Алексей до сих пор не знал бессонницы. Эта ночь была первой в его жизни, когда он не смог заснуть.
Он даже и не пытался лечь. Мягко ступая по ковру, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате родителей, он ходил от одной стены к другой, задерживаясь то у стола, чтобы перелистать несколько страниц пояснительной записки к проекту, то у открытого окна.
Завтра проект будет слушаться в Кремле.
Наступал самый значительный в жизни Алексея день. Все, что было до этого дня, не сможет сравниться с тем, что будет завтра.
Быть может, у каждого человека бывает в жизни такое... Вчера ты был еще юн, а завтра становишься зрелым. Вчера ты еще только готовился, а завтра берешься за свершение самого главного в жизни.
Не предстоящее обсуждение проекта, не вопросы, которые могут быть заданы, даже не судьба проекта волновали Алексея. Нет, он слишком был уверен в том, что проект не может «провалиться», он делался с ведома тех, кто будет его рассматривать. Уверен он был также и в полноте проработки проекта. Волновало Алексея больше всего сознание перехода от подготовки к свершению.
Когда он был еще совсем маленьким, ложась спать вечером накануне дня рождения, он волновался, думая, что ему сейчас пять лет, а завтра будет вдруг сразу шесть. От мысли о предстоящем чудесном превращении пяти лет в шесть он наполнялся гордостью, но в то же время сжимался в комочек, потому что ему было немножко жутко. А вдруг он станет совсем другим, не похожим на того Алешу, который лежит в кроватке?
Это детское, давно забытое ощущение, которое он или помнил или о котором читал, внезапно всплыло в памяти Алексея. Он оперся руками о подоконник. С высоты двадцать пятого этажа улица казалась двумя линиями огней, снизу доносились коротенькие гудки автомашин.
Почему ему кажется, что завтра все будет по-иному, что и он и все, кого он знает, будут другими? Разве он сам не переменился за то время, которое прошло с момента возникновения идеи ледяного мола?
Что же произошло? Как это было?
Да, в первый раз он почувствовал себя иным, когда после окончательного рождения идеи ледяного мола он стоял на капитанском мостике около Федора и мысленно вслед за ним командовал себе «Вперед самый полный!». Тогда впервые он понял, какую огромную силу он представляет, если он не одинок, если он стоит в строю плечом к плечу, локтем к локтю с людьми одной с ним цели. Один человек может только мечтать, но превратить мечту в действительность может только народ. Самым большим переломом, происшедшем тогда в Алексее, было признание им того, что его мечта превратилась в первый этап проектирования потому, что до этого уровня она была поднята вмешательством Арктики, ее полярников. С этого дня и началось проектирование. Оно началось с совсем не относящихся, казалось бы, к ледяному молу работ на Дальнем Берегу, где монтировался завод-автомат.
Метели, морозы, непроглядная полярная ночь с трепетными всполохами сияния. В возведенных корпусах светло. Там устанавливают станки-автоматы. Выйдя на мороз, ощущая лицом, грудью, всем телом упругую силу ветра, несущего целое море снега, Алексей, отвлекаясь от обычных дел, старался представить себе работы на льду в такую погоду, прокладывание полыньи, которую заносит снегом, опускание труб, к которым не прикоснешься рукой... И здесь, в Арктике, ему становились понятными те будущие приемы работ, которые предстоит запроектировать, когда до этого дойдет дело. Алексей привык в Арктике не торопиться, обдумывать каждый шаг до мельчайших подробностей. Он знал, как благодарны были строители завода-автомата работникам московского «Завода заводов», сумевшим учесть при создании автоматов все мельчайшие особенности их работы в арктических условиях. Алексей понял, что именно так и следует проектировать строительство ледяного мола. Его нужно строить не руками, а машинами, целой армией машин, приспособленных к холоду, к пурге, скрывающих своих командиров в теплых кабинах. Прежде чем строить мол, нужно изобрести механизмы для его строительства, сконструировать их, построить, как построены станки-автоматы для арктического завода. Ледяной мол нельзя начать строить киркой и лопатой или даже с помощью крюка обычного подъемного крана. Нужны машины совсем нового технического уровня.
