В Америке наделало много шума напечатанное газетами сенсационное сообщение специального корреспондента телеграфного агентства «Слух» Джорджа Никсона, переданное им с борта корабля «Форрестол».
«АРМАДА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ АГРЕССИИ
Все мы, пассажиры мирного торгового парохода “Форрестол” (не следует путать с нашим авианосцем того же названия), любуясь бирюзовыми водами Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает “нос ястреба”, внезапно были потрясены ужасающим зрелищем.
Из горла Белого моря на простор полярных вод выходила грозная эскадра морских кораблей.
Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный не только крупнокалиберными орудиями, — мы видели на корме гигантскую куполообразную броню одного из них, — не только гидромониторами, позволяющими струей воды резать паковый лед, но... несомненно также и секретным оружием для метания ракетных атомных бомб и выпускания завесы радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать в страшных мучениях без видимых ожогов на теле.
На мостике флагмана мы видели людей, с кровожадными улыбками читавших на борту нашего парохода имя незабвенного нашего военного министра, памятник которому красуется в Вашингтоне перед Пентагоном, знаменуя собой то невозвратное время, когда страны западной цивилизации объединялись для ее защиты под звездным флагом бескорыстной и щедрой Америки. Как изменилось все теперь! Где былое единение стран Западной Европы перед опасностью мирового коммунизма? Наши вчерашние союзники и должники-банкроты не только грызутся между собой, но и бряцают ныне оружием, грозя нам, своим благодетелям. Во имя освобождения от призрачной зависимости они отказываются от нашей помощи и руководства, предавая тем интересы цивилизации. Ослепленные конфликтом с родственной странойединомышленником, они не видят опасности, грозящей самому их существованию, самой цивилизации Запада.
А мы, потрясенные пассажиры корабля “Форрестол”, видели эту опасность воочию.
Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и на ней, подобно зубам акулы на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их было несметное число. Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль...
Мы видели чудовищную армаду из сотен и сотен кораблей, способных перебросить на нашу мирную, беззащитную Аляску многомиллионную коммунистическую армию с танками, пушками, страшными «катюшами», реактивными самолетами, — армию коммунистической агрессии.
Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем сирены. Пусть умолкнут те, кто выступает против изготовления атомных бомб и убежищ от них, кто выступает против производства новых вооружений, за ликвидацию наших последних военных баз за границей. Лучшая защита — это нападение! Во имя национальной обороны мы должны туже затянуть петлю на шее своих домашних коммунистов! Ради национальной обороны мы нуждаемся в наиболее отдаленных от нас плацдармах войны! И мы обязаны сражаться за них с любой страной, забывающей свои старые обязательства во имя кичливого суверенитета. Нам надо защищаться. Коммунистическая агрессия витает в воздухе. Мы видели ее собственными глазами!»
Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, попавшего, наконец, в тон.
Виктор Омулев, знавший из письма Майка о его кузене
Джерри, меньше всего предполагал, что этот вчерашний неудачник, перо которого «стоило меньше, чем перо на долларовой шляпке», проплывает сейчас мимо кораблей строительной флотилии.
Виктор стоял на корме флагманского ледокола и любовался остающейся за ним пенной дорогой, пересекающей линии бегущих волн. Казалось, что идущая сзади цепочка кораблей входит в эту проложенную в море просеку.
Подошел Денис. Его квадратное лицо улыбалось, глаза довольно щурились, коротко стриженные усы топорщились.
Он оперся о реллинги рядом с Виктором и стал молча глядеть на клокочущую за кормой воду. В пенных водоворотах чувствовалась могучая сила скрытых винтов, оставлявших за собой долго не исчезающий след.
— Это и есть единственный след, какой люди в море оставляли, — сказал Денис, кивнув на пенную просеку, — море — не земля, сразу всякий след людской сотрет!..
— Представь, я тоже думал о следе...
Денис хитро сощурился:
— Я порой задумываюсь, на воду глядя, и представляю, как учитель географии моих хлопчиков когда-нибудь на уроке будет спрашивать: «А ну, Денисюк, что это за линия здесь на карте вдоль сибирских берегов обозначена?» А сынишка подумает: «Это мой батька строил». И прочтет надпись!..
