С утра в Москве прошел сильный дождь. Он обрушился на город в сверкании молний, с веселым грохотом грома, похожим на залпы салютов. На мостовой заплясали мириады крохотных фонтанчиков. Прохожие бросились в подъезды, двери магазинов, под кроны деревьев. Водяные струи хлестали, обмывая улицу, дома, крыши, тротуары. Потоки воды скрыли асфальт и неслись, как во время наводнения.
Дождь прошел теплый. И оттого, что он был таким сильным, неожиданным и коротким, у людей становилось радостно на душе. Дышалось легче, воздух стал прозрачен, даже солнце — светлее. Ничего, что кое-кто промок, ничего, что смеющиеся девушки, не выждав десяти минут, пока колодцы и стоки справятся с неуемными потоками, босиком, с туфлями в руках, бежали по воде взапуски с плывущими пузырьками.
Женя Омулева не решалась последовать их примеру. Она стояла в подъезде и то и дело смотрела на часы. Вышла она из своего укрытия, лишь когда вода схлынула совсем.
Она опаздывала, но все же шла неторопливо, стройная, старательно обходя лужи на мокром тротуаре.
Только на площади Маяковского она не выдержала и добежала до сквера, разбитого вокруг гигантской бронзовой фигуры поэта, застывшего в стремительном движении.
Мокрая зеркальная мостовая сверкала. Мчавшиеся по ней машины оставляли за собой длинные, быстро исчезающие следы.
Деревья были осыпаны стеклянными капельками. Листья поблескивали, как лакированные. На влажные дорожки уже успели выбежать дети.
У пьедестала памятника стоял Федор Терехов.
Женя сдержала шаг. Подойдя к Федору, она протянула ему тонкую руку. Лицо ее было строгим, но глаза радостно улыбались.
— Какой был дождь! — сказала она. — Я из-за него опоздала. Едва не побежала, как девчонка. А ты промок. Значит, не отошел от памятника?
Федор спрятал трубку в карман.
— Переждал под деревом, — кивнул он головой.
— Можно было бы сесть, но скамейки мокрые, — сказала Женя, беря Федора под руку. — Откуда ты звонил?
— С аэродрома.
Женя улыбнулась.
— Я так и подумала. Откровенно говоря, я боялась, что ты не дождешься и уйдешь, как в прошлом году.
— Я пошел тогда тебе навстречу.
— Ну, здравствуй, — Женя пожала локоть Феди. — Как много надо рассказать друг другу, а мы говорим про дождь и мокрые скамейки. Конечно, ты уже все знаешь, прочитал в газетах?
Они остановились около щита, на котором была вывешена газета «Правда», и еще раз пробежали глазами специальное сообщение: «Соорудить от Новой Земли до Северной Земли ледяной мол, отгородив им от океана южную часть Карского моря. В дальнейшем продолжить этот мол вдоль всего сибирского побережья, чтобы обеспечить круглогодичную навигацию на всем протяжении Северного морского пути». В сообщении говорилось также о широком освоении природных богатств Дальнего Севера, о строительстве заводов и городов, подъездных путей, портов и дорог.
— Настоящий праздник! — с гордостью сказала Женя, оглядываясь на столпившуюся около газеты нарядную толпу. — Настоящий, — согласился Федор. — Еще один будет, когда появится в газетах информация о «винтовом литье труб».
Женя опустила глаза.
— Пока поговорим о том решении, которое состоялось, — сказала она.
— Всем довольна?
Женя отрицательно покачала головой.
— Мне немного обидно за Алешу.
— Почему? Ходов начальник и главный инженер? Это? Женя кивнула:
— Автор замысла и... всего только заместитель главного инженера. Сам Алеша считает это в порядке вещей. Он изменился. После двухлетней работы вернулся из Арктики другим. Мне кажется, что он даже местоимение «я» употребляет теперь реже. Хотела бы измениться так же...
Федор украдкой посмотрел на Женю. У нее была знакомая ему манера держаться, она, как прежде, поднимала подбородок, смотрела чуть прищуренными глазами.
— За тебя — горжусь! — Женя снова сжала Федин локоть. — Заместитель начальника строительства, командир полярной флотилии, капитан флагмана, гидромониторного ледокола, почти адмирал!
— Длинный титул, — улыбнулся Федор. — Можно сказать проще. Каждая экспедиция берет туземца-проводника. Моя роль не больше.