Однажды в пургу на строительство автоматического завода неожиданно приехал Ходов. Он хотел обсудить с Алексеем методы предстоящего строительства, о котором уже говорили в печати как об одной из задач недалекого будущего. Худой, высокий, он расхаживал по комнате зимовки. Алексей наблюдал за его сухим лицом с провалившимися щеками, с запавшими серыми глазами и глубокими энергичными складками у губ. Ходов говорил ровным и безапелляционным голосом о том, что строители Днепростроя вынули за четыре с лишним года шесть миллионов кубометров земли и уложили один и два десятых миллиона кубометров бетона. Они были вооружены заграничными экскаваторами с ковшами емкостью в один-полтора кубометра. Ходов противопоставлял этому работу на первых великих стройках коммунизма. Там строители за пять лет вынули три миллиарда кубометров земли (в пятьсот раз больше, чем днепростроевцы), уложили двадцать миллионов кубометров бетона (в 17 раз больше, чем на Днепре). Своим скрипучим голосом Ходов доказывал, что это удалось сделать потому, что для строителей были созданы советские экскаваторы с ковшами емкостью до пятнадцати, даже двадцати пяти кубометров, которые заменяли в работе десять тысяч землекопов, что великие стройки получили гигантские советские землесосы, заменявшие труд двадцати пяти тысяч человек. На этих стройках работали исполинские стальные муравьи — скреперы, могучие бульдозеры, армия саморазгружающихся машин, бетономешалок, похожих на дом, — словом, невиданная во времена Днепростроя новая техника, позволившая вооруженным ею людям выполнить титанические задания. Останавливаясь перед Алексеем, заложив руки за худую спину, Ходов говорил, что это и есть тот путь, по которому надлежит идти при строительстве ледяного мола. Мол можно построить только усилиями всей страны, которая взялась бы не только послать на Север строителей, но и построить для них множество новых, неведомых сейчас машин, способных заменить в работе на льду тысячи и тысячи людей.
Алексей молчал, радостно соглашаясь со всем этим в душе. Ему было приятно слышать именно от Ходова повторение своих собственных мыслей, что строить мол должны в основном командиры машин. Однако Алексей скромно умалчивал о том, что самостоятельно пришел к этим выводам. У Ходова могло сложиться впечатление, что он убедил молодого инженера. Но молчание Алексея отнюдь не было робостью. Оно было скорее сознанием своей правоты, подтвержденной недавним противником. Да и не только недавним. Едва Ходов касался самой конструкции мола, молчаливость Алексея исчезала, глаза его загорались, он уже перебивал сухую, размеренную речь Ходова, не соглашался с ним. Ходов считал, что сейчас невозможно учесть все те условия, в которых должен строиться и существовать мол. Какова будет сила дрейфующих льдов, напирающих на мол? Какие будут наметаться сугробы у поднимающихся надо льдом радиаторов? Каким способом удастся прокладывать во льду полыньи для опускания труб? Ходов был убежден, что, прежде чем строить мол, нужно соорудить опытный участок и на нем разрешить все недоуменные вопросы. На этом опытном участке надо построить мол самых малых, ненадежных размеров с затратой минимального количества труб, радиаторов, энергии. Пусть он будет заведомо ненадежен, пусть льды поломают его, — пусть природа сама внесет коррективы в проектирование. Это даст возможность построить главное сооружение наиболее экономично лишь с самыми необходимыми запасами прочности. Выгода будет огромной.
Алексей спорил, возражал. Нельзя отодвигать начало строительства. Нужно не проходить учебу в Арктике, а покорять, преобразовывать ее! Нужно сразу строить мол, который мог бы выдержать тяжелое испытание в природных условиях и повлиять на эти условия, на самую природу появлением незамерзающей полыньи зимой.
Наладчики станков-автоматов долго не могли уснуть в эту ночь из-за спорящих за стенкой голосов.
Утром Ходов уехал. Они с Алексеем так ни до чего и не договорились в отношении конструкции мола. Но в одном договариваться не требовалось: на проектировании и строительстве мола они будут работать вместе.
В Москве, в Институте холода, у академика Омулева начинались исследовательские работы, которые должны были в скором времени послужить основой для будущего проектирования. В орбиту работ, связанных с ледяным молом, вовлекалось все больше и больше людей и организаций. Замысел ледяного мола был уже широко известен. Он интересовал многие министерства и Академию наук. И пока инженер Карцев выполнял рядовую работу строителя на Дальнем Берегу, в Москве и Свердловске, в Ленинграде и Ново-Краматорске конструкторы думали над созданием машин, которые смогут построить на льду и изо льда грандиозное сооружение.
Еще до окончания срока пребывания Карцева на Дальнем Берегу он был вызван в Москву для участия в начатом проектировании ледяного мола.
Алексей прилетел на самолете. На аэродроме его встречали друзья.
Они показались Алексею совсем другими, не похожими на тех, с которыми он расстался почти два года назад.
Он смутился, пожимая тонкую холодную руку Жени. Конечно, она вправе гордиться собой, она намного обогнала его. Пока он возился с установкой станков, она... О ее методе непрерывного литья труб пишут в журналах, а он даже не ответил тогда на ее письмо. И, чувствуя себя виноватым перед Женей, Алексей делал прямо противоположное тому, что ему хотелось бы, — был с Женей сух и холоден, вызвав справедливую обиду у девушки, которая в свою очередь постаралась это получше скрыть за своим обычным, чуть надменным видом.
Денис показался Алексею особенно огромным и неуклюжим. Он оглушительно хохотал и показывал Алексею фотографии своих трех малышей. Два близнеца родились, пока Алексей был в Арктике.
Алексей отвык в Арктике от обрушившегося на него здесь шума. Может быть, именно поэтому ему приятна была встреча с немногословной Галей, крепко, по-мужски пожавшей ему руку и сказавшей своим мягким и низким голосом, что она будет первой разведчицей на трассе ледяного мола. Он благодарно посмотрел на нее, а она смутилась, словно его взгляд означал что-то иное. От этой мысли смутился и сам Алеша.
«Совсем одичал на Севере», — подумал он, украдкой поглядывая на Галю.
Алексей тоже показался друзьям иным. Не то чтобы на лице его стало больше морщин или появилась седина в волосах. Просто Алексей теперь меньше говорил о себе, да и вообще говорил меньше и больше слушал. Пожалуй, он теперь не так быстро увлекался, хотя при упоминании о будущем моле, — конечно, об этом в первую очередь зашел разговор, — глаза его загорелись, а при рассказе о спорах с Ходовым голос Алексея зазвучал с былым азартом. Друзья заметили, что Алексей теперь больше прислушивается к чужим мнениям, видимо, даже к мнению Ходова, которого считал своим идейным противником в предстоящем проектировании. В разгоревшемся по этому поводу споре с Денисом Алексей не горячился, показал себя терпимым, что немедленно вслух отметила Женя. Галя с укором посмотрела на нее. На Галю Алексей произвел впечатление человека, который бережет накопленную силу.
Много позже, когда они расставались перед Галиным отъездом на север, она сказала ему об этом.
Алексей помнил это расставание. Перед ним сейчас в открытом окне виднелись огни Москвы, местами доходившие до самых облаков. Галя зашла к Алексею проститься, и они вместе стояли тогда у этого же окна и так же смотрели на эти огни. Они не сказали друг другу ничего значительного. У Алексея к Гале было смешанное чувство некоторого преклонения и зависти. Ведь она первая шла во льды на трассу мола, которую он только наносил пока что на бумаге. Прощаясь, Галя долго смотрела на Алексея, словно стараясь запомнить его лицо... Алексей почувствовал, что у него горят щеки.
Да, конечно, она была права. Он, Алексей, все это время накапливал силы. И он еще использует их! Накапливал для того, что начнется с завтрашнего дня.
Галя уезжала в те дни, когда проектирование развернулось вовсю. Шло соревнование между двумя вариантами: вариантом Алексея, стремившегося доказать целесообразность широкого фронта работ на строительстве ледяного мола сразу в нескольких морях, и вариантом Ходова, осторожно проектировавшего небольшой ледяной мол только у Карских Ворот, чуть прикрывающий пролив от холодного течения.
Уже после отъезда Гали было принято окончательное решение, объединившее оба варианта. Алексей и Ходов стали проектировать вместе опытный мол через все Карское море. Он должен был и выяснить условия существования сооружения и вместе с тем создать в Карском море незамерзающую полынью, на которой можно будет проверить возможность зимнего судоходства и изучить вызванные незамерзающей полыньей метеорологические и климатические изменения.
При работе бок о бок споры Ходова с Алексеем стали еще ожесточеннее. Спорили из-за всего, из-за любого размера. Какую принять ширину мола, чтобы она выдержала напор льдов? На какой высоте от поверхности льда расположить радиаторы, чтобы их не занесло сугробами? Каждый лишний сантиметр был связан с огромным расходом металла, затратой лишнего труда, дополнительной стоимостью. Ходов упрямо экономил, рассматривая сооружение прежде всего как опытное, ссылаясь на коррективы, которые должна внести природа. Именно природа, по мысли Ходова, вооружит проектировщиков новыми знаниями, опытом, цифрами, данными. Алексей прежде всего видел в моле Карского моря сооружение, преобразовывающее эту часть Арктики. Он не мог допустить, чтобы из-за вмешательства природы сооружение оказалось бы поврежденным, район Арктики непреобразованным, покорение полярных морей отодвинутым на будущие годы.
И вот теперь все эти споры, искания, борьба — позади!
Каковы теперь отношения между Алексеем и Ходовым? Может быть, они стали врагами? Ведь они так долго боролись!
Алексей усмехнулся. Пожалуй, дружбы между ними пока еще и нет, но есть проект опытного ледяного мола — их совместный проект, связывающий их больше, чем может связать симпатия или привычка. Проект их существует и завтра будет рассмотрен в Кремле.
Множество заводов уже изготовляет подвижные кессоны и водолазные костюмы для работы на дне моря, магнитные членисторукие краны, способные брать трубы с поверхности льда и устанавливать их трубчатым частоколом без прикосновения к металлу человеческих рук. Создаются монтажные машины, способные устанавливать радиаторы, заполнять их холодильным раствором. Уже выпущены в большом количестве холодильные машины, которые встанут на льду, чтобы полярным летом охлаждать замороженное сооружение, предохраняя его от таяния. Строятся несчетные ветряки для этих холодильных машин, которые будут приводить их в действие силой ветра...
Вспомнились ветряки и холодильные машины на общую мощность двадцать миллионов киловатт, с помощью которых Алексей собирался заморозить монолит ледяного мола длиной в четыре тысячи километров. Алексей улыбнулся. Насколько экономичнее решен теперь вопрос! Холодильные машины и ветряки требуются на неизмеримо меньшую мощность — лишь для поддержания мола в замороженном состоянии. Быть может, завтра в Кремле кто-нибудь вспомнит о первых, еще не отстоявшихся мыслях Алексея...
Завтра, защищая глубоко продуманный проект мола, Алексей и Ходов, пожалуй, уже не смогут считаться пионерами строительства. Их опередили многие и многие заводы, уже работающие на будущую стройку мола, опередили геологи, в том числе и Галя, начавшие разведку трассы.
За окном светлело. Доходившие до облаков огни исчезли. Исчезли и сами облака, поднялись выше, протянулись к горизонту лучами. К ним в небо поднимались контуры дворцов высоты с устремленными вверх шпилями. Здания эти казались одновременно и могучими и легкими на фоне бело-оранжевых веселых барашков, на фоне светлеющего, золотистого неба. Высотные дворцы словно поднимались до самого завтрашнего дня, уже загоревшегося вверху на облаках, — до того самого завтрашнего дня, о котором думал Алексей.
Ему стало одновременно и грустно и радостно. Почему-то вспомнились Женя и Галя. Ему захотелось кого-то обнять, зажмуриться и засмеяться. Сердце у него сжалось, как бывает, когда захватывает дух. Но это было не оттого, что он смотрел с высоты двадцать пятого этажа. Он весело встряхнул головой.
— Здравствуй, завтра, — светлый день великих работ!