазами поверхность кипевшего полярного моря.
Пузыри воздуха лопались, выбрасывая брызги холодной воды, долетавшие до палубы. Клокотали мятущиеся волны.
Не только моряки и строители любовались этим зрелищем. К гидромонитору с разрешения Ходова подошел пассажирский пароход. Пассажиры толпились на всех его палубах.
Полярное море кипело. Плескались мгновенно возникающие и исчезающие конические волны, метались из стороны в сторону. Пузыри воздуха взлетали из глубины, вздувались, лопались и появлялись снова. Влага воздуха под влиянием резкого охлаждения превращалась в капельки тумана.
Алексей стоял, скрестив руки на груди. Ему хотелось петь, хотя петь он не умел.
Галя подошла к нему.
Он радостно кивнул. Галя сказала:
— Помнишь, Алеша, как ты рассказывал в полярном клубе... рисовал эту сказочную картину? Я тогда хлопала в ладоши, как сумасшедшая. Мне и сейчас хочется хлопать.
Алексей благодарно взглянул на Галю. И опять, как это было уже один раз, оба они покраснели.
Подошел неторопливый, спокойный Федор. Он улыбнулся, глядя на Алексея:
— Каюсь, Алеша. Думал, не получится.
И все трое стали молча смотреть на кипящее холодом море.
Полярное море в туманном ледяном кольце клокотало. Мириады пузырьков вырывались на его поверхность, образуя фонтанчики.
— Лед! Лед! Смотрите! Растет! — слышались крики.
— Лед! Лед!
Действительно, кипевшее море замерзало на глазах у людей. Это казалось непостижимым чудом, но это было так естественно, если вспомнить, что в специально проложенные для того по дну трубы сверху подавался жидкий воздух. Он вырывался из отверстий, смешивался с водой, испарялся, отнимая у нее тепло, и замораживал ее, превращая в лед. Пузырьки воздуха устремлялись вверх и создавали впечатление кипевшей воды.
— Лед, лед! Он поднимается! — орал вместе со всеми Виктор, все-таки не выдержавший и появившийся на палубе.
Словно гигантский ледяной поршень поднимался снизу в ледяном цилиндре — поршень, на котором мог бы поместиться океанский корабль. Поверхность льда уже виднелась сквозь тонкий слой воды. Воздух через многочисленные поры во льду струйками вырывался на поверхность.
Люди замолчали. Было слышно, как в машинном отделении кто-то звякал ключом. На пассажирском пароходе играло радио.
И вдруг вся клокотавшая поверхность стала гладкой, но пористой. Перед людьми уже не было лагуны. Вода в ней застыла.
Ликующее «ура!» пронеслось над первым в мире искусственным ледяным островом, над первым ледяным быком великого сооружения.
К Алексею, Федору и Гале подошел дядя Саша.
— Все-таки Витяка пришел. Он говорил сейчас со мной.
Он все понял. Все понял сам. Наказывать его не надо.
— Он признался! — воскликнула Гадя. — Как я рада!
Алексей и Федор переглянулись. Они поняли друг друга молча. Тут была и радость за Витяку, и сознание общей ответственности за великое, доверенное им дело. Виктор издали наблюдал за группой своих друзей, к которым подошел дядя Саша. Он заметил, что увидевший его Алексей помахал ему рукой.
Витяка отвернулся и, рукавом утирая глаза, бросился к борту, чтобы снова увидеть чудесно выросший в кипящем море остров.
И — странное дело! Виктора перестали чуждаться. Его не сторонились, его толкали, даже кто-то обругал его за то, что он наступил на ногу. Витяка обрадовался несказанно.
Внезапно шум стих.
Полярные строители смотрели на капитанский мостик. Там появился парторг строительства Александр Григорьевич Петров и на голову возвышавшийся над ним высокий, седой Николай Николаевич Волков. Поодаль стояли Ходов, Алексей и Федор.
Дядя Саша поднял руку, требуя тишины, но и так было тихо.
Волков заговорил:
— Товарищи! Разрешите сообщить вам решение о присвоении сооружению, первый бык которого возник сейчас на наших глазах, сооружению, которое строит вся наша необъятная страна, географического названия. Отныне оно будет называться «Мол Северный». Эти слова нанесут на все карты.
Немало новых названий наносится на наши карты. Никто не слышал прежде о Московском или Рыбинском морях, никто не поверил бы, что будут моря Сталинградское, Цимлянское, Сарыкамышское, что древний Узбой превратится в Главный Туркменский канал. Люди, строящие коммунизм, меняют географию планеты. Невиданные преобразования, начиная с первых социалистических пятилеток, с первых строек коммунизма, изменили лицо огромной части континента. Строители коммунизма борются за счастливое изобилие, они пробуждают к жизни плодородие земли, богатство недр, оживляют пустыни, превращают вчерашнюю глухомань в культурные и промышленные центры. Мы с вами живем в счастливейшее время, когда сбываются предначертания великих вождей человечества, указавших путь к коммунизму.
Стоявший рядом дядя Саша протянул руку и громко сказал:
— Дверь в коммунизм открыта, мы дышим уже его воздухом!