— Я предпочел бы, чтобы на карте прочли мое имя.
Денис укоризненно покачал головой.
— И об этом ты согласился бы написать Майку?
Виктор багрово покраснел и не стал продолжать разговор.
Перед отъездом гайдаровцы получили от Майка еще одно письмо. И долго спорили, как на него ответить. Договорились, что каждый напишет о лучшем, что сделано им.
Вот о чем писал Майк:
«Друзья!
Сегодня мне есть что написать. Прошло больше двух лет с того времени, как мне захотелось увериться, что у меня нет товарищей по несчастью в вашей стране. Клянусь вам, что мне в сто тысяч раз было приятнее узнать, что у меня там есть товарищи не по несчастью, а по мечте. Я молчал, и могло показаться, что ваш ответ не произвел на меня никакого впечатления. Но это не верно. Именно сегодня мне хочется ответить вам. Вчера я чуть было снова не стал ученым. Боссы наконец решили забыть Томаса Никсона и допустить, а вернее сказать, призвать его сына в секретную лабораторию. Черт его знает, может быть, два с лишним года тому назад я и обрадовался бы этому. Но вот сейчас я заявил, что не пойду в лабораторию, которая никогда не займется “невесомым топливом” для личных автомобилей. Почему я не пошел? Не хочу превращать в топливо живых людей. Джерри перед отъездом обругал меня ослом. Мне не нравятся его последние сочинения. Он говорит, что я не понимаю, что такое “бизнес”. Я не обругал его ослом. Я обругал его шакалом. Нет, я не обругал, я назвал его шакалом, потому что он — подвывающий шакал. Из газет я узнал о проекте ледяного мола. Неужели автор его Алексей Карцев, тот самый Алеша, с которым мы дрались! В воскресенье на пикнике я рассказывал об этом строительстве рабочим. Кажется, у меня есть шансы вылететь со своего места у конвейера, где мое университетское образование не нужно боссу. Не думаю, чтобы это обрадовало мою девушку. Она все еще пребывает в “моих девушках”. Есть такое у нас страшное слово, знаменующее вечно неустроенное существование людей. Впрочем, она у меня неуемная оптимистка и строит такие планы нашего будущего, для которых понадобился бы размах вашего строительства. Мне кажется, что в последнее время я начинаю находить себя, а если не себя, то свой путь. Я хотел бы, чтобы он встретился с трассой вашего мола.
Жму ваши руки, дорогие друзья.
Ваш Майк».
В дни, когда американская пресса на все лады перепевала версию о грандиозной морской демонстрации коммунистов против Аляски, в Карском море действительно происходило что-то похожее на морские маневры.
Гигантская эскадра, в которой, впрочем, не было ни одного военного судна, разбившись на группы по шесть-семь кораблей, развертывалась своеобразным боевым строем.
Группы кораблей, едва видимые на горизонте, занимали исходные положения.
В штурманской рубке гидромонитора над картой с красными кружочками, пунктиром идущими от Новой Земли к Северной, склонились командир флотилии и капитан гидромонитора Федор Иванович Терехов, начальник Полярной строительной экспедиции, как на первом этапе называлась Великая Полярная Стройка, Василий Васильевич Ходов и один из его помощников, инженер Алексей Карцев.
Федор Терехов отмечал на карте, какие корабли уже бросили якорь, став на рейде в местах, где должны появиться ледяные быки будущего мола.
Алексей, отойдя от карты, смотрел в иллюминатор. Ближние корабли выстраивались по кругу, как бы очерчивая своими корпусами линию ледяного берега будущего искусственного острова.
Алексей вышел на мостик и всей грудью вдохнул свежий воздух. Дул северный ветер. По небу плыли белые поля облаков, напоминавшие льды.