— Хочешь, побродим сегодня по улицам, как тогда... в первый раз, помнишь, когда я рассказывала тебе о тосте в Хрустальном Дворце? Какой я тогда тебе показалась? Заносчивой?
— Скорее, это был юный задор, как у Алексея. Расскажи о себе. Тебе уже удалось свершить многое.
— Мне? — Женя покосилась на Федора и улыбнулась, отрицательно покачав головой. — Нет, Федя... Когда я получила твое первое письмо, посланное в ответ на мое письмо Алексею, я могла бы повесить его на стенку, как «авторское свидетельство на новый метод литья труб», — когда я получила эту твою поддержку, мне казалось, что я берусь за тот рычаг, которым поворачивают страницы истории. А теперь, когда сделано уже так много, все мне кажется куда проще и совсем не так величественно. Просто мы заставили металл в обычной машине для центробежного литья двигаться вдоль формы.
— И только? — усмехнулся Федор, выпуская клуб дыма.
— Да, почти только.
— Как это удалось?
— Тебе не будет скучно? У меня есть много знакомых, которые любят слушать мою игру на рояле, но про трубы не слушают.
— Прочитал техническую литературу. Металл во вращающейся форме застывает готовой трубой. Вам было трудно заставить остывающую трубу двигаться вдоль формы.
— Да, да! — оживилась Женя. — Если металл двинется вдоль формы, — получится винтовое литье. Труба и вращалась бы, и выползала из формы. Сначала у меня ничего не получалось. Труба не хотела ползти. И, наверное, ничего бы не вышло, если бы не Ипполит Иванович Хромов. Он пришел к нам из металлургического института... он и придумал поставить в конце трубчатой формы валки, которые вращались бы вместе с формой и, кроме того, еще вокруг своей оси. Они вытягивали бы остывающую трубу, освобождая место в трубчатой форме для новой порции металла. Теперь в нашу машину сталь льется непрерывной струей, а готовая труба бесконечной макароной выходит с другой стороны.
Федор видел, с каким увлечением и в то же время скромной простотой, так не вязавшейся с его первым давнишним впечатлением о ней, рассказывала Женя о своем успехе.
— Получилось, — сказал он. — Почему же не телеграфировала?
Женя посмотрела на Федора теплым взглядом.
— Прости, Федя. Теперь бы я телеграфировала... А тогда боялась, что ты подумаешь, будто я хвастаюсь. А ведь я хвасталась только пока у меня ничего не было. Кроме того, Федя, все это еще не считается. Это только — лаборатория. А без твоего письма и этого бы не было, — так бы и проважничала я, да промечтала без толку. Теперь мы с Хромовым едем на юг. Будем делать промышленную установку на берегу Сарыкамышского моря. Одна наша автоматическая машина заменит целый завод-автомат. Если все получится...
дадим Алеше столько труб, сколько ему нужно для мола.
— Все еще только одна эта цель? — спросил Федор, с силой выколачивая трубку о спичечную коробку. Женя заметила это движение и улыбнулась.
— Федя, ведь ты поедешь со мной на общемосковское комсомольское собрание? — спросила она вместо ответа.
Федор молча кивнул.
Они подошли к статуе теннисистки, застывшей в броске с протянутой ракеткой. Здесь останавливался электробус.
— Придется стоять в очереди. Это так непривычно. Словно едем на международный футбольный матч или на загородный карнавал, — говорила Женя, как бы извиняясь перед Федором за перегруженный сегодня московский городской транспорт.
В электробусе было весело. Ехала по преимуществу одна молодежь. Шумели, смеялись, пели песни.
Густой поток машин направлялся к Южному парку столицы. Вагоны метро, автобусы, высокочастотные электробусы, маленькие автомашины, мотоциклы, даже велосипеды — вся эта пестрая, гудящая масса машин везла десятки тысяч москвичей за город.
Машины останавливались около Южного парка; люди потоком, в котором затерялись Женя с Федором, направлялись к большому лугу.
Выходя на луг, Женя задержала Федора.
— Сколько людей! — тихо сказала она. — Посмотри, тысячи, тысячи... Они похожи на пестрые цветы — ковер на лугу.
Федор смотрел не на луг, а на свою спутницу.
Женя почувствовала взгляд и оглянулась. Сначала она улыбнулась, потом стала печальной.
— Я думала о том, сколько здесь пылких сердец. Все они стремятся на север. У Гали тоже было пылкое сердце. Она пошла туда первой. Раньше Алеши, раньше тебя... — Женя опустила голову. — И уже не вернется.
— Не могу примириться, — ответил Федор.
Солнце высушило луг. Женя могла не раскладывать своего цветного плаща, который вынула из сумочки. Толпа гудела. Комсомольцы все прибывали.
— Ты напрасно боялся, — чуть насмешливо сказала Женя, — что будешь здесь самым старым. Вон какие почтенные комсомольцы идут... с усами, седые...
— Денис, верно, тут. Не разглядишь.
— А Алешу увидят все, — с гордостью сказала Женя, смотря на трибуну из серебристых труб, возвышавшуюся над лугом.
По толпе прокатился рокот. На трибуну поднималось несколько человек. Один из них был могучий старик с седыми пушистыми волосами под академической шапочкой.
— Папа! — прошептала Женя. — А рядом с ним секретарь ЦК комсомола. Я сразу узнала, по портретам. А вон Алеша... А который Ходов?
Секретарь ЦК комсомола остановился перед микрофоном и снял кепку. По радиофицированному лугу разнесся его ясный, молодой голос:
— Товарищи! — он смотрел на тысячи окружающих его лиц и вдруг неожиданно, как совсем не принято на официальных собраниях, звонко выкрикнул: — Ребята!
Две девушки рядом с Женей засмеялись и захлопали в ладоши. Женя чуть улыбнулась. Радостный шорох толпы был ответом на это задушевно простое обращение. Только кое-кто из старых комсомольцев переглянулся, но и те простили секретарю эту вольность.
— Мы отмечаем сегодня историческое решение о комплексе великих строек на Дальнем Севере.
Толпа прервала оратора, она рукоплескала, выкрикивая имя любимого вождя, положившего начало эпохе великих строек коммунизма.
Когда крики стихли, оратор продолжал:
— Партия и ее великий вождь направили созидающие силы народа на преобразование природы, на завоевание коммунистического изобилия. Тайга и степь, пустыни и горы уступали напору людей, вставших на великие стройки коммунизма. Ныне исчезли засушливые степи, — их надо искать в заповедниках, — отступили пустыни. Новые леса растут на берегах новых морей!
Сегодня, товарищи, мы узнали, что дошла очередь в Великом Сталинском плане преобразования природы и до суровой Арктики. Решено переделать Арктику, сделать ее доступной в любое время года, удобной для развития промышленности. Героическая задача!
Наша страна постепенно переходит к коммунизму. Мы привыкаем уже к изобилию всего. Но дело не только в этом. Основное — в новом отношении людей к труду, к долгу перед обществом, друг к другу, к новой высокой морали. Труд стал необходимой нашей потребностью, творческим стремлением, наслаждением. Ныне при высоком культурном уровне людей, владеющих высокой техникой, исчезает существенное различие между трудом умственным и физическим. Всякий труд у нас ныне требует не только умелых рук, но и больших познаний. Остается лишь разница условий труда на полях и на заводах, на знойном юге или в Арктике. И наиболее тяжелый труд теперь привлекает к себе, как подвиг. Партия указывает, что строители ледяного мола должны быть особенно сильны, особенно выносливы, особенно стойки. Кому, как не молодежи, как не комсомольцам, — войти в их ряды? Я предоставляю слово одному из старых комсомольцев, строителей города юности — Комсомольска, Василию Васильевичу Ходову, который назначен руководителем великой ледяной стройки.
Всколыхнулся луг от поднятых над головами плещущих рук. Комсомольцы приветствовали старого бойца, пронесшего от молодости до седых волос опыт первой комсомольской стройки.
— Значит, он строил Комсомольск?! Я ему уже наполовину прощаю, — шепнула Женя.
Худощавый, сухой, такой же «тощий», каким был когда-то Васька Ходов, стоял начальник и главный инженер полярной стройки, немало построивший на своем веку городов и заводов, и смотрел на десятки тысяч притихших комсомольцев. Он поправил комсомольский значок у себя на груди и начал громовым голосом:
— Товарищи! Великая Полярная Стройка совершенно особенная стройка. Тем, кто берется за нее, надо отчетливо представить себе, как она трудна. В ее трудности заложена ее эффективность. Я не буду об этом рассказывать. Мы попросим сделать это одного из ваших сверстников, комсомольца Алексея Карцева, который первым высказал мысль о северном моле и круглогодично действующем морском канале, инженера Алексея Сергеевича Карцева, который провел свою идею через все препятствия, пока она не превратилась в обогащенный опытом ученых и полярников, инженеров и моряков проект.