На море была мертвая зыбь, отголосок далекого шторма. Ледокол лениво переваливался с борта на борт. Волны походили на редкие и пологие складки холмов. Вспомнились волны первого перенесенного Алексеем шторма... доклад морякам, разгром проекта, тогда еще смутного, мало обоснованного, больше походившего на мечту, подкрепленную не столько аргументами, сколько страстным стремлением, волей и верой в силы народа.
Алексей усмехнулся. Он смотрел сейчас на себя со стороны. Пожалуй, главное, что он приобрел за годы работы на арктическом строительстве — это способность смотреть на себя со стороны. Разве рискнул бы он сейчас выступить с теми смутными мыслями, которые владели им тогда? Конечно, не рискнул бы. Он стал строже к себе, вдумчивее. А все же непосредственность молодости принесла свою пользу. Смело делясь своей мечтой с опытными людьми, он обогатил ее; поднятая на новую высоту, она сделалась реальной, пройдя путь от задорной смекалки моряков-комсомольцев, вздумавших буксировать айсберг, до разработанного в научно-исследовательском институте проекта.
И вот теперь мимо идут сотни кораблей, чтобы занять свои места на трассе мола, который уже строится!
Опершись на перила, Алексей смотрел на воду. Она медленно то приближалась, то удалялась, свинцовая, кажущаяся непрозрачной.
Что там внизу? Алексей никогда не спускался на дно.
Сегодня он сделает это впервые.
«Где-то там на дне Галя и ее товарищи... Первые разведчики, как она говорила. Галя, Галя! Ты никогда не писала мне, но сделала крюк в пятьсот километров, чтобы заехать на Дальний Берег и повидаться со мной».
Он пришел домой со строительства завода-автомата и увидел на крыльце дома фигуру в кухлянке с хореем в руках. Рядом стояли нарты с оленьей упряжкой. Алексей пригласил незнакомого ненца к себе. Тот вошел и, сбросив капюшон, оказался улыбающейся Галей, черноволосой, белозубой, с горящими глазами и темными полосками усиков над уголками губ. Алексей по простоте сердечной не мог сначала понять, зачем Галя приехала, и очень удивился, узнав, что она приехала безо всякого дела. Он провожал ее в тундру, сидя на ее нартах. Следом за оленями шел его вездеход. Он так и запомнил ее той полярной ночью, когда при свете звезд нельзя было разобрать выражения ее лица. Она рассказывала, как приручает медвежат, которых подобрала, застрелив двух белых медведиц.
«А теперь ее нет! Неужели ледяной мол требует жертв?..
Ах, Галя, Галя!»
Алексей выпрямился. Ветер дул порывами.
На мостик поднялся Александр Григорьевич Петров, парторг строительства.
Присутствие дяди Саши на строительстве ледяного мола было так же естественно, как и то, что он в свое время, после окончания первых великих строек, вернулся в Арктику. Однако партия направила его не на одинокий остров, а на начатые в ту пору арктические строительства. На первом же из них он был избран секретарем партийной организации. Впоследствии несколько лет он работал секретарем одного из райкомов партии на Дальнем Севере, ездил в Москву, снова вернулся в Арктику, но уже парторгом строительства, которым руководил Ходов.
Когда было принято решение о начале строительства ледяного мола, дядя Саша стал просить использовать его былой опыт эпроновца на водолазных работах. Но Центральный Комитет партии рассудил по-иному. Он направил Александра Григорьевича партийным руководителем Великой Полярной Стройки.
На дяде Саше был брезентовый плащ с откинутым назад капюшоном. Обеими руками он придерживал подмышками два сверкавших полированными поверхностями металлических ящичка.
Александр Григорьевич движением головы пригласил Алексея пройти вместе с ним в штурманскую рубку.
Войдя в рубку, Александр Григорьевич поставил ящички на разложенную по столу карту.
— Принес? — спросил Ходов, поднимая от карты худое лицо с ввалившимися щеками.
Александр Григорьевич положил на ящички руки.
— Торжественная минута, — сказал он и оглянулся на стоявшего в дверях Алексея.
Федор отошел в угол рубки, словно предоставляя остальным решить вопрос, о котором будет идти речь.
— Два ящичка... нержавеющая сталь, — сказал дядя Саша. — Пролежат тысячелетия.
Ходов открыл крышки ящиков. В первом из них лежала стальная пластинка с выгравированной на ней датой дня начала Великой Полярной Стройки. Ее предстояло зарыть в дно Карского моря на месте, где поднимется первый ледяной бык сооружения.
Во втором ящичке хранилась стальная пластинка с именами трех погибших в этом месте строителей мола: Галины Волковой, Матвея Доброва и Ивана Горохова. На обратной ее стороне были выгравированы портреты погибших, в память которых и было выбрано место начала стройки.
Алексей взял в руки пластинку с портретами. На него смотрело задумчивое лицо девушки с прямой линией сросшихся бровей, с черными тенями над верхней губой, с мечтательным взглядом темных глаз. К горлу Алексея подступил комок.
«Вот такие в войну становились героями», — почему-то подумал он и осторожно положил пластинку в ящичек. Пальцы плохо слушались, и она звякнула, коснувшись дна.
— Начнем монтаж каркаса двух островов одновременно, — решительно сказал Ходов. — С первыми кессонами спустимся я и Карцев. Алексей Сергеевич, — обратился он к Алексею. — Берите ящик... вот этот, с датой начала строительства. Я заложу в дно другой. Берите.
Федор молча дымил трубкой. Дядя Саша, сняв плащ, повесил его на крючок. Он был в темном кителе с серебряными пуговицами, какой обычно носят полярники.
Алексей покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Закладывайте сооружение вы, Василий Васильевич. Вы — начальник строительства. А мне позвольте отдать последний долг товарищам...
Дядя Саша обернулся и ласково взглянул на Алексея.
— Понимаю вас, Алексей Сергеевич, — своим обычным скрипучим голосом сказал Ходов. — Право выбирать у вас. В этом вопросе я подчиняюсь вам.
Подошел Федор и, как бы прощаясь, вынул из ящика пластинку с портретами. Положив пластинку обратно, он поднял глаза и встретился взглядом с Алексеем. Оба опустили головы.
— Ну, что ж, — сказал Ходов, отходя от иллюминатора. — Корабли уже встали по местам. Федор Иванович, распорядитесь о спуске катера, чтобы доставить меня на ледокол второй группы. Я опущусь со вторым кессоном.
— Почему? — попробовал протестовать Алексей. — Вам по праву начальника надо опускаться с кессоном номер один.
— Прошу прощения, мы спустимся одновременно. Вы отсюда, а я с ледокола второй группы, — безапелляционно распорядился Ходов.
— Надо будет объявить об этом людям, они уже собрались на палубе, — сказал Александр Григорьевич. — Настроение у молодежи приподнятое.
Выйдя на крыло капитанского мостика, с которого видна была заполненная людьми палуба, дядя Саша сделал знак рукой.
Моряки и строители замерли внизу, как по команде «смирно».
— Товарищи строители! — громко сказал Александр Григорьевич. — Наступает торжественная минута. Через некоторое время на дно спустятся наши подвижные кессоны, «подводные черепахи», как вы их прозвали. Произойдет закладка великого полярного сооружения, построить которое призвала нас партия, руководящая выполнением гениального плана преобразования природы в нашей стране. На нас сейчас как бы смотрят миллионы глаз изо всех уголков нашей великой Родины, которая вместе с нами начинает новую стройку.
Позади парторга строительства стояли Ходов и Карцев со стальными ящичками в руках. Александр Григорьевич сообщил, что эти ящички будут заложены Ходовым и Карцевым в дно моря под будущими ледяными островами в знак начала стройки и в память первых жертв начавшейся борьбы с ледовой стихией.
Короткий митинг закончился. Строители решили послать телеграмму в Кремль, заверяя, что они выполнят возложенную на них почетную задачу.
К Алексею подошел Виктор Омулев.
— Прошу прощения, Алеша, — начал он, отводя Алексея в сторону. — Умоляю об одолжении. Конечно, я — геолог... Разведка грунта и так далее. Официально говоря, мне не обязательно спускаться на дно с первым кессоном, но... если взять меня, скажем, вместо обреченного на бездействие врача...
Алексей пытливо посмотрел на смущенное, покрасневшее лицо Виктора.
— Ты хочешь вместе с нами похоронить ее портрет?
— Ты чуткий, Алексей, — заморгал Виктор короткими ресницами и, вынув платок, стал вытирать лицо. — Ты чуткий... Мы поймем друг друга. Я не буду там, внизу, лишним! Клянусь своим именем. Я постараюсь, друг, чтобы ты заложил не только память о товарищах, но и само сооружение.
— Это делает Ходов, — сухо ответил Алексей.
Виктор понизил голос:
— Сооружение фактически заложит тот, чей остров поднимется первым. Строго конфиденциально! Мы уже договорились с Денисом, — и Виктор поднял палец.
Алеша укоризненно покачал головой.
— Эх, Витяка! Ты претендуешь на чуткость, а меня понять ты неспособен.
Виктор испугался, думая, что Алексей откажет ему в просьбе, но Алексей, угадав, его мысли, успокоил его:
— Хорошо, хорошо, ты спустишься с нами. Посмотришь дно глазом геолога.
Виктор прижал пухлые руки к груди.
Застучал мотор катера. Это Ходов отправился к видневшейся на горизонте группе кораблей, готовящихся к замораживанию соседнего острова.
На палубе начиналась суета.
— Опускать «черепаху»!
— Построиться по бригадам!
— Эй, «бабушка», поберегись!
По палубе весело катили легкие строительные машины, которые должны были облегчить труд полярников.
Алексей Карцев прошел на корму. Там, выстроившись, замерла команда кессона. Подводники, одетые в непромокаемые спецовки, строго держащие строй, напоминали специальную воинскую часть.
Командир подвижного кессона, третий штурман ледокола Нетаев, невысокий моряк с тонко очерченным лицом и тихой улыбкой, увидев Карцева, по-военному подошел к нему и отрапортовал о готовности кессона к спуску под воду.
Кессон, действительно напоминавший исполинскую черепаху, возвышался на корме, как стальная куполообразная броня морского орудия.
Рулевое управление и винтомоторная группа, высовывающиеся из-под «панциря», еще больше увеличивали сходство с черепахой. На панцире был даже характерный рисунок — переплет огромных окон, сделанных из толстой прозрачной пластмассы.
Александр Григорьевич, опытный механик, как знаток водолазного дела, проверял подготовленность питания кессона воздухом и электроэнергией. Воздушные шланги и кабели лежали на палубе, сложенные в аккуратные кольца.
Карцев оглядел своих товарищей по спуску. Он видел торжественно напряженные молодые лица. Вот и сосредоточенный Денис, вот Витяка, подмигнувший левым глазом.
Алексей отдал команду, и подводники, один за другим, стали нырять, под панцирь «черепахи», приподнятый над палубой подъемной стрелой.
Алексей и Нетаев вместе с корабельным врачом следили за проходившими людьми. Врач тренировал каждого из них для работы при повышенном давлении воздуха в кессоне, где вода должна быть вытеснена сжатым воздухом.
Наконец, нырнул под панцирь и правофланговый Денис.
— Прошу вас, товарищ командир кессона, — пригласил Нетаева Алексей.
Карцев остался последним.
Федор крепко пожал ему руку. Подошел дядя Саша и обнял Алексея.
— Держи непрестанную связь, Алеша! Помни, в первый раз спускаетесь, — напутствовал он.
Алексей улыбнулся. Нагнувшись, он скрылся за краем панциря. Еще секунду были видны его ноги в резиновых сапогах. Потом и они исчезли. Он поднялся по внутренней лестнице.
Терехов взял переданную ему радистом телефонную трубку. С кессоном была теперь только телефонная связь. Подводники прильнули лицами к окнам кессона, смешно расплющив носы. Голосов их уже не было слышно.
Терехов отдал команду.
Запыхтела лебедка. Гигантская «черепаха» дрогнула, еще приподнялась над палубой, качнулась и поплыла к реллингам. Моряки и строители уступали ей дорогу, махали шапками и кричали.
Мимо проплывали прижавшиеся к прозрачной пластмассе лица. Подводники улыбались, раскрывали рты — звуков не было слышно — и тоже махали руками.
Подбежал радист и передал Терехову радиограмму с соседнего ледокола. Федор прочел и сказал Алексею в телефонную трубку:
— Старт дан. Кессон номер два тоже поднялся. Желаю успеха.
«Черепаха» прошла над реллингами и повисла над водой. Корабль медленно переваливался с борта на борт, и «черепаха» то поднималась, то опускалась к самой поверхности.
Снова заработала лебедка. Зашипел отработанный пар.
«Черепаха» пошла вниз и коснулась воды, канаты ослабевали. Кессон теперь уже плыл. Над водой виднелась срезанная верхушка шара, сам же воображаемый шар словно был скрыт в глубине. К нему тянулись канаты и шланги. Машины кессона сейчас не работали, хотя могли самостоятельно обеспечивать кессон в течение некоторого времени воздухом и энергией. «Подводная черепаха» пока получала то и другое от ледокола.
Диаметр видимой части шара стал уменьшаться. В кессоне заполнялись водой цистерны, и он начал погружаться.
Все меньше и меньше становился видимый сегмент. Люди лежали животами на реллингах, махали фуражками, кричали приветствия.
Вода сомкнулась над верхушкой кессона. Ленивая волна прокатилась над тем местом, откуда тянулись канаты и шланги.
На палубе гидромонитора прозвучало дружное «ура!». Вода в море оказалась прозрачной. Через ее толщу виднелось расплывающееся в зеленой тьме пятно. Пятно вдруг вспыхнуло. В кессоне включили электричество.
В этот час меж пальм и сосен, берез и эвкалиптов парка, раскинувшегося позади многоэтажного города науки — Московского университета, — у громкоговорителя толпились студенты. Многие из них, слушая репортаж с далекого гидромонитора, завидовали хорошей светлой завистью тем, кто опускался сейчас на дно Карского моря. На мостах в Ленинграде, на холмах живописного Львова, над бухтой Золотой Рог во Владивостоке разносился голос из множества репродукторов.
Не было в Советской стране уголка, где не слушали бы сейчас рассказа о скромном, не отмеченном никаким шумом спуске на дно моря первого кессона Полярной строительной экспедиции.
И не только пожелания удачи посылали мысленно слушатели, они думали в этот миг, что и они какой-нибудь сделанной ими деталью или хотя бы днем своего труда, но участвуют в этой, пусть рядовой для всей нашей страны, но Великой Полярной Стройке.
В прогрессивной печати за рубежом появились экстренные сообщения: «Вновь мы узнаем еще об одном советском жизнеутверждающем замысле, призванном изменить облик далекой и суровой ледяной страны, манившей к себе в течение столетий бескорыстных исследователей из многих стран». Голландцы вспоминали Баренца, норвежцы — Нансена и Амундсена, французские газеты — де Лонга, шведские — Норденшельда, итальянцы писали о Нобиле, экспедиция которого была спасена советскими кораблями. Китайские газеты указывали на заслуги русских землепроходцев и исследователей: Дежнева, Беринга, братьев Лаптевых, лейтенанта Врангеля, напоминали исторические рейсы советских кораблей, положивших начало арктическим навигациям, «Сибирякова» и «Литке», наконец, о героической эпопее станции «Северный полюс». Английская газета
«Дейли уоркер» писала: «В былое время смелые полярные исследователи самоотверженно боролись и погибали во имя науки в невыносимых условиях полярных морей. Советские люди, уже победившие вчера пустыни, хотят ныне сделать полярные моря такими же мореходными, как Ла-Манш или Средиземное море, и сделать это во имя счастья мирных людей».
Реакционные газеты ничего не написали о Великой Полярной Стройке.