Толпа заволновалась. Слышались реплики:
— Где Карцев?
— Вон стоит, около Ходова.
— Совсем еще молодой, худощавый!
— Лицо энергичное. Смотрите, кажется, волнуется...
— Подходит к микрофону.
Женя оглядывалась, стараясь увидеть всех, кто говорил об Алеше. Ее лицо утратило обычную холодность, оно сияло, как небо, в этот весенний день.
Федор, посасывая трубку, смотрел на Женю.
— Товарищи! — крикнул Алексей и тут же вспомнил, что перед микрофоном совсем не надо кричать. Он стал говорить просто, как будто сидел вместе со слушателями в небольшой комнате. Он коротко рассказал о цели сооружения ледяного мола и перешел к трудным условиям работ. — Заморозить ледяной мол нужно холодом арктического воздуха. Мол придется строить зимой! То есть в лютые морозы, в пургу, в полярную ночь. Работы должны вестись на льду, в открытом море, на ветру, в ледяной воде, температура которой ниже нуля. Если в современных портах Арктики, во вновь возникших городах, на полярных станциях давно созданы нормальные условия для существования и люди там пользуются привычным комфортом, то иное дело будет на строительстве ледяного мола, где пройдет как бы передовая линия войны с полярной природой, войны, связанной с лишениями, трудностями, потерями.
Комсомольцы весело переглядывались. Не думает ли Карцев запугать их такой «грозной» картиной?
Карцев вспомнил о людях, открывавших полярные земли, о русских путешественниках, шедших в пургу к неведомым землям или к полюсу не ради выгоды, а во имя любви к науке и Родине, вспомнил, как вопреки мнению западных мореплавателей, советские люди доказали, что в Арктике можно плавать, жить и работать.
— Вспомним ученых, писателей, художников, музыкантов, — увлеченно продолжал Карцев. — Можно назвать многих, кто ради своего высокого, вдохновенного труда готов был на любые тяготы жизни. А в нашей стране творчески вдохновенным стал любой труд. Секретарь ЦК говорил здесь об этом. Если представить, что в старое дореволюционное время во имя Родины надо было бы пойти на труд в необычайно тяжелых условиях, — нашлись бы охотники? Нашлись бы! В русском народе всегда были такие. Но то были единицы, лучшие люди своего времени. А сейчас, я уверен в этом, в число участников Великой Полярной Стройки будут рваться многие из вас, слушающих меня на лугу под Москвой и по радио во всей стране. Мы все воспитаны сталинским гением, все стремимся быть героями и походить на них. Ледяной мол будет построен! Партия зовет самых сильных, самых страстных из нас, самых умелых и самых стойких идти на новую стройку коммунизма, чтобы стать там командирами новых, специально созданных для этого машин!
Ликующий гром прокатился по лугу. Все вскочили на ноги.
— Кажется, я начинаю завидовать, — сказала Женя. — Вы все пойдете на север... А я поеду в пустыню...
— В бывшую пустыню, — поправил Федор.
— Делать трубы и ждать возвращения... кораблей.
Федор пристально взглянул на Женю. Она опустила глаза.
К трибуне стали пробираться желающие выступать.
Говорили горячо, пылко и вслед за Карцевым звали на подвиг.
Жене особенно понравился коренастый паренек с вихрастой головой, который, произнося речь, расстегнул ворот рубахи:
— Товарищи! Я хочу сказать спасибо нашему государству! Оно меня кормит и дает мне кров, учит меня не только наукам, но и уму-разуму; оно дало мне революционную историю, которой я горжусь; оно дает мне светлую мечту, к которой я стремлюсь. Государство дает мне все, что только мне нужно. А я хочу потребовать еще...
Рокот прокатился по лугу.
— Мне нужна работа, и такая работа, за какую бы не всякий взялся. Самая трудная, самая славная работа! Вот какая у меня потребность! Посылайте меня на север! И никаких денег мне за эту мою работу не нужно, — он наотмашь махнул рукой. — Ничего мне не нужно. Я отказываюсь в пользу моего государства от всего, потому что имею от него все! Если и другие откажутся, то подчеркнут этим — идем на подвиг во имя долга! — тогда на север попадут только те, кто бескорыстно туда стремится, не боясь трудностей. И руками только таких людей должен быть построен Великий Ледяной Мол! То есть не руками, конечно, а машинами, которыми мы будем управлять.
Женя с Федором видели, как секретарь ЦК комсомола улыбнулся, слушая горячего паренька, и что-то тихо сказал академику Омулеву.
В числе выступающих был и пожилой рабочий.
— Товарищи! — говорил он. — Я, конечно, несколько дряхлый комсомолец. Меня, может быть, и не пустят на север по состоянию здоровья. Но думаю я, что нельзя ограничивать работающих на ледяной стройке только молодыми людьми. На нашем заводе мы давно уже работаем на ледяную стройку, давно уже для нее машины выпускаем. Замечательные, могу сказать, машины. Да и не только мы. Таких заводов, как наш, множество! И выходит дело, что ледяной мол строит уже вся страна и что стройка эта всенародная. И есть у этой стройки и тылы по всей стране и есть передний, так сказать, край. И надо, чтобы вы, молодежь, на переднем этом крае с нашими машинами себя по-боевому показали, как и подобает передовому отряду всего нашего народа.
Еще до конца собрания в адрес президиума полетели телеграммы со всех концов страны. Тысячи людей желали идти на север, десятки, сотни тысяч людей в той или иной форме принимающих уже участие в обеспечении стройки машинами и материалами, брали на себя почетные и ответственные обязательства.
Последним выступал академик Омулев, исполнявший обязанности руководителя московского штаба строительства.
— Мои юные друзья! — налегая на букву «о», начал густым басом академик. — Несчетное число раз приходилось мне присутствовать на экзаменах, где молодые люди демонстрировали свои силы, способности, подготовку, но на таком грандиозном экзамене, как здесь, мне приходится присутствовать впервые за всю мою долгую жизнь.
Лучшие умы моего времени говорили: «Мы живем в такое время, когда высшее призвание человека в том, чтобы не только объяснить, но и изменить мир, сделать его лучшим, более интересным, более осмысленным, полнее отвечающим потребностям человечества!»
Вашему поколению, юные друзья, выпала на долю честь изменять этот самый мир, делать его лучшим, более приспособленным для вашего счастья.
Но преобразовывать мир, конечно, нелегко, особенно трудно это в Арктике. Потому на сегодняшнем экзамене всем вам задается один только вопрос: «Кто готов идти на Великую Северную Стройку?»
Гром аплодисментов и криков прервал старика. Он дождался, когда шум утих, перегнулся через перила и загремел:
— Не думайте, что экзаменовать вас буду я. Я сам экзаменуюсь вместе с вами, с комсомольцами. Я старик и не состоял прежде в комсомоле, был и тогда уже староват, но я бы охотно вступил в него сейчас, кабы туда принимали стариков. Но строить ледяной мол я все же стану вместе с вами, ибо строить его будет вся страна, вся земля молодости, в которой:
Лет до ста
расти
нам без старости.
Год от года
расти
нашей бодрости.
Славьте, молот
и стих,
землю молодости.
Вот почему, держа экзамен вместе с вами, я чувствую себя вашим ровесником!
Академика на руках сняли с трибуны и понесли по лугу. Кто-то запел песню. Старик Омулев, возвышаясь над головами, басом пел вместе со всеми. Женя с Федором тщетно пытались к нему пробраться.
Под песню составляли предварительные списки. Тысячи людей молодых, здоровых, веселых, увлеченных романтикой грандиозных задач и трудностей, закладывали одну из традиций нового общества, традицию молодежи — отдавать все лучшее: силы, умение, радость жизни на служение обществу, выполнять для него трудовой подвиг.
Все это можно было сделать и завтра и послезавтра в конторах и бюро, но людям не терпелось. Они не хотели ждать.
В этот день в число строителей мола записался Денис Денисюк. Он повесил у себя в комнате карту Арктики с нанесенной на ней трассой мола.
В этот день Женя Омулева простилась с Федором и Алексеем. Вместе с инженером Хромовым она уезжала на южный металлургический завод создавать там промышленную установку для винтового литья труб.
В этот день Алексей подал заявление в партийную организацию Института холода. Он хотел перед началом грядущих боев стать кандидатом в члены партии